Секунд двадцать или больше – вообще, если бы ее спросили, сколько времени длился этот приступ ужаса, она ничего не могла бы сказать – она была полностью во власти отчаяния. Огонек здравого смысла едва мерцал в ее рассудке, но он был бессилен – лишь стены, как сторонние наблюдатели, окружали обезумевшую женщину, чья голова с перепутанными волосами металась из стороны в сторону по кровати, и отражали ее испуганные звериные крики.
Сильная, резкая боль в мышце левого плеча остановила приступ паники. Это была судорога. Со стоном Джесси уронила голову между подушек, прислоненных к спинке кровати. Сведенная мышца была холодная и твердая, как камень. И даже ощущение расходящейся от плеча к мышцам руки боли не очень обрадовало ее; она поняла, что нельзя опираться на спинку кровати: это делало боль в сведенной мышце еще более острой.
Попытавшись принять другое положение, Джесси приподняла бедра и сползла вниз. Локти освободились, и напряжение в плече стало спадать, а минутой позже судорога в дельтовидной мышце отпустила, и она издала глубокий стон облегчения.
Она заметила, что ветер стал сильнее. Это был уже не легкий бриз; теперь он свистел и завывал среди сосен между озером и домом. И на кухне (а кухня находилась теперь в том, другом мире, далеком от Джесси) эта проклятая дверь, которую они с Джералдом забыли смазать, стала снова ходить в провалившейся петле и скрипеть: раз – два – три – четыре… Ветер и дверь… Пес перестал лаять, во всяком случае, сейчас его не было слышно, и бензопила умолкла. Даже гагара, кажется, решила устроить обеденный перерыв.
Она вообразила гагару, которая пьет кофе и болтает за столом с другими леди-гагарами, и эта картина вызвала какой-то сухой звук в ее гортани. В более приятных обстоятельствах этот звук можно было бы расценивать как смешок. Но и теперь он помог ей преодолеть панику и немного, хотя страх по-прежнему не оставлял ее, собрать свои мысли. Она почувствовала во рту неприятный металлический привкус.
«Это адреналин, милая, железы секреции вырабатывают его, когда ты, цепляясь за скалу руками и ногами, начинаешь подъем. Если тебя кто-нибудь спросит, что такое паника, ты им можешь ответить: это эмоциональный вакуум, при котором испытываешь ощущение, будто рот набит монетами».
Ее предплечья горели от боли, а покалывание достигло пальцев. Джесси несколько раз сжала и разжала кулаки, что вызвало боль. Она слышала позвякивание цепочек, которые ударялись о спинку кровати, и на секунду задумалась: а не сошли ли они с Джералдом с ума? Было похоже на это, хотя она знала, что тысячи людей во всем мире играют в подобные игры каждый день. Она даже читала, что есть сексуальные духи, которые овладевают человеком и убираются, лишь когда прилив крови к мозгу ослабевает. Это только укрепляло ее уверенность в том, что пенис для мужчины скорее проклятие, чем дар.
Но если это была только игра (игра, и ничего больше), тогда зачем Джералду понадобилось покупать настоящие наручники? Интересный вопрос, не правда ли?
«Может быть, и так, но я не думаю, что сейчас это самый важный вопрос, как ты полагаешь, Джесси?» – Голос Рут Нери раздался из глубины ее сознания. Действительно, странно, сколько путей находит человеческий разум одновременно. Например, на одном из них она задалась вопросом, что сталось с Рут, которую она не видела уже десять лет. Три года Джесси ничего о ней не слышала. Джесси подумала об идеях, которые владеют толпой. Викторианцы имели Энтони Троллопа, «потерянное поколение» – Хью Менкена, а сегодняшним остаются пошлые открытки и дубовые изречения типа «Я сам волен выбирать свой путь».
На последней присланной Рут открытке был нечеткий аризонский штемпель, а в тексте сообщалось, что Рут присоединилась к лесбианской общине. Джесси эта новость совсем не удивила, даже напротив, она подумала, что, может быть, ее старая подруга, которая могла невыносимо раздражать и быть потрясающе нежной (и часто одно за другим), нашла наконец уголок на этой ярмарке тщеславия, где смогла обрести какой-то покой.
Она положила открытку Рут в верхний левый ящик стола, где хранила письма, на которые не собиралась отвечать, и это было в последний раз, когда она вспомнила о своей подружке – Рут Нери, которая жаждала иметь рычащий «харлей» и никогда не могла справиться с простым сцеплением даже на старом и смирном «форде-пинто» Джесси; о Рут, которая вдруг терялась на спортивной площадке, даже пробегав там три года; о Рут, которая начинала реветь, когда у нее что-либо пригорало на плите. В последнее время это случалось так часто, что было вообще чудом, как она не сожгла их комнату, да и весь дом в придачу. Странно, что голос в мозгу Джесси, голос, который не шутил, принадлежал именно Рут.
Пес снова начал лаять. Лай раздавался неподалеку. Его хозяин наверняка не охотник, это очевидно: ни один охотник не будет держать такую брехливую собаку. А если хозяин и собака просто на прогулке, то почему этот лай раздается все время из одного места?
«Потому что собака на привязи, – шепнул голос, – и там нет хозяина. Не жди оттуда помощи, Джесси».
Этот голос не был голосом Рут или Хорошей Жены Бюлингейм – какой-то молодой и очень испуганный. И он казался – как и голос Рут – очень знакомым. Она снова вспомнила о Джералде. В этих приступах страха и боли он как-то отошел на второй план.
– Джералд! – Ее голос звучал слабо, как будто издалека. Она откашлялась и снова позвала:
– Джералд!
Тишина. Никакого ответа.
«Спокойно, держи себя в руках. Это еще не означает, что он мертв».
Да-да, она держала себя в руках. Но она как будто обмерла. Молчание Джералда, конечно, не означало, что он мертв. Просто он в обмороке.
«А может, он и мертв, – добавила Рут Нери. – Я не каркаю, Джесс, но ты же не слышишь его дыхания, верно? Ты же знаешь, что обычно мы слышим дыхание людей, находящихся в обмороке, – они глубоко, с присвистом втягивают воздух, храпят, ведь так?» «Откуда, черт побери, я знаю?» – спросила Джесси, но это было глупо. Смерть – довольно простая штука; достаточно проглотить одну пилюлю, чтобы ощутить, что такое смерть: это пустота и мрак, ничто. Однажды в школьные годы Джесси проглотила такую пилюлю, а затем ее отхаживали в портлендской городской больнице. Как и в больнице после мрака и гробовой тишины, сейчас она слышала далекие голоса.
Но она не хотела думать о смерти. Нужно жить. Разве у нее мало забот?
Однако голос Рут прав: люди – особенно если они теряют сознание в результате сильного удара, – действительно храпят. А это значит…
– Наверное, он мертв, – сказала Джесси тусклым голосом. – Да, скорее всего.
Она осторожно, помня о поврежденной дельтовидной мышце, склонилась влево. Цепочка, держащая ее правую руку, еще не натянулась, когда она увидела розовое плечо и пальцы руки. Это была его правая рука. Она поняла это потому, что на третьем пальце не было обручального кольца. Она видела белые ногти. Джералд всегда гордился своими руками и ногтями. Джесси никогда не обращала внимания на предметы его гордости. Странно, как мало мы обычно замечаем. Как мало мы смотрим даже на то, что прямо перед нашими глазами.
«Наверное, это так, милая, но теперь хорошо бы опустить занавес, потому что больше не хочется ничего видеть. Вообще ничего, понимаешь?» Однако возможность не видеть была, во всяком случае сейчас, недостижимой роскошью.
Перемещаясь с большой осторожностью, Джесси сползла влево, насколько ей позволила натянувшаяся цепочка. Она подвинулась на два-три дюйма, но этого было достаточно, чтобы увидеть правое плечо и руку Джералда, а также его голову. Она не была уверена, что увидела потеки крови в его редеющих волосах; это могло быть игрой ее воображения. Джесси очень надеялась, что так и есть.
– Джералд! – позвала она. – Джералд, ты слышишь меня? Пожалуйста, ответь мне!
Но он не ответил и не шевельнулся. И вновь на нее накатило полуобморочное состояние, оно холодило, как утренний туман.
– Джералд?! – позвала она снова. «Кого ты зовешь? Он мертв. Мужчина, который привлек твое внимание в Арубе – из всех мест надо же было выбрать для уик-энда Арубу, – и как-то надел твои крокодиловые туфли себе на уши на новогодней вечеринке.., этот мужчина мертв. Его уже не дозваться…»
– Джералд! – На этот раз она выкрикнула его имя. – Джералд, проснись!
Звуки рыданий в мертвой тишине комнаты повергли ее в новый приступ паники, и самым жутким во всем этом было не молчание Джералда, а именно понимание того, что она в отчаянии, и паника бродит кругами в ее сознании, спокойная, как хищник, который выжидает, пока погаснет огонек сознания одинокой женщины, которая осталась без друзей и потерялась в глухой темноте лесов.
«Ты не потерялась, – сказала Хорошая Жена Бюлингейм, но Джесси не верила этому голосу. Его уверенность была ширмой, а его разумность только раздражала. – Ты же знаешь, где находишься!» Да, она знала. Она находилась в конце узкой, извивающейся и разбитой грунтовой дороги, которая через две мили отсюда выходила на безлюдную сейчас Бэй-Лэйн. Они с Джералдом ехали по желтым и оранжевым листьям, устилавшим дорогу, и эти листья были лишним свидетельством того, что по этому пути к Ноч-Бэй едва ли кто-нибудь проезжал за те три недели, которые прошли с начала листопада. Этот берег озера был исключительно летним приютом дачников. И только через пять миль, если ехать по Бэй-Лэйн, перед выездом на шоссе 117, можно было увидеть несколько жилых домов.
«Мой муж лежит мертвый на полу, вокруг на много миль ни одного человека, а я прикована наручниками к кровати. Я могу кричать до посинения, но это ничего не даст: никто не услышит. Этот парень с бензопилой, возможно, ближе всех, но до него мили три. Может статься, он даже на другом берегу озера. Собака могла бы меня услышать, но она наверняка без хозяина. Джералд мертв, и это ужасно; я вовсе не хотела убить его. – если я действительно его убила, – но хорошо хоть то, что все произошло довольно быстро. А вот со мной это будет тянуться долго, если никто в Портленде не начнет беспокоиться – что с нами случилось; а с чего вдруг им там беспокоиться, во всяком случае, пока…» Ей не следует зацикливаться на этих мыслях: они снова вызовут панику. Нет, эти мысли надо выбросить из головы. Но несчастье в том, что трудно об этом не думать.
«Это именно то, чего ты заслуживаешь, – раздался внезапно строгий голос Хорошей Жены Бюлингейм. – Именно то. Потому что ты убила его, Джесси. И не смей лукавить! У него было не очень хорошее здоровье, и так или иначе это должно было случиться – например, сердечный приступ в офисе или на перекрестке, когда он возвращался домой и прикуривал сигарету, а сзади ревел десятитонный грузовик, которому любой ценой надо протиснуться в правый ряд. Но тебе не хотелось ждать этого, не правда ли? Ты ведь не могла просто полежать и дать ему возможность трахнуть, не могла, да? Красотка Джесси Бюлингейм не может допустить, чтобы какой-либо мужик посадил ее на цепь. И тебе обязательно надо было врезать ему в пах, да? Чтобы он после этого расшиб себе голову! И ты сделала это, зная, что он уже не владеет собой. Давай-ка скажем просто и ясно, моя милая: ты убила его. Так что, возможно, именно этого ты и заслуживаешь: лежать тут прикованной к кровати. Может быть…» «Какая чушь», – сказал другой голос. Было неожиданным облегчением услышать этот голос – голос Рут, – раздавшийся в ее голове. Она иногда (ну.., точнее будет сказать: часто) ненавидела голос Хорошей Жены, ненавидела и боялась его. Он болтлив и глуп, это верно, однако очень навязчив, и его трудно остановить.
Эта стерва всегда считала, что Джесси выбрала не то платье или поручила не тому магазину доставить еду для августовской вечеринки, которые Джералд устраивал для коллег из фирмы и их жен, – вообще-то устраивала их Джесси, а Джералд пытался быть в центре внимания и чокался со всеми, – а эта стерва всегда говорила, что Джесси должна сбросить фунтов пять. И она не замолчала бы, даже если бы у Джесси стали выступать ребра. «Подумайте, ребра! – воскликнула бы она в порыве праведного гнева. – Посмотри на свои груди, старуха! А если этого недостаточно, чтобы ты заткнулась, погляди в зеркало на свою рожу!» – Какая чушь! – Джесси попыталась придать голосу силу, однако он вдруг дрогнул, и это был плохой признак. Она сама не верила тому, в чем хотела бы убедить других. – Он знал, что я говорю серьезно.., он знал это. Так чья же это вина?
В том, что она говорила, была только часть правды. Да, он отверг то, что увидел в ее глазах, и то, что услышал от нее, потому что это портило ему игру. Но, с другой стороны, – и это главное, – она понимала: здесь не вся правда. Потому что Джералд вообще не принимал ее всерьез в последние десять – двенадцать лет совместной жизни. Он просто игнорировал ее слова, если они не касались еды или констатации очевидного. Наверное, единственным исключением для него были ее замечания по поводу его веса и выпивки. Он слышал ее издевки и ненавидел их, однако относил на счет неизменного природного порядка вещей: рыба плавает, птица летает, жена зудит.
И чего она, в сущности, ожидала от этого человека? Чтобы он сказал: «Да, милая, я тотчас тебя отстегну, и спасибо за то, что ты заботишься о моем духовном росте»?
Да, именно так она поняла, что какая-то наивная часть ее существа, маленькая, нетронутая девочка в глубине души, ждала именно этого.
Бензопила, которая некоторое время гудела вдали, снова смолкла. Пес, гагара и даже ветер тоже внезапно утихли, и тишина казалась глухой и плотной, как слой пыли на мебели в давно опустевшем доме. Даже отдаленные звуки машин не доносились из пустого, безлюдного мира. И голос, который теперь зазвучал, принадлежал ей самой.
«Господи, – сказал голос, – о Господи! Я тут одна. Совсем одна!»

Глава 3

Джесси зажмурила глаза. Шесть лет тому назад она несколько недель консультировалась в клинике по поводу зачатия и не говорила об этом Джералду, потому что не ожидала от него ничего, кроме саркастических замечаний. Она сказала, что у нее стресс, а Нора Каллигэн, психотерапевт, научила ее простым приемам снятия стресса.
1 2 3 4 5 6