Согласись, глупо закрывать дело ввиду смерти подозреваемого. Вот я и гоняю за сроки. Только волю дай, тогда вообще ни одно дело не расследуется до конца. Кофе хочешь?
— Нет, спасибо. Ты уже прикинул, что с ним могло произойти?
— В моргах нет, это точно. — Груздь налил себе кофе. Поморщившись, сделал глоток. — Остальное — фантазии.
— Загул, запой возможны? — не отстал Злобин.
— Если загул с девочками, то вряд ли. Не замечалось за ним такого. А это дело, — Груздь щелкнул себя по складке под подбородком, — вполне возможно. Пил, правда, не больше других. И не в рабочее время.
— Но сломаться от стресса мог, — заключил Злобин. Груздь попросту тянул время, в этом он уже не сомневался. — Как он отреагировал на отстранение от работы?
— А-а-а, вон куда клонишь! — Груздь помешал ложечкой в чашке. — Думаешь, психанул пацан и ушел в штопор?
— Меня не интересует, кто что думает. Меня интересует факт. Как Шаповалов отреагировал на отстранение? И с чем оно было связано? — Злобин перешел на прокурорский тон.
Груздь со вздохом отставил чашку.
— Отстранили мужики из городской прокуратуры. Заявились с проверкой, обшмонали сейфы у следаков. У Вальки нашли патроны. Две упаковки револьверных патронов. Бесхозные. — Он поднял глаза на Злобина, дожидаясь его реакции.
— Незаконное хранение? — догадался Злобин. — И как он отреагировал?
— На конфискацию отреагировал с улыбочкой. Не как нокаутированный. Знаешь, как арестованный улыбается? Вот-вот. А так, с хитринкой.
— И как он все разъяснил?
— А никак, — издал короткий смешок Груздь. — Сказал, что показания даст в рамках возбужденного уголовного дела и в присутствии адвоката. Ход грамотный, согласись. Как раз вышло разъяснение Конституционного суда о праве свидетеля на адвоката. Насчет дела тоже грамотно. Служебное расследование — не уголовный процесс, можно рта и не раскрывать.
Последняя фраза была камнем в огород Злобина. Действительно, правовых оснований для служебного расследования в законах не было, и деятельность в изобилии народившихся служб собственной безопасности, мягко говоря, была сомнительной. Во всяком случае, любой, вызванный на допрос в подобную службу, имел полное право не отвечать на вопросы.
— Будет молчать — уволят, — подсказал вероятный ход развития событий Злобин.
— Вот я его и отстранил. Кусая локти, между прочим! — неожиданно вспылил Груздь. — Работать некому, хоть вешайся.
Злобин спрятал улыбку. По его мнению, данный вид самоубийства Груздю не светил, такую тушу не выдержал бы даже стальной трос.
Груздь бросил взгляд на часы.
— О, все! В суд пора.
— Это в двух шагах, — показал знание местной географии Злобин. — Еще на секунду задержу, не больше. Григорий Валерианович, дай распоряжение передать для ознакомления все дела, что вел Шаповалов. Ну, скажем, за последний месяц.
Груздь нахмурился. Лицо заметно потяжелело. Он явно не горел желанием пускать в свой огород чужака из столь серьезного управления Генпрокуратуры. Если Шаповалов что-то напортачил в бумагах, — а кто не без греха? — то отвечать придется ему, Груздю. Недосмотрел, недобдел, недоучил…
— Для очистки совести, не более того, — постарался подсластить пилюлю Злобин. — Вряд ли на парня наехали из-за дел, что он вел. Конфликтов же не было, так?
— Да был один эпизод, — задумчиво покачал головой Груздь. — С полгода назад. Поцапался Валька на выезде с одним конем в пальто из ГУВД. Но проблему давно разрулили. Нет, оттуда вряд ли ударили, — заключил он.
— Поймаем, спросим, — усмехнулся Злобин.
— А? — удивился Груздь.
— Один опер в Калининграде так шутил, — пояснил Злобин. — Сидим, версии прокручиваем, а он только кивает. А как его мнение спросишь, он плечами пожмет и говорит: «Поймаем, спросим».
Груздь только хмыкнул. Шутку явно оценил, а вот желания посмеяться в голос Злобин у него не заметил.
Злобин занял рабочий стол Шаповалова. Комнатку пришлось делить еще с одним следователем, одногодкой Шаповалова. Парня он привлек к процедуре открытия сейфа Шаповалова, пришлось составлять акт и ставить подпись, и теперь он из своего угла время от времени бросал на Злобина взгляд затравленной мыши.
Злобин разложил дела стопочками, по мере значимости. Всякая уголовная беспредельщина, совершенная в быту испитыми донельзя личностями, устроилась с краю. Перед собой Злобин оставил дело Мещерякова, накрыв его для конспирации делом подпольной видеостудии, что, не таясь, клепала порнографические фильмы в подвале дома, соседнего с ОВД.
Опытному глазу однотипные бланки и безликие бумажки способны рассказать многое. Злобин пролистал подшитые в папке бумаги сначала быстро, чтобы составить общее впечатление, а потом — вчитываясь в каждую строчку. Стала вырисовываться картина происшедшего, и она Злобину не понравилась. Слишком все было заурядно, чтобы привести к такому финалу.
Едва труп Мещерякова ударился об асфальт, как начали вращаться шестерни бюрократической машины. А она, машина, имеет собственное представление, зачем и как работать. Если есть шанс не работать вовсе, то, будьте уверены, найдет возможность — дай только волю! — и шестерни вообще будут вращаться исключительно на холостых оборотах.
На труп, в полном соответствии с приказом генерального, выехал лично Груздь как представитель руководства прокуратуры. Очевидно, из младшего следственного состава под рукой никого не оказалось, и ему пришлось вспомнить молодость и собственноручно составить протокол осмотра места происшествия. На этом его участие в деле закончилось. Бумажка с выводом, что «криминала нет», естественно, подшита не была. Но вывод такой Груздь наверняка озвучил. Потому что по факту смерти Мещерякова формального уголовного дела не возбуждалось. Осуществлялась лишь проверка, как говорят, «в рамках статьи 190 УПК», которую Груздь перепоручил местному ОВД.
Опера в ОВД оказались ребятами тертыми. Несмотря на то, что шла лишь проверка, отработали свидетелей и запротоколировали все, как полагается при ведении уголовного дела. Разумно: чтобы не бегать с высунутым языком, когда проснется прокуратура и все-таки примет решение о возбуждении уголовного дела.
А такая вероятность не исключалась. Гражданка Варавина, сожительница Мещерякова, упорно настаивала на том, что Мещерякова убили, о чем даже написала в заявлении. Зам по уголовному розыску ОВД Алексей Пак с ней не согласился и вынес постановление об отказе. Возможно, разделял устное мнение Груздя, что криминала нет, а скорее всего просто не хотел вешать на себя очередной «висяк». Груздь тоже грузить следователей висяками не хотел и резолюцию утвердил.
Висяк всем на шею повесил Валя Шаповалов. Вряд ли он поддался слезам и мольбам гражданки Варавиной, пришедшей искать правду в прокуратуру. Он что-то усмотрел в акте судебно-медицинского исследования трупа. (Злобин нашел на полях документа закорючки, сделанные карандашом.) Очевидно, не поленился и лично побеседовал с экспертом. О чем они шептались, неизвестно, но следующим ходом Шаповалова был доклад прокурору. Или аргументы Шаповалова так на него повлияли, или сказалось пред отпускное настроение, но прокурор резолюцию Груздя отменил и передал дело для дальнейшего расследования Шаповалову. «Интриги, едреный корень! — подумал видавший и не такие виды Злобин. — И здесь интригуют в служебное время. Неспроста прокурор в последний день перед отпуском отменил решение своего зама. И как на это отреагировал Груздь?» Злобин сверился со списком дел, находившихся в производстве у Шаповалова, список составили по просьбе Злобина. Получалось, даже если не считать дежурств и экстренных выездов на происшествия, в сутках у Шаповалова должно было быть не меньше сорока восьми часов. Как он все успевал, осталось тайной.
А Груздь отреагировал «правильно»: на следующий же день навесил на не в меру ретивого следователя еще три дела.
Формально правы были оба — и прокурор, и зам по следственной работе Груздь. Прокурор проявил принципиальность и жизненный опыт. Блюдя закон, подстраховался, сымитировав прокурорский надзор. В устной форме он, подписывая постановление, мог дать команду Шаповалову тянуть на 5–2, как говорят следователи, то есть работать на прекращение уголовного дела. Злобин такого варианта не исключал, но доказательств, естественно, не имел, просто опыт подсказывал. Груздь же имел полное право воспитывать молодых следователей так, как считал нужным. И даже Валя Шаповалов был прав, навешивая на прокуратуру висяк. Пока молод, надо копаться во всех делах засучив рукава, по самые локти влезая в жижу. Ибо никто не знает, в каком помойном ведре человеческой натуры ты откопаешь золотые звездочки на погоны. «У всех своя правда, а труп на кого записывать?» — пришла на память присказка знакомого опера.
Злобин закрыл папку.
«Действительно, чем же Шаповалов так насолил, если через пару дней его пришлось отстранять от работы? Надо поработать со свидетелем».
Злобин достал из пакета банку кофе, пачку сахара и кружку. «Походный набор» купил у метро, времени искать кипятильник не было, а так получился бы полный комплект.
— Коля, а где можно кипятком разжиться? — спросил он у молодого следователя.
— Сейчас нарисуем. — Коля нагнулся под стол, щелкнул включателем. Сразу же раздался звук закипающего чайника.
— А почему под столом? — поинтересовался Злобин.
— Конспирация. Шмон идет по пожарной линии, — пояснил Коля.
— Не скучаете.
— Лучше бы проводку сменили, — проворчал Коля.
Достал свою кружку, стал протирать подвернувшимся под руку листком.
— А чем тут так пахнет? — Злобин принюхался. — Химией какой-то.
— Вон оно. — Коля указал на коробку в углу, из которой торчали горлышки бутылок из-под бытовой химии.
— Вещдоки? — догадался Злобин.
— Нет, спонсорскую помощь напутанили. — Улыбка у Коли оказалась совсем детской. — Мы одного коммерсанта из-под бандитов вытащили. Он на радостях приволок. А там бутылка была с «Кротом», гадость такая щелочная, трубы ею хорошо чистить. Наверное, подтекла. Во хохма была! У меня допрос идет, Валька что-то на компьютере шлепает, а тут облако в углу нарисовалось. Вонючее — мама, не горюй! И пузыри ползут через край коробки. Валька сдуру из чайника воды плеснул. Тут такая реакция пошла, Нобелевскую за нее давать надо. Дым трех цветов и дышать невозможно. Мой подследственный как заорет: «Суки, менты, травю-ют!» И в коридор как ломанется. Еле внизу поймали.
— Не скучаете. — Злобин принял у Коли чайник, налил кипяток в кружку. — Сам-то будешь? Угощайся, — предложил он.
— Не, спасибо. — Коля похлопал себя по груди. — С утра мотор барахлит. Ночью дежурил, кофе перепил, наверное.
Злобин пил горячий кофе, исподволь наблюдая за Колей. Контакт безусловно состоялся, но настороженность молодого следователя еще чувствовалась. Будь на его месте, Злобин тоже не особо радовался бы соседству с УСБэшником, пришедшим по душу друга.
— Коля, скажи, если бы денег требовалось перехватить до зарплаты, ты бы к Валентину обратился?
— Не вопрос, — сразу же ответил Коля. — И не потому, что у него они всегда были. Денег у всех мало, кто на зарплату живет. Просто Валька давал легко. Знаете, как бывает… У другого знаешь, что есть, а брать не хочется.
— Бывает, — согласился Злобин. — Как ты думаешь, что с Валькой произошло?
Коля послал ему колючий взгляд, потом сосредоточился на сигарете, долго чиркал зажигалкой, пока не выпустил дым.
— Откровенно? — прищурившись, спросил он.
— Если сможешь.
— Думал, что УСБ его тихо свинтило. Все ждал, вот-вот объявят, арестован, мол, ваш сослуживец за особо тяжкое.
— Ну а теперь так не думаешь?
— Теперь я уже не знаю, что думать. Остается самое худшее.
— А загул ты исключаешь? — спросил Злобин.
— Хо-хо-хо! — смех у него вышел трескучий, злой. — Валька? Его к бабе трактором волочь надо было. Не по этой он части, как доктор говорю.
— А водка? — подсказал Злобин.
— Губит людей не водка, а работа, которую без стакана не воспринимаешь, — не по годам глубокомысленно изрек Коля. — Как не пить? Вот у меня случай был. Выехали на парное самоубийство. Мальчик с девочкой с крыши сиганули. Два шприца после себя оставили. У парнишки дорога отсюда — до макушки. — Он провел ладонью от кисти до плеча. — Даже в ноги уже ширялся, козел. А у девочки одна единственная дырочка. Гематома с пятак. Первый раз и не умеючи. Несчастная любовь. Треугольник, твою мать… — Он поморщился. — Она любит его, а он любит героин.
— Сколько им лет было? — Злобин отставил кружку, потянулся за сигаретой.
— Козлу — семнадцатый. Девчонке едва пятнадцать исполнилось. Ленкой звали. В моем дворе жила. Матери наши дружили. Как ей сообщили, сразу же реанимацию вызывать пришлось, — закончил он, глубоко затянувшись сигаретой.
— Валька по этому поводу напился? — спросил Злобин.
— Нет. По этому поводу он сказал, что козла этого надо еще раз с крыши сбросить. И бросать, пока от него куча дерьма не останется! На виду у всех школьников бросать.
— Не могу не согласиться.
— То-то. — Коля сразу же расслабился. — А вы говорите…
Злобин решил воспользоваться моментом.
— Коля, не в службу, а в дружбу. Если хочешь, чтобы друг твой в бесхозе не числился, напиши мне все места, где вы после работы расслаблялись. Вдруг где-то поблизости лежит.
— Напишу, конечно. Только мы все давно обшмонали. По собственной инициативе. Глухарь там.
— И тем не менее, — настоял на своем Злобин.
Коля потянул к себе листок бумаги.
— У него, кстати, не было мании великого дела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35