В их глазах это делало его вещью, недостойной даже презрительного взгляда. Иполит-Бейяры обитали в мире тонких различий, в микрокосме, чьи границы определялись тончайшими оттенками цвета кожи – мулат, марабу, грифон, черный, белый – и еще более тонкими оттенками вкуса и воспитания. Они посыпали лица рисовой мукой, потягивали абсент на Пигаль и выписывали последние романы из Парижа. На брак был наложен запрет.
Анжелина все равно вышла за него замуж. На следующий день ее тетя публично лишила ее наследства. Рик отвез ее прямиком в Нью-Йорк, в маленькую квартиру в Бруклине. За ее грязными окнами не росло ничего. Ни гор, ни лесов, ни коралловых морей. Некоторое время она была счастлива и думала, что встретила свою любовь. А часы ее тикали, и медленные нити расползались на ее свадебном платье.
Позже она лежала ночью с открытыми глазами и слушала звуки, которых не было. Иногда она проваливалась в короткие отрезки задумчивого сна, и ей снилось желтое платье, которое она носила, когда была маленькой семилетней девочкой.
Анжелина говорила допоздна. У нее не было фотографий, которые она могла бы показать Рубену, только разрозненные воспоминания. Закаты и зеркала, посверкивая, возникали перед ее взором и опять пропадали; ее слова не могли привязать их, заставить их замереть неподвижно. Он спросил себя, что она от него скрывает. И почему.
Было уже далеко за полночь, когда он проводил ее в ее комнату. Она едва вспомнила, что провела в ней прошлую ночь. Он уже закрывал за собой дверь, когда она обернулась:
– Останься со мной сегодня, Рубен. Мне бы хотелось, чтобы ты остался. Пожалуйста, скажи, что ты останешься. – Ее глаза молили. Закаты и зеркала. Неясные тени маленькой девочки.
– Ты устала, – прошептал он. – Мы оба устали. Оставь свет включенным, если тебе страшно. Я буду спать в следующей комнате по коридору.
– Не для этого, – сказала она, – не для успокоения.
Он остановился. Он понял. Ее глаза ожили.
– Для чего же тогда? Мы едва знаем друг друга, Анжелина. Ты даже не должна находиться здесь. Если мое начальство узнает, что я спал с тобой, а не только... – Он развел руками. – Пожалуйста, Анжелина... Может быть, если бы все было иначе...
Она закрыла глаза и кивнула. Она не хотела его видеть. Закаты и зеркала слепили ее. Она не видела, как он закрыл дверь. Она не видела, как он на миг ткнулся в нее головой, потом повернулся и зашагал прочь.
13
Он посмотрел на часы. Почти четыре утра. Что-то разбудило его. Он выбрался из кровати и надел халат. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким усталым.
В кухне горел свет. Анжелина сидела на кафельном полу, точно так же как он сидел там много часов назад. Она нашла в ящике скотч и сосредоточенно склеивала обрывки фотографий вместе. Он смотрел, как она выбирает и сортирует, составляя один рваный край с другим, кусочек к кусочку, лицо к липу.
Когда он подошел к ней, она не шевельнулась и продолжала заниматься своим делом, словно не замечая его присутствия. Он посмотрел на готовую работу: полные квадраты и прямоугольники лежали на полу рядом с ней, края их были неровными, скотч наклеен с морщинами. Все не совпадало. Ни один из фрагментов не подходил к другому. Фотографии, которые она составляла, были так же расчленены и перемешаны, как те обрывки, в которых она копошилась.
Он потянулся рукой и мягко коснулся ее плеча. Она подняла голову, не вздрогнув, не испугавшись.
– Я ждала тебя, – сказала она. – Я опять собрала твоих родных вместе. Как Шалтая-Болтая. Посмотри.
Он осторожно поднял ее на ноги. На ней была плотная ночная рубашка, которую прислала его сестра. Одежда, за которой она заходила к себе домой, так там и осталась, в чемодане.
Верх ночной рубашки был распахнут, немного приоткрывая ее грудь. Он потянулся, чтобы запахнуть его, но его рука дрожала и вместо этого он коснулся ее щеки. Она увидела, что он смотрит на нее, почувствовала, как запрыгало в груди сердце, ее кожа похолодела под плотной материей. Он погладил ее по щеке волосками на тыльной стороне ладони. Она мягко поцеловала его пальцы.
Теперь он не мог ей сопротивляться. Улыбаясь, она взяла его руку и положила ее себе на грудь. Когда его ладонь скользнула внутри рубашки, он привлек ее к себе и поцеловал. У ее губ был солоноватый вкус, и он понял, что по ее лицу струились слезы.
Она откинула голову, и он нежно поцеловал ее в шею. Его рука осторожно прошлась по ее груди, коснувшись соска, исторгнув из нее короткий вздох. Она подалась вперед и прижалась ртом к его рту в жадном поцелуе, ее язык, как крылышко мотылька, бился о его губы и зубы.
Закрыв глаза, она увидела свое лицо в дрожащем зеркале, улыбающееся лицо Рика, голого, как зима, лицо Рика, бледное, в синяках, на листе нержавеющей стали, голое солнце, опускающееся в багровое море, ее мать, голая и бездыханная, в шелковой постели. Испугавшись, она снова открыла глаза. Прямо перед ней было лицо Рубена.
Он помог ей снять рубашку через голову, вытянув ее руки из неуклюжих рукавов с оборками. Рубашка тяжело упала на пол, оставив ее нагой и замерзшей в его объятиях.
Комната закружилась, Анжелину подташнивало от желания. Он низко нагнул голову и коснулся ее грудей открытыми губами, обратив ее тело в воду. Ноги больше не держали ее; она потянула его вниз, изо всех сил прижимая к себе из страха, что мир сейчас провалится куда-то и она не сумеет его удержать.
Она всхлипнула, когда его пальцы коснулись ее бедер, но он нашел губами ее губы и успокоил ее. Она знала, что в сексе нет ничего привлекательного, голое тело не излучает никакого особого сияния. Рик научил ее этому. Рик и его холодные руки и влажная кожа. Она ничего не ждала, ничего не хотела. Только в этом была суть, ничего другого даже быть не могло: холодные объятия, мгновения фарса, холодные брызги спермы на ее животе. Она закрыла глаза, и перед ней возникло лицо Рика, самодовольно надувшееся при виде своего триумфа.
Теперь, обнаженные, они боролись в месиве обрывков, оставшихся от сотни истерзанных фотографий. Жесткие кусочки бумаги прилипали к ее коже, впивались в нее острыми краями. Она ощущала запах ванили и перца, слышала шепот голосов, шелест ветра в каучуковых деревьях, потом почувствовала, как Рубен входит в нее, вскрикнула, вскрикнула еще раз, открыла глаза, мир накренился, накренился еще круче, она услышала свой плачущий голос, когда он двигался в ней, вскрикнула и закрыла глаза.
Потом она долго плакала, свернувшись калачиком в его объятиях. Он отнес ее в свою постель и натянул сверху пуховое одеяло, укрывшись под ним, как в палатке. Ее бедра все еще были выпачканы кровью. Рубен не мог понять, каким образом он так поранил ее.
Потом она перестала плакать и объяснила ему, с кровью выдирая слова из самого нутра, а он лежал рядом с ней в темноте, лишившийся дара речи и раненный в самое сердце.
Через некоторое время после этого он заснул, окончательно обессилевший; его рука все еще обнимала ее за плечи. Снаружи темный ветер прилетел с моря и проносился теперь вымученными вздохами по спящему городу. С грохотом опрокинулась урна для мусора, и ветер принялся катать ее туда-сюда по тротуару. Анжелина лежала с открытыми глазами, слушая этот громкий стук; ее рука покоилась на сердце Рубена, бившемся рядом с ней. Он не проснулся.
Рубену снилось, что он на кладбище, где склепы были такими же высокими, как небоскребы, и повсюду шныряли безмолвные стаи собак. Длинная цепочка людей вытянулась меж могил, он среди них, с длинными лопатами на плечах, ищущих, где можно копать.
В заброшенном углу некрополя они наткнулись на крохотный пятачок свежевскопанной земли и взялись за лопаты. Он копал, как сумасшедший, опускаясь все ниже и ниже, глубоко в землю. Когда он наконец огляделся вокруг, то увидел, что стоит на крышке гроба в разрытой могиле, один, вдали от всех.
Каким-то образом ему удалось втиснуться сбоку рядом с гробом и приподнять тяжелую крышку. Он посветил фонариком на завернутое в саван тело внутри. Лицо Анжелины улыбалось ему из гроба, чистое, нетронутое тлением, невыразимо прекрасное. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и ее губы были теплыми. Просунув ладони ей под голову, он поднял ее и усадил в гробу, и тут его взгляд упал на ее спину. Снизу она была разлагающимся кошмаром. Голые кости черепа просвечивали сквозь плотную паутину спутавшихся волос. Там, где раньше была ее плоть, жирные черви копошились в омерзительном вареве разложения. Он отпустил руки, уронив ее назад, и попытался выбраться из могилы. В следующее мгновение он с диким криком проснулся и обнаружил ее рядом, улыбающуюся.
Она успокоила его, сказав, что это ветер так его напугал, больше ничего. После этого он уже не уснул; они лежали, разговаривая время от времени, как давние, хорошо знающие друг друга любовники, пробудившиеся под утро. Наконец она рассказала ему то, что боялась рассказывать раньше.
– Сегодня я побывала в своей старой квартире, – прошептала она. – Той квартире, где жили мы с Риком.
– Да, я знаю. Что произошло?
Она колебалась несколько мгновений, потом потянулась к нему.
– Я видела Филиуса Нарсиса, – сказала она. – Он сидел в нашей гостиной.
– Ты его видела? Ты в этом уверена?
Она крепко сжала его руку. Тьма со всех сторон обступила их плотной стеной.
– Я видела его, – прошептала она. – И я говорила с ним.
Но она не сказала ему, кто еще был с ними в комнате. Он бы не понял. Она и сама еще не до конца понимала всего этого.
14
– Доктор Спинелли? Это лейтенант Рубен Абрамс. Я звонил вам вчера, но вас не было в кабинете. Я оставил сообщение вашей секретарше.
На другом конце возникла пауза. Спинелли только что заступил на дежурство. У него была трудная ночь.
Его новая подружка только что открыла для себя Алекса Комфорта: они успели добраться до "В", прежде чем он рухнул без сил.
– Да, лейтенант. Мне передали вашу просьбу. Вы хотите встретиться со мной. Чем я могу быть вам полезен?
Рубен начал объяснить ему то, что услышал от Риверы, позволяя Спинелли вставлять время от времени некоторые из его заумных словечек. Он сидел у себя на кухне и пил из чашки чуть теплый кофе. Анжелина была в постели, она пыталась хоть немного поспать. Спинелли прервал его объяснения на середине:
– Послушайте, лейтенант, я послал отчет обо всем этом доктору Ривере. Если понадобится, я готов дать показания в суде, что ваша жертва скончалась от отравления тетродотоксином. Но в этом, вероятно, не будет необходимости после вскрытия.
– Вскрытия не будет.
– Это почему же?
– У нас нет тела.
Долгое молчание. Когда Спинелли заговорил снова, тон его голоса стал другим.
– Гроб был пуст?
– Да. Откуда вы знаете?
Спинелли нерешительно помолчал, прежде чем ответить.
– Лейтенант, если бы голова у меня была на месте, я, вероятно, смог бы предупредить вас.
– Вы знали, что это может случиться?
– Нет, лейтенант. Если бы знал, я бы сказал вам. Я не сказал вам, потому что не воспользовался своим воображением. Я только читал о подобных вещах, мне и в голову не приходило, что такое может произойти в Нью-Йорке.
– И что же это такое, о чем вы читали?
– Вы когда-нибудь слышали о зомби, лейтенант?
– Доктор Спинелли, я не хочу...
– Нет, послушайте, лейтенант. Человек, чью кровь я исследовал, был гаитянцем, верно?
– Правильно.
Рубен услышал, как Спинелли с шумом втянул в себя воздух.
– Я догадался об этом, лейтенант. Откровенно говоря, я бы догадался еще раньше, если бы взял на себя труд взглянуть на имя этого человека. – Он сделал паузу. – О'кей, слушайте меня внимательно. Забудьте все, что вы когда-либо читали о зомби, все полуночные фильмы, какие вы видели, все комиксы, какие читали в детстве. То, о чем я сейчас говорю, – установленный факт.
Поверьте, я и сам чувствую себя точно так же неловко, как и вы, когда произношу слово вроде «зомби». Я врач, ученый. Поэтому речь пойдет о научном факте. Те, кого гаитяне называют «зомби», не являются сверхъестественными существами – если бы я думал иначе, я бы не разговаривал сейчас с вами, попусту тратя ваше время. Похоже, что это люди, погруженные в состояние крайнего наркоза, в кому, более-менее не отличимую от смерти. Их объявляют мертвыми, хоронят, а затем возвращают в состояние ущербного сознания.
– Это все догадки? – спросил Рубен. – Или у вас есть доказательства?
– Доказательства, – ответил Спинелли. – Один из моих близких друзей работает этнобиологом в Гарварде. Он изучает растения и растительные лекарственные препараты в их культурной среде. Главным образом он ищет фармацевтическое применение для традиционных лекарственных трав. Он провел очень большую работу по галлюциногенам среди индейских племен в Бразилии.
Пару лет назад он узнал, что я заинтересовался природными токсинами. Он познакомил меня с веществами, о которых я даже не слышал. Одно из них называлось тетродотоксин. Этот яд является сложной молекулой, встречающейся в естественном виде в некоторых видах морских рыб, обычно известных как кузовки или собаки-рыбы. Яд можно обнаружить в их коже, печени, гениталиях и кишечнике. Как доктор Ривера объяснил вам, этот яд чрезвычайно силен.
Спинелли замолчал. Рубен слышал его тихое дыхание на фоне звуков больницы, занимающейся своими каждодневными делами.
– Лейтенант, вы когда-нибудь слышали о фугу?
– Нет, никогда.
– Так называют эту рыбу японцы. Там она считается своего рода деликатесом. Ее подают во всех лучших ресторанах. Все дело в том, что она потенциально смертельна, поэтому готовить ее могут только повара, имеющие на это государственную лицензию. Как правило, ее едят в виде сасими - сырое мясо, взятое с мышц спины, которое не токсично. Но и в этом случае каждый год умирает несколько человек, съевших небрежно приготовленное блюдо из фугу. Так почему, как вы думаете, люди идут на такой риск, когда могли бы с удовольствием съесть блюдо креветок?
– Должно быть, это очень вкусно.
– Наоборот, мне говорили, что ничего особенного в этом нет. Вкус здесь роли не играет. То, чего ищут люди, заказывающие фугу, - это вполне законные наркотические ощущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56