магазин сантехники москва
Она была великолепна, правда, несколько больше косметики, чем нравилось Тине. Во всяком случае, эта женщина возбуждала любопытство.
— Прочтите, — она подала Тине толстую папку. — Прикройте дверь, думаю, вам не захочется, чтобы кто-то увидел это.
Тина не отреагировала.
— Кто вы, в конце концов? — спросила она, пролистав то, что оказалось всего-навсего проспектом по продаже автомобилей. Ей не были даже знакомы эти термины. Она подняла глаза от папки и только успела произнести: «Ну и что я должна с этим делать?» — как услышала металлический звук и почувствовала еще чье-то присутствие. Кто-то сидящий позади в темноте передвинулся и, когда она обернулась на звук, ее схватили за волосы, закрутив их. В ту же секунду тонкий острый предмет вонзился в ее ухо. Она закричала от боли и страха, но ужасное нечто проникало все глубже в мозг и слепящая кроваво-красная боль агонии затопила ее.
Вега, 1961
Они впервые оказались в постели вместе, когда в доме никого не было. Этому предшествовала затяжная сладострастная сцена насилия.
Но все началось значительно раньше. Однажды он, сговорившись с соседскими ребятами, заставил ее залезть на дерево. Мальчишки клялись, что с его верхушки можно увидеть Лондон. И она влезла на одном дыхании, простодушно показывая, как здорово умеет лазить по деревьям, но ребята почему-то смеялись, стоя внизу.
Потом была игра в доктора и пациента. Она состояла в том, что он читал приятелям лекции об отличительных чертах женской анатомии и требовал, чтобы сестра держала юбку над головой, в то время как он осторожно исследовал, нажимал и покалывал странные складки, припухлости и другие удивительные места «в отверстии» и вокруг. Прелюдией к половой близости были ласки в высоких зарослях сорных трав на задворках дома Колмана, когда они вдвоем лежали, раскинув ноги, трогая друг друга, хихикая, «лодырничая», как они называли.
В тот день все началось совершенно невинно. Она влетела в распахнутую дверь и по обыкновению крикнула:
— Мам! — Ответа не было. — Мам, привет, ты дома? — Звук ее голоса гулко разносился по этажам. Она бросила книжки на старый треснувший диванчик. — Есть кто-нибудь дома?
Она взбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и не касаясь перил, промчалась по второму этажу через обшитый панелями, богато украшенный холл с фамильными портретами умерших предков и открыла дверь спальни сводного брата. Он лежал в постели, возбуждая себя.
— Извини, — сказала она, отступая, ожидая крика, удара, унизительной пощечины. Она боялась, что он в бешенстве накинется на нее. — Я не знала, что ты дома. Я кричала, но...
— Все в порядке, — сказал он пугающе спокойным голосом, — иди сюда, я хочу показать тебе кое-что.
— Что? — спросила она.
— Подойди сюда, — в мягкости интонаций было что-то опасное.
Она испугалась, хотя он не был рассержен, а спокойно лежал посередине кровати, одетый лишь в белые жокейские шорты, раздражая промежность, которая выпирала, как только он касался ее.
— Ну давай же, иди сюда.
Она подошла ближе. Он потянулся к ней, но она резко отпрянула.
— Я хочу... Иди сюда, черт возьми! Тебе не будет больно.
Он попытался дотянуться до нее, но не смог и нежно промурлыкал:
— Я же не сделаю больно моей сладкой сестричке.
Она не понимала его. Он перестал трогать себя и только смотрел на нее, поэтому она пожала плечами, подошла и встала перед кроватью. Он не делал резких движений, лишь слегка дотронулся до ее голой ноги, похлопал по ней и произнес:
— Я хочу показать тебе, что у меня есть, — но не шевелился.
— Что?
— Это тебе понравится.
— А что это?
— Вначале попроси: милый, пожалуйста, покажи мне!
— Милый, пожалуйста, покажи мне.
— Милый, я хочу пососать твоего любимчика, которого ты мне покажешь.
— Нет.
— Давай-давай. Скажи так, и я покажу тебе. Ну: милый, пожалуйста, я хочу пососать твоего любимчика.
— Нет, — замотала она головой и заплакала, вдруг остро почувствовав себя неуклюжей, некрасивой и плохо одетой. Ее комплекс неполноценности рос вместе с ней из-за ужасной одежды, которую ей приходилось носить, домашней стрижки с кошмарной неровной челкой и постоянных насмешек в школе. Все девочки носили белые носки, но почему-то именно у нее они были вечно перевернутыми, неопрятными. И все это было предметом постоянных издевательств ее соучениц. Она держалась неловко, была неказиста и слишком хорошо понимала это.
— Так говори, я жду. Не мне же за тебя говорить. Ну, быстрее! Милый, пожалуйста, я хочу пососать твоего любимчика. — Он произнес эти слова мягким, завлекающим шепотом, и она сдалась, повторив без выражения:
— Милый, пожалуйста, дай пососать твоего любимчика.
Тогда, к ее удивлению, он расстегнул гульфик обтягивающих шорт, и выпуклость вывалилась наружу. Пенис был толстым, весь в жилках и гордо торчал вверх.
— Вот, смотри, — сказал он и что-то сделал мускулами, от чего пенис заколыхался, как флаг, а он засмеялся.
Она тоже неуверенно засмеялась.
— Спроси его о чем-нибудь.
— О чем? — Она не могла поверить, что видит это наяву.
— Да о чем хочешь. Например, спроси: хочешь, чтобы я пососала тебя? Спроси.
— Н-нет.
— Ну! Спрашивай!
— Я не хочу.
— Спрашивай! — Его голос начал звучать с некоторым раздражением.
— Нет, ни за что!
— Я не сделаю тебе больно, глупая. Посмотри, я сам спрошу его. Хочешь, чтобы она пососала тебя, мистер Дик? — Пенис колыхнулся взад и вперед, словно согласившись, и она снова засмеялась. — Держу пари, ты никогда не видела этого раньше, а?
— Мне надо идти. — Но прежде чем она успела направиться к выходу, он вскочил, схватил ее и подтащил к кровати.
— Пусти, не надо, мне больно, — говорила она.
Он дернул ее за волосы и заставил сесть на постель ударом кулака. Затем повалил на спину и, упав сверху, старался поцеловать.
— Не надо! — Она пыталась бороться с ним. — Я скажу маме!
Тут он ущипнул ее, и она закричала.
— Не смей кричать, а то я засуну тебя в корзину. — Он елозил по ней и что-то делал рукой под собой.
— Тебе попадет, — угрожала она.
Он ударил кулаком по ее плоской груди, не сильно, но больно, и она снова начала плакать. Это только раззадорило его.
— Противная плакса! А теперь давай посмотрим, как выглядит сестричка мистера Дика.
Она почувствовала, как его палец резко вонзился внутрь, и заплакала громче, за что немедленно получила легкий шлепок. Она всегда побаивалась его, особенно, когда он был таким.
— Дура, рева несчастная! — Он тяжело дышал, засовывая руку глубже и все больше возбуждаясь. Она не понимала, что происходит. Вдруг что-то твердое просунулось между ее ногами.
— Пожалуйста, — умоляла она, чувствуя, как струятся по щекам слезы, — не надо, пусти, мне больно.
Он пытался найти ее губы, но она плакала и отворачивалась. Тогда, захватив ладонью ее рот, он другой рукой стал тискать неразвитую детскую грудь, все это время продолжая елозить по ней взад и вперед. Вдруг она почувствовала боль, и все кончилось. Отпустив ее губы, ослабший, изнемогший, он тяжело и со стоном дышал. Она терпеливо ждала, когда же наконец сможет подняться, но внезапно его губы снова впились в ее рот. Замерев, она не сопротивлялась и со страхом ждала отвратительного продолжения.
— Открой рот и высунь язык, — приказал он, — или я прикончу тебя, паршивая воющая сучонка.
Она подчинилась, и это беспрекословное повиновение невероятно возбудило его. Он почувствовал упоительную власть над этим распростертым беззащитным телом, и ощущение этой власти принесло ему высшее сексуальное наслаждение. И это было только первое из длинной цепи отвратительных открытий, которые ему предстояло сделать.
Южный Блайтвилл, Арканзас
Это просто глаз. Отдельный глаз. Он следит из темноты, ничего не видя и видя все, — эти странные очертания, неопределенные призрачные формы, какие обыкновенно принимает комната ночью. Глаз. Глаз сам по себе. Единственный глаз невидимого циклопа.
В комнате темно. У глаза нет ушей, поэтому он не может слышать, как детектив осторожно поднимается по деревянным ступеням, перекусывает кусачками проволочки полицейской печати на двери, подбирает ключи. Первый не подошел, но уже второй удалось повернуть в замке. Циклоп видит яркий, слепящий прямоугольник света с громадным черным силуэтом в нем. Мужчина входит и останавливается. Рука шарит по стене, нащупывая выключатель. Снова тишина.
Невидимый глаз, если это все-таки глаз, ослеплен ярким лучом ручного фонарика, который шарит по комнате, выхватывая на мгновение из темноты очертания вещей. Наконец щелкает выключатель, и комнату заливает электрический свет. Интерьер в стиле обычного передвижного дома. Но что-то гнетущее разлито в воздухе. И это ощущение усиливается от зловонного запаха, как на скотобойне. Отвратительный, тошнотворный запах убийства. Тяжелый, застоявшийся запах могилы. Циклоп глядит поверх этого адского места. Южная Ютика.
Взгляд Джека Эйхорда остановился на обеденном подносе, и у него перехватило дыхание. То, что он, много повидавший на своем веку, увидел на нем, в первый момент парализовало его мысли.
Этот омерзительный циклоп долго будет преследовать его в ночных кошмарах. С груды окровавленных человеческих внутренностей нагло и отвратительно смотрит одинокое глазное яблоко. Сердце Эйхорда обливается кровью.
Бакхед
Задолго до того, как в Бакхеде погибла Тина Хоут, в Блайтвилле были совершены два редких по жестокости преступления. Жертвы были изнасилованы, затем убиты и изуродованы.
Эйхорда доставили в город самолетом Главного криминального управления и подключили к расследованию этого запутанного дела под условным названием «Кошмар в Блайтвилле». Он провел обычную работу, обшарил место хладнокровного убийства, ознакомился с досье подозреваемых, внимательно изучил горы бумаг. И единственный вывод, к которому он пришел, заключался в том, что преступление совершил немолодой человек, хотя арканзасские коллеги и не разделяли уверенности Эйхорда.
Не обнаружив ничего, за что можно было бы зацепиться в этом деле, Эйхорд вернулся в Бакхед и снова занялся делом об обезглавленных девочках.
Спустя пару месяцев полиция арестовала преступника. Им оказался довольно старый мужчина, на совести которого были восьмилетний мальчик, две девочки, одиннадцатилетний мальчик, двадцатидвухлетний молодой человек и угрюмое дитя — несчастная Памела Бейли, которая старалась предупредить всех о том, что может случиться, и сделала все, что могла, но крика ее души не услышали. Все мертвы. Убиты. Вначале над ними издевались с невообразимой жестокостью, затем насиловали, убивали и расчленяли. Подобных ужасных, садистских, бессмысленных убийств не мог припомнить ни один офицер службы правопорядка.
После осмотра страшного обиталища кровавого циклопа в Блайтвилле Эйхорд вернулся в Бакхед ночным самолетом, не в силах избавиться от ужасных впечатлений. Столы и буфеты передвижного дома были «сервированы» кровавыми останками, причем части тела преступник расположил в определенном порядке...
Господи! Это невыносимо! Каждый раз, когда он начинал восстанавливать увиденное в памяти, то просто не мог дышать, хотя и понимал, что не должен допускать влияния эмоций на ход мыслей. Он чувствовал себя виноватым в том, что, не обладая достаточной властью, позволил такому случиться. Им даже овладела некоторая апатия. Нервное переутомление перешло постепенно в глубокую депрессию с обычными для нее ощущениями безысходности, унизительного поражения и губительной жалости к себе. Лишь через несколько недель ему удалось справиться с собой и встряхнуться, но долго еще он оставался вялым, заторможенным, часто пребывал в плохом настроении.
А тут еще пришлось отправиться к дантисту, чтобы запломбировать зуб мудрости. Однако, заглянув Джеку в рот, врач обнаружил, что дело обстоит куда сложнее.
— Да здесь уйма работы! — сказал он своей ассистентке.
— Похоже на то, — ответила она.
Во рту Эйхорда копались четыре руки сразу.
— Не очень больно? — спросила медсестра.
Но кроме невнятного мычания она ничего не услышала в ответ.
Джек чувствовал, как язык переваливается внутри онемевшего рта, а когда услышал жалобный вой бормашины, закрыл глаза.
— Чуть раньше я мог бы поставить пломбу, но теперь, к сожалению, поздно. — Дантист покачал головой. — В первый раз вижу, чтобы инфекция так разрушила зуб. — Он отодвинул сверло бормашины. — Терпеть не могу дергать, — сказал он.
— Па-и-бо, — храбро произнес Джек. — Дергайте.
От зуба остались лишь осколки. Дантист по частям удалил их, но корни сохранил.
— Они еще поработают с годик или около того, — сказал он, а потом вы придете, и я их выдерну. А пока — все.
Болело очень сильно. Джек чувствовал себя так, будто получил по челюсти свинчаткой. Через каждые десять минут мучений, которые еще можно было терпеть, его пронзала острая непереносимая боль. Он терпеливо ждал, когда же станет легче, но ощущения, напоминающие удар стальной ноги в челюсть, не проходили. Эйхорда бросало в жар, и ему, взрослому, сильному мужчине, не всегда удавалось сдержать стон.
— Я схожу в аптеку, куплю что-нибудь обезболивающее, — сказал он Донне.
Он понял, что она испугалась, как бы он снова не начал пить, когда услышал в ответ ее робкое:
— Хорошо.
Вега, 1964
Он был освобожден от призыва в армию и не слишком беспокоился о свои судьбе, но уже достиг того возраста, когда время от времени человек начинает задумываться о будущем. Он верил в себя и был убежден, что сможет делать большие деньги. А пока был поглощен другими занятиями.
Он научился у других ребят трахаться затяжными заигрывающими толчками. Смеясь, он показывал им свои шрамы, рассказывал, как его обижали, когда он был маленьким, как бросил школу, когда врачи признали его душевнобольным.
Он насиловал сводную сестру, заставляя ее лежать ничком в душистых травах на задворках дома старого Колмана. Никто бы не услышал, если бы она вздумала закричать раньше, чем он зажмет ей рот. Его удивляло, почему она так возбуждала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Прочтите, — она подала Тине толстую папку. — Прикройте дверь, думаю, вам не захочется, чтобы кто-то увидел это.
Тина не отреагировала.
— Кто вы, в конце концов? — спросила она, пролистав то, что оказалось всего-навсего проспектом по продаже автомобилей. Ей не были даже знакомы эти термины. Она подняла глаза от папки и только успела произнести: «Ну и что я должна с этим делать?» — как услышала металлический звук и почувствовала еще чье-то присутствие. Кто-то сидящий позади в темноте передвинулся и, когда она обернулась на звук, ее схватили за волосы, закрутив их. В ту же секунду тонкий острый предмет вонзился в ее ухо. Она закричала от боли и страха, но ужасное нечто проникало все глубже в мозг и слепящая кроваво-красная боль агонии затопила ее.
Вега, 1961
Они впервые оказались в постели вместе, когда в доме никого не было. Этому предшествовала затяжная сладострастная сцена насилия.
Но все началось значительно раньше. Однажды он, сговорившись с соседскими ребятами, заставил ее залезть на дерево. Мальчишки клялись, что с его верхушки можно увидеть Лондон. И она влезла на одном дыхании, простодушно показывая, как здорово умеет лазить по деревьям, но ребята почему-то смеялись, стоя внизу.
Потом была игра в доктора и пациента. Она состояла в том, что он читал приятелям лекции об отличительных чертах женской анатомии и требовал, чтобы сестра держала юбку над головой, в то время как он осторожно исследовал, нажимал и покалывал странные складки, припухлости и другие удивительные места «в отверстии» и вокруг. Прелюдией к половой близости были ласки в высоких зарослях сорных трав на задворках дома Колмана, когда они вдвоем лежали, раскинув ноги, трогая друг друга, хихикая, «лодырничая», как они называли.
В тот день все началось совершенно невинно. Она влетела в распахнутую дверь и по обыкновению крикнула:
— Мам! — Ответа не было. — Мам, привет, ты дома? — Звук ее голоса гулко разносился по этажам. Она бросила книжки на старый треснувший диванчик. — Есть кто-нибудь дома?
Она взбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и не касаясь перил, промчалась по второму этажу через обшитый панелями, богато украшенный холл с фамильными портретами умерших предков и открыла дверь спальни сводного брата. Он лежал в постели, возбуждая себя.
— Извини, — сказала она, отступая, ожидая крика, удара, унизительной пощечины. Она боялась, что он в бешенстве накинется на нее. — Я не знала, что ты дома. Я кричала, но...
— Все в порядке, — сказал он пугающе спокойным голосом, — иди сюда, я хочу показать тебе кое-что.
— Что? — спросила она.
— Подойди сюда, — в мягкости интонаций было что-то опасное.
Она испугалась, хотя он не был рассержен, а спокойно лежал посередине кровати, одетый лишь в белые жокейские шорты, раздражая промежность, которая выпирала, как только он касался ее.
— Ну давай же, иди сюда.
Она подошла ближе. Он потянулся к ней, но она резко отпрянула.
— Я хочу... Иди сюда, черт возьми! Тебе не будет больно.
Он попытался дотянуться до нее, но не смог и нежно промурлыкал:
— Я же не сделаю больно моей сладкой сестричке.
Она не понимала его. Он перестал трогать себя и только смотрел на нее, поэтому она пожала плечами, подошла и встала перед кроватью. Он не делал резких движений, лишь слегка дотронулся до ее голой ноги, похлопал по ней и произнес:
— Я хочу показать тебе, что у меня есть, — но не шевелился.
— Что?
— Это тебе понравится.
— А что это?
— Вначале попроси: милый, пожалуйста, покажи мне!
— Милый, пожалуйста, покажи мне.
— Милый, я хочу пососать твоего любимчика, которого ты мне покажешь.
— Нет.
— Давай-давай. Скажи так, и я покажу тебе. Ну: милый, пожалуйста, я хочу пососать твоего любимчика.
— Нет, — замотала она головой и заплакала, вдруг остро почувствовав себя неуклюжей, некрасивой и плохо одетой. Ее комплекс неполноценности рос вместе с ней из-за ужасной одежды, которую ей приходилось носить, домашней стрижки с кошмарной неровной челкой и постоянных насмешек в школе. Все девочки носили белые носки, но почему-то именно у нее они были вечно перевернутыми, неопрятными. И все это было предметом постоянных издевательств ее соучениц. Она держалась неловко, была неказиста и слишком хорошо понимала это.
— Так говори, я жду. Не мне же за тебя говорить. Ну, быстрее! Милый, пожалуйста, я хочу пососать твоего любимчика. — Он произнес эти слова мягким, завлекающим шепотом, и она сдалась, повторив без выражения:
— Милый, пожалуйста, дай пососать твоего любимчика.
Тогда, к ее удивлению, он расстегнул гульфик обтягивающих шорт, и выпуклость вывалилась наружу. Пенис был толстым, весь в жилках и гордо торчал вверх.
— Вот, смотри, — сказал он и что-то сделал мускулами, от чего пенис заколыхался, как флаг, а он засмеялся.
Она тоже неуверенно засмеялась.
— Спроси его о чем-нибудь.
— О чем? — Она не могла поверить, что видит это наяву.
— Да о чем хочешь. Например, спроси: хочешь, чтобы я пососала тебя? Спроси.
— Н-нет.
— Ну! Спрашивай!
— Я не хочу.
— Спрашивай! — Его голос начал звучать с некоторым раздражением.
— Нет, ни за что!
— Я не сделаю тебе больно, глупая. Посмотри, я сам спрошу его. Хочешь, чтобы она пососала тебя, мистер Дик? — Пенис колыхнулся взад и вперед, словно согласившись, и она снова засмеялась. — Держу пари, ты никогда не видела этого раньше, а?
— Мне надо идти. — Но прежде чем она успела направиться к выходу, он вскочил, схватил ее и подтащил к кровати.
— Пусти, не надо, мне больно, — говорила она.
Он дернул ее за волосы и заставил сесть на постель ударом кулака. Затем повалил на спину и, упав сверху, старался поцеловать.
— Не надо! — Она пыталась бороться с ним. — Я скажу маме!
Тут он ущипнул ее, и она закричала.
— Не смей кричать, а то я засуну тебя в корзину. — Он елозил по ней и что-то делал рукой под собой.
— Тебе попадет, — угрожала она.
Он ударил кулаком по ее плоской груди, не сильно, но больно, и она снова начала плакать. Это только раззадорило его.
— Противная плакса! А теперь давай посмотрим, как выглядит сестричка мистера Дика.
Она почувствовала, как его палец резко вонзился внутрь, и заплакала громче, за что немедленно получила легкий шлепок. Она всегда побаивалась его, особенно, когда он был таким.
— Дура, рева несчастная! — Он тяжело дышал, засовывая руку глубже и все больше возбуждаясь. Она не понимала, что происходит. Вдруг что-то твердое просунулось между ее ногами.
— Пожалуйста, — умоляла она, чувствуя, как струятся по щекам слезы, — не надо, пусти, мне больно.
Он пытался найти ее губы, но она плакала и отворачивалась. Тогда, захватив ладонью ее рот, он другой рукой стал тискать неразвитую детскую грудь, все это время продолжая елозить по ней взад и вперед. Вдруг она почувствовала боль, и все кончилось. Отпустив ее губы, ослабший, изнемогший, он тяжело и со стоном дышал. Она терпеливо ждала, когда же наконец сможет подняться, но внезапно его губы снова впились в ее рот. Замерев, она не сопротивлялась и со страхом ждала отвратительного продолжения.
— Открой рот и высунь язык, — приказал он, — или я прикончу тебя, паршивая воющая сучонка.
Она подчинилась, и это беспрекословное повиновение невероятно возбудило его. Он почувствовал упоительную власть над этим распростертым беззащитным телом, и ощущение этой власти принесло ему высшее сексуальное наслаждение. И это было только первое из длинной цепи отвратительных открытий, которые ему предстояло сделать.
Южный Блайтвилл, Арканзас
Это просто глаз. Отдельный глаз. Он следит из темноты, ничего не видя и видя все, — эти странные очертания, неопределенные призрачные формы, какие обыкновенно принимает комната ночью. Глаз. Глаз сам по себе. Единственный глаз невидимого циклопа.
В комнате темно. У глаза нет ушей, поэтому он не может слышать, как детектив осторожно поднимается по деревянным ступеням, перекусывает кусачками проволочки полицейской печати на двери, подбирает ключи. Первый не подошел, но уже второй удалось повернуть в замке. Циклоп видит яркий, слепящий прямоугольник света с громадным черным силуэтом в нем. Мужчина входит и останавливается. Рука шарит по стене, нащупывая выключатель. Снова тишина.
Невидимый глаз, если это все-таки глаз, ослеплен ярким лучом ручного фонарика, который шарит по комнате, выхватывая на мгновение из темноты очертания вещей. Наконец щелкает выключатель, и комнату заливает электрический свет. Интерьер в стиле обычного передвижного дома. Но что-то гнетущее разлито в воздухе. И это ощущение усиливается от зловонного запаха, как на скотобойне. Отвратительный, тошнотворный запах убийства. Тяжелый, застоявшийся запах могилы. Циклоп глядит поверх этого адского места. Южная Ютика.
Взгляд Джека Эйхорда остановился на обеденном подносе, и у него перехватило дыхание. То, что он, много повидавший на своем веку, увидел на нем, в первый момент парализовало его мысли.
Этот омерзительный циклоп долго будет преследовать его в ночных кошмарах. С груды окровавленных человеческих внутренностей нагло и отвратительно смотрит одинокое глазное яблоко. Сердце Эйхорда обливается кровью.
Бакхед
Задолго до того, как в Бакхеде погибла Тина Хоут, в Блайтвилле были совершены два редких по жестокости преступления. Жертвы были изнасилованы, затем убиты и изуродованы.
Эйхорда доставили в город самолетом Главного криминального управления и подключили к расследованию этого запутанного дела под условным названием «Кошмар в Блайтвилле». Он провел обычную работу, обшарил место хладнокровного убийства, ознакомился с досье подозреваемых, внимательно изучил горы бумаг. И единственный вывод, к которому он пришел, заключался в том, что преступление совершил немолодой человек, хотя арканзасские коллеги и не разделяли уверенности Эйхорда.
Не обнаружив ничего, за что можно было бы зацепиться в этом деле, Эйхорд вернулся в Бакхед и снова занялся делом об обезглавленных девочках.
Спустя пару месяцев полиция арестовала преступника. Им оказался довольно старый мужчина, на совести которого были восьмилетний мальчик, две девочки, одиннадцатилетний мальчик, двадцатидвухлетний молодой человек и угрюмое дитя — несчастная Памела Бейли, которая старалась предупредить всех о том, что может случиться, и сделала все, что могла, но крика ее души не услышали. Все мертвы. Убиты. Вначале над ними издевались с невообразимой жестокостью, затем насиловали, убивали и расчленяли. Подобных ужасных, садистских, бессмысленных убийств не мог припомнить ни один офицер службы правопорядка.
После осмотра страшного обиталища кровавого циклопа в Блайтвилле Эйхорд вернулся в Бакхед ночным самолетом, не в силах избавиться от ужасных впечатлений. Столы и буфеты передвижного дома были «сервированы» кровавыми останками, причем части тела преступник расположил в определенном порядке...
Господи! Это невыносимо! Каждый раз, когда он начинал восстанавливать увиденное в памяти, то просто не мог дышать, хотя и понимал, что не должен допускать влияния эмоций на ход мыслей. Он чувствовал себя виноватым в том, что, не обладая достаточной властью, позволил такому случиться. Им даже овладела некоторая апатия. Нервное переутомление перешло постепенно в глубокую депрессию с обычными для нее ощущениями безысходности, унизительного поражения и губительной жалости к себе. Лишь через несколько недель ему удалось справиться с собой и встряхнуться, но долго еще он оставался вялым, заторможенным, часто пребывал в плохом настроении.
А тут еще пришлось отправиться к дантисту, чтобы запломбировать зуб мудрости. Однако, заглянув Джеку в рот, врач обнаружил, что дело обстоит куда сложнее.
— Да здесь уйма работы! — сказал он своей ассистентке.
— Похоже на то, — ответила она.
Во рту Эйхорда копались четыре руки сразу.
— Не очень больно? — спросила медсестра.
Но кроме невнятного мычания она ничего не услышала в ответ.
Джек чувствовал, как язык переваливается внутри онемевшего рта, а когда услышал жалобный вой бормашины, закрыл глаза.
— Чуть раньше я мог бы поставить пломбу, но теперь, к сожалению, поздно. — Дантист покачал головой. — В первый раз вижу, чтобы инфекция так разрушила зуб. — Он отодвинул сверло бормашины. — Терпеть не могу дергать, — сказал он.
— Па-и-бо, — храбро произнес Джек. — Дергайте.
От зуба остались лишь осколки. Дантист по частям удалил их, но корни сохранил.
— Они еще поработают с годик или около того, — сказал он, а потом вы придете, и я их выдерну. А пока — все.
Болело очень сильно. Джек чувствовал себя так, будто получил по челюсти свинчаткой. Через каждые десять минут мучений, которые еще можно было терпеть, его пронзала острая непереносимая боль. Он терпеливо ждал, когда же станет легче, но ощущения, напоминающие удар стальной ноги в челюсть, не проходили. Эйхорда бросало в жар, и ему, взрослому, сильному мужчине, не всегда удавалось сдержать стон.
— Я схожу в аптеку, куплю что-нибудь обезболивающее, — сказал он Донне.
Он понял, что она испугалась, как бы он снова не начал пить, когда услышал в ответ ее робкое:
— Хорошо.
Вега, 1964
Он был освобожден от призыва в армию и не слишком беспокоился о свои судьбе, но уже достиг того возраста, когда время от времени человек начинает задумываться о будущем. Он верил в себя и был убежден, что сможет делать большие деньги. А пока был поглощен другими занятиями.
Он научился у других ребят трахаться затяжными заигрывающими толчками. Смеясь, он показывал им свои шрамы, рассказывал, как его обижали, когда он был маленьким, как бросил школу, когда врачи признали его душевнобольным.
Он насиловал сводную сестру, заставляя ее лежать ничком в душистых травах на задворках дома старого Колмана. Никто бы не услышал, если бы она вздумала закричать раньше, чем он зажмет ей рот. Его удивляло, почему она так возбуждала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28