Мы трое молчали. Лебэй наблюдал. Я отвернулся и стал смотреть на
маленького парнишку, который старательно пытался покончить с собой при
помощи красно-зеленого скейтборда. Где-то лаяла собака. У меня осталась
только одна надежда на то, что Эрни выберется из этого кошмара: был день
перед получкой. Через двадцать четыре часа его лихорадка могла пройти.
Когда я снова повернулся к ним, Эрни и Лебэй разглядывали две
пятидолларовые и шесть долларовых бумажек - больше у них ничего не было.
- Как насчет чека? - спросил Эрни. Лебэй одарил его сухой улыбкой и
ничего не ответил.
- Это хороший чек, - запротестовал Эрни. Он был прав. Все лето мы
вкалывали у "Хардсон бразерс", нанявших нас на строительство шоссе 1-376, -
жители окрестностей Питсбурга уже не думали, что это строительство
когда-нибудь закончится. Брэд Джефрис, работавший там мастером, согласился
взять Эрни на место сигнальщика, но иногда давал ему и более тяжелые работы.
За три месяца Эрни получил достаточно денег, а кроме того, частично
избавился от своих вулканических наростов. Может быть, в этом ему помог
загар.
- Я не сомневаюсь, что это хороший чек, - сказал Лебэй, - но все-таки
лучше иметь дело с наличностью. Пойми меня правильно.
Не знаю, как Эрни, но я понял. Оплату чека можно было бы запросто
приостановить, если бы по дороге домой у "плимута" отвалилась тяга или
взорвался клапан.
- Можете позвонить в банк! - воскликнул Эрни, приходя в отчаяние.
- Нет, уже половина шестого. Банк давно закрыт.
- Пусть это будет задатком, - произнес Эрни, протягивая шестнадцать
долларов.
Он выглядел настоящим сумасшедшим. Вряд ли вы поверите незнакомому
парню, который обещает вам принести завтра кучу денег. Мне и самому было
трудно поверить в это. Однако Ролланд Д.Лебэй ничуть не смутился, и я
объяснил это тем, что к своим годам он успел многое повидать. Потом я стал
думать, что его излишняя самоуверенность была вызвана совсем другими
причинами. "Бак или иначе, он был склонен проявить себя истинным
джентльменом.
- Мне нужно по крайней мере десять процентов, - сказал Лебэй. Рыбка
была вытащена из воды, через секунду она оказалась бы в сачке. - Если у меня
будет десять процентов, то я подержу ее до завтра.
- Дэннис, - проговорил Эрни, - ты не сможешь одолжить мне девять
баксов?
В моем бумажнике было двенадцать, и я не знал, на что их потратить.
Тогда у меня еще не было повода тратить все деньги в ресторанах и цветочных
магазинах. Я был богат, но одинок.
- Давай отойдем в сторону, - предложил я. Лебэй нахмурился, но понял,
что без моего участия уже не обойдется. Его длинные седые волосы развевались
на ветру. Одной рукой он опирался на капот "плимута".
Мы с Эрни вернулись к моему "дастеру" семьдесят пятого года,
припаркованному возле обочины.
Я положил ладонь на плечо Эрни. Почему-то мне вспомнилось, как мы
проводили осенние дождливые дни в его комнате, когда нам было по шесть лет,
как смотрели мультики по старому черно-белому телевизору или рисовали
карандашами, которые обычно торчали в пустой банке из-под кофе. От этих
воспоминаний мне стало грустно и немного страшно. Знаете, иногда мне
кажется, что шесть лет - самый оптимальный возраст для человека и поэтому
занимает такую небольшую часть жизни.
- Дэннис, у тебя есть хоть сколько-нибудь? Я завтра отдам.
- Да, у меня есть, - сказал я. - Но во имя Бога, что ты делаешь, Эрни?
У этого старого прощелыги полная непригодность. Он не нуждается в деньгах, и
ты не общество милосердия.
- Не понял, о чем ты?
- Он выжимает тебя. Он выжимает тебя просто для собственного
удовольствия. Если бы он отвез машину к Дарнеллу, то не получил бы и
пятидесяти долларов, потому что ее можно продать только по частям. Это кусок
дерьма.
- Нет, ты не прав.
Если бы не худоба и прыщи, мой друг Эрни выглядел бы вполне
обыкновенно. Но Господь каждому дарит по крайней мере одну достойную деталь
внешности, и я думаю, что у Эрни это были глаза. Ни у кого, кроме него, я не
видел таких умных и красивых глаз цвета облачного осеннего дня. Даже за
очками они были выразительны. Но сейчас их затягивала какая-то серая
поволока.
- Это совсем не кусок дерьма.
Вот когда я начал по-настоящему понимать, что у Эрни появилось нечто
большее, чем просто желание купить машину. Раньше ему хватало того, что он
ездил со мной, а изредка и сам мог порулить на третьей скорости. Колесить по
дорогам он не собирался: насколько я знал Эрни, он не был сторонником таких
развлечений. Нет, это было что-то совсем другое. Я сказал:
- Хотя бы попроси завести ее. Под ней масляная лужа. Скорее всего
цилиндр лопнул. Я думаю, что...
- Ты одолжишь мне девять долларов? - Его глаза смотрели прямо в мои.
Я сдался. Я достал бумажник и вручил ему девять баксов.
- Спасибо, Дэннис, - поблагодарил он.
- Это на твои похороны, парень.
Ничего не ответив, он прибавил мои девять долларов к своим шестнадцати
и вернулся к Лебэю, стоявшему около машины. Взяв деньги, тот послюнявил
палец и тщательно их пересчитал.
- Запомни, я держу ее только двадцать четыре часа, - произнес Лебэй.
- Да, сэр. Все будет в порядке.
- Сейчас я схожу домой и напишу тебе расписку. Как ты сказал, твое имя?
- Каннингейм. Арнольд Каннингейм. Лебэй хмыкнул и пошел по заросшей
лужайке к задней двери дома. Спереди у этого строения была целая комбинация
алюминиевых дверей, над ними располагался замысловатый узор с буквой Л,
обрамленной вензелями. За ним хлопнула дверь.
- Странный он тип, Эрни. Странный сукин сын, этот...
Но Эрни рядом не было. Он сидел за рулем машины. На его лице было все
то же блаженное выражение.
Подойдя к капоту, я увидел, что тот был не заперт; и поднял крышку
Раздался скрип, как в фильмах о домах с привидениями. Посыпалась
металлическая пыль. Допотопный аккумулятор был весь изъеден коррозией, на
клеммах нельзя было отличить плюс от минуса. Я мрачно заглянул в карбюратор:
внутри он был чернее, чем угольная шахта.
Я закрыл капот и приблизился к Эрни. Он задумчиво водил рукой по
приборной доске. Предельное значение на спидометре было абсолютно абсурдным
- сто двадцать миль в час. Когда машины ездили с такой скоростью?
- Эрни, по-моему, двигатель ни к черту не годится. Эта машина - полная
рухлядь. Если тебе нужны колеса, то за двести пятьдесят долларов мы сможем
найти что-нибудь получше. Гораздо лучше.
- Ей двадцать лет, - проговорил он. - Ты хоть понимаешь, что если
машине двадцать лет, то ее уже официально считают антиквариатом.
- Понимаю, - буркнул я. - На заднем дворе у Дарнелла полным-полно
такого антиквариата.
- Дэннис...
Дверь снова хлопнула. Лебэй шел обратно. Он мог бы не торопиться:
дальнейшая дискуссия все равно была бы бесполезной. Может быть, я не самый
чувствительный из людей, но если сигнал достаточно сильный, то он до меня
доходит. Эрни испытывал потребность купить вещь, и я не собирался
отговаривать его. Думаю, что никто в мире не собирался делать этого.
Лебэй торжественно вручил лист почтовой бумаги. На нем было написано
старческим паукообразным почерком: "Получено от Арнольда Каннингейма
двадцать пять долларов как 24-часовой залог за "плимут" 1958 года,
Кристину". Внизу стояло его имя.
- Что это еще за Кристина? - спросил я, думая, что он допустил какую-то
ошибку.
Его губы сжались, а плечи приподнялись, как будто он ждал, что над ним
будут смеяться.., или как будто призывал меня посмеяться над ним.
- Кристина, - сказал он, - так я ее назвал.
- Кристина... - проговорил Эрни. - Мне нравится. А тебе, Дэннис?
Теперь он толковал о названии, Он еще думал, как назвать свою чертову
штуковину. Это было уже слишком.
- Ну, что же ты молчишь, Дэннис! Тебе нравится это имя?
- Нет, - ответил я. - Если тебе необходимо назвать ее, то почему не
назвать ее Беда?
Кажется, он обиделся. Но мне было все равно. Я вернулся к своей машине
и стал дожидаться его, жалея о том, что не поехал домой другой дорогой.

2/ ПЕРВАЯ ССОРА

Я отвез Эрни домой и, перед тем как ехать к себе, пошел с ним выпить по
стакану молока и перекусить парой пирожных. О таком решении я очень скоро
пожалел.
Семья Каннингеймов жила на Лорел-стрит, в западной части Либертивилла.
Вообще Либерти-вилл полностью застроен жилыми домами: на нашей улице тоже
нет офисов и контор. Однако Лорел-стрит недаром считается спальней
университетского общества, которое там обосновалось с незапамятных времен.
По дороге домой Эрни о чем-то думал; я старался не мешать ему, хотя и
спросил, что он собирается делать с машиной.
- Приводить в порядок, - рассеянно ответил он и снова погрузился в
молчание.
Нет спору, у него были кое-какие способности. Он умел обращаться с
инструментами, умел быстро находить неисправности и знал, как устранять их.
Его чувствительные руки были восприимчивы к автомобильной механике. Конечно,
он мог починить машину, но деньги, которые заработал летом, предназначались
для колледжа. У него никогда не было машины, он не имел ни малейшего
представления о том, с какой безжалостностью старые машины умеют высасывать
деньги. Они высасывают их так же, как вампир высасывает кровь. Он мог бы
избежать затрат на ручной труд, если бы все делал сам, но одни запчасти
разорили бы его еще до окончания работы.
Я сказал ему об этом, но он только поежился. Его взгляд был
отстраненным и туманным. Не знаю, о чем он думал.
Майкл и Регина Каннингейм были дома - она трудилась над составлением
картинок-загадок, а он слушал музыку в общей комнате.
Прошло не очень много времени, прежде чем я пожалел, что не отказался
от молока и пирожных. Эрни рассказал им о том, что сделал, показал расписку,
и они стали ходить по потолку.
Вы должны понять, что Майкл и Регина были цветом университетского
общества. Они были призваны служить делу прогресса, а для них это значило -
выражать протест. Они протестовали против раскола в начале шестидесятых,
против войны во Вьетнаме, против Никсона, против полицейского произвола,
против расовой сегрегации в школах и против жестоких родителей. Для этого
нужно было говорить - говорить почти без умолку. И потребность в разговорах
у них была такая же, как потребность в службе общественному прогрессу. Они
были готовы принять участие во всех ночных сеансах спутниковой телесвязи,
выступать по радио и на всех семинарах, где могли высказать свое мнение о
какой-нибудь злободневной проблеме. Одному Богу известно, сколько времени
они провели на различных "горячих линиях" или на старом добром "телефоне
доверия", куда может позвонить человек, думающий о самоубийстве, и услышать
приятный голос, отвечающий: "Не делай этого, парень, у тебя есть важная
миссия на космическом корабле по имени Земля". После тридцати лет
преподавания в университете вы готовы раскрывать рот так же, как собаки
Павлова готовы выделять слюну по первому звонку дрессировщика. Бьюсь об
заклад, что вам это даже нравится.
Регина (они настаивали, чтобы я называл их по имени) была все еще
привлекательной сорокапятилетней женщиной с довольно холодными
полуаристократическими манерами - я хочу сказать, что она умудрялась
выглядеть аристократично даже тогда, когда носила протертые джинсы, а это
было всегда. Она преподавала английскую литературу и специализировалась на
ранних английских поэтах. Ее диссертация была посвящена Роберту Геррику.
Майкл читал лекции по истории. Он казался таким же печальным и
меланхоличным, как музыка, которую он ставил на своем магнитофоне, хотя
печаль и меланхолия не были свойственны его натуре. Иногда он заставлял меня
задуматься над тем, что сказал Ринго Старр, когда "Битлз" впервые очутились
в Америке и на какой-то пресс-конференции у него спросили, действительно ли
он так печален, как выглядит. "Нет, - ответил Ринго. - это просто мое лицо".
Майкл был как раз таким. Кроме того, его тонкое лицо и толстые роговые очки
делали его похожим на карикатурного профессора, изображаемого под
какой-нибудь недружелюбной заметкой в газете.
- Привет, Эрни, - сказала Регина, когда мы вошли. - Привет, Дэннис.
После этого она уже не радовалась нашему приходу.
Мы поздоровались и сели за столик, стоявший в углу. Нам принесли молоко
и пирожные. Вскоре музыка оборвалась, и в кухню, шаркая шлепанцами, вошел
Майкл. Он выглядел так, словно только что умер его лучший друг.
- Вы сегодня припозднились, мальчики, - проговорил он. - Что-нибудь
случилось?
- Я купил машину, - произнес Эрни, отрезая кусок пирожного.
- Что ты сделал? - прокричала его мать из другой комнаты.
Вслед за тем послышался глухой стук упавшей книги. Вот когда я начал
жалеть, что не поехал домой.
Майкл Каннингейм повернулся к сыну, держа в одной руке пакет с
яблоками, а в другой - пластиковую коробку с йогуртом.
- Ты шутишь, - сказал он, и я почему-то обратил внимание на то, что
эспаньолка, которую он носил с семидесятого года, была почти седая. - Эрни,
ты ведь шутишь, да? Скажи, что ты шутишь.
Вошла Регина, высокая, полуаристократичная и едва сдерживающая
бешенство. Она пристально посмотрела на Эрни и поняла, что тот не шутил.
- Ты не можешь купить машину, - произнесла она. - О чем ты говоришь?
Тебе только семнадцать лет.
Эрни медленно перевел взгляд с отца, застывшего у холодильника, на
мать, стоявшую в дверном проеме. Я никогда прежде не видел у него такого
упрямого и твердого выражения лица. Если бы он почаще так держался в школе,
то, думаю, его бы там перестали прогонять отовсюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9