И единственная ваша задача установить, правду ли он говорит... А теперь он, Баум, собственных правил не соблюдает, потому, без сомнения, дело и зашло в тупик.
- Вам представлены доказательства в виде фотографий и я хочу знать точно, когда мы с женой отправимся в Соединенные Штаты, где будем жить, и каково будет наше материальное положение, - Котов говорил резким, сварливым тоном.
- Понимаю ваше нетерпение, - отвечал Баум устало, - Но и вы поймите: мы здесь, во Франции, не можем отпустить вас, пока не установим, достоверны или нет ваши сведения.
- Что значит - достоверны или нет. Фотографий разве недостаточно? Или вам нужно письменное подтверждение от самого агента? Мол, это я лично на снимке, который сделан в Москве, восемь лет работал на русских и продолжаю на них работать, что и удостоверяю собственноручно.
- Фотографии свидетельствуют о дурном, грязном поведении этого человека, а вовсе не о том, что он шпион.
- Но это же очевидно. Наши службы не делают снимки ради того, чтобы поместить в альбом. Я сообщил немало подробностей о деятельности вашего кабинета министров и комитета по обороне. Вы что, не способны это сопоставить?
- Мы работаем в этом направлении.
- Вы ведь не отрицаете точность моих показаний?
- Не отрицаю, но и не подтверждаю.
- А я и не нуждаюсь в вашем подтверждении. Отчеты наших агентов я пересказал вам абсолютно точно. Вы боитесь признаться, что до сих пор не в состоянии определить, кто из ваших ведущих политиков работает на Москву. Тот, на кого у КГБ имеются компрометирующие фотографии, или кто-то другой. И вы ещё раздумываете!
Баум не стал отвечать. "Дайте ему поболтать, - наставлял он своих слушателей, - пусть поговорит как можно больше. Если он врет, то рано или поздно проговорится. Какое-нибудь несоответствие обнаружится - как при складывании кубиков, если попадается кубик не из той коробки."
- В Англии вы утверждали, что не можете назвать ни одного агента...
- Я ведь объяснил: наши агенты в Англии имеют прочное положение. Будь я дураком, скажи лишнее - меня тут же обнаружат.
- Мне представляется странным, что сотрудник четвертого главного управления сумел заполучить такие фотографии.
- И это я объяснял: мне их дал приятель из фотолаборатории, мой единомышленник. Вы все у меня норовите выпытать не потому, что вам мало этой информации, а потому, что она чересчур убедительна. На вас не угодишь.
- Где вы научились американскому?
- Откуда я знаю? Учил английский - на мой слух это одно и то же, а разве нет?
- Возможно.
Баум вытащил из кармана пачку сигарет, зажег одну, глубоко затянулся. Произнес задумчиво:
- Вы правы: мы не привыкли получать столь очевидные доказательства. Это настораживает.
- В сотый раз повторяю: КГБ фотографии ради искусства не делает.
- Так-то оно так, - согласился Баум.
- Так допросите человека, изображенного на снимках...
Диалог тянулся вокруг да около, бессмысленно и безнадежно. Собираясь уходить, Баум сказал:
- Я договорился, что завтра вас навестит жена. Прибудет около трех.
Он надеялся, что его сообщение обрадует Котова, разрядит атмосферу взаимной неприязни. Но тот радости не проявил. Еще в Лондоне говорили, будто отношения между супругами прохладные.
Жорж Вавр дважды обращался к премьер-министру за разрешением допросить Антуана Лашома и оба раза получил отказ. Особо доверенные сотрудники ДСТ уже три недели круглосуточно наблюдали за переулками в районе площади Бланш, но Лашом там больше не появлялся. Порывшись в архивах, Баум, обожавший это занятие, не обнаружил ничего, чего бы не знал раньше. Расследование застопорилось. Несварение и изжога, спровоцированные историей с румынами, обострились в связи с делом Котова. А теперь вот он даже не сумел отвести душу на прекрасной выставке кошек длинношерстных пород.
Возвращаясь домой по улицам Версаля, где гулял ветер, подняв воротник и сунув руки глубоко в карманы, он снова и снова задавал себе вопрос, мучивший его уже несколько недель: что предпринять, чтобы дело этого перебежчика сдвинулось с мертвой точки? Доказать, что он лжет, что его пытаются внедрить? Несимпатичный тип, но нет оснований ему не верить. А время уходит - так или иначе придется принимать решение.
Он вернулся мысленно к записям Уэддела, который допрашивал Котова в Англии. Обнаружится ли психологическая правда, если оставить в стороне хитроумные вопросы, которые задавались, чтобы сопоставить то, что известно о московских делах западной разведке, с тем, что рассказывает Котов? Что там, в записках, помимо ответов на вопросы с их неуловимым, но многозначительным смыслом? Речь идет о мотивации побега:
"Допрашивающий (Д): Почему вы не связались с нашими службами заранее, чтобы подготовить побег? Должны были знать, что вам могут не поверить, когда вы явитесь прямо так, с улицы.
Субъект допроса (С): Собирая в течение некоторого времени материалы, я все-таки не решался на побег.
Д: Почему?
С: В Советском Союзе у меня мать и две сестры.
Д: Только поэтому?
С: Нет. Еще из-за ситуации с Михаилом Горбачевым и гласностью.
Д: Но вам нравятся гласность и другие перемены в России?
С: В России все перемены идут сверху. Для нашего народа это нормально. Гласность - это важно, Горбачева могут скинуть. В кругах КГБ было много разговоров о том, что Горбачева и его группу надлежит убрать. Думаю, так и будет.
Д: Вы одобряете политику Горбачева?
С: Нет. Русскому народу нужна сильная рука. Иначе будет хаос. Сталин был сумасшедший, но в основном он действовал правильно. Посмотрите, что творится сейчас в наших республиках.
Д: Значит, вы сбежали ради гласности?
С: Я сделал это, потому что мы с женой хотим жить лучше.
Д: А как же гласность?
С: В моей стране она невозможна."
...Чтение записок не помогло, - сказал себе Баум, он продолжал читать просто потому, что не мог придумать ничего более конструктивного. Слежка за Лашомом - дело рискованное, а результатов никаких. Ну посещает он на Монмартре проститутку женского или мужского пола - что из того? Деятели покрупнее занимались тем же и никто их из политической жизни не выставлял. Архивы? Драгоценные источники, на которые Баум молиться готов, кладезь всех премудростей, на сей раз его подвели, ничего не открыли. Пойти на открытую конфронтацию? Невозможно с политической точки зрения. Как-то иначе надлежит решить задачу. Жорж Вавр ведь предупреждал. Премьер-министр непреклонен, вот в чем беда.
Но что если, - Баум прикинул в уме нечто совершенно неприемлемое, что, если в упорстве премьера заключен особый смысл? Что, если коротышка из Оверни сознательно защищает Антуана Лашома? Защищает, потому что и сам он... "Паранойя, Альфред, - остановил себя Баум, - Есть у тебя такая склонность. Уймись и забудь. Хотя нет, не забывай - чего только на свете не случается". Но как провести черту между вероятным и возможным так, чтобы не угодить в капкан китайской головоломки или ещё куда-нибудь похуже? С ЦРУ в шестидесятые годы как раз это и произошло. Им пришлось избавиться от Джеймса Энглтона, потому что тот с окончательной и несокрушимой логикой начал воспринимать окружающую действительность со знаком "минус", и ЦРУ стало проявлять все симптомы нервного срыва. Но он-то, Альфред Баум нормальный, солидный, симпатичный толстяк, француз из старомодных. И, с некоторым трудом взбираясь по ступенькам в свою квартиру, открывая ключом входную дверь, он пришел к выводу, что руководствоваться следует обычным здравым смыслом и ничем другим.
- Это я, - крикнул он жене. Она возилась в кухне, откуда неслись многообещающие ароматы.
- Как все прошло?
- Неплохо. Немного пришлось поспорить с мадам Дюшен насчет пигментации.
- На редкость глупая женщина, - посочувствовала мадам Баум.
- И лапы тяжеловаты, - подумал вслух Баум, вспомнив предмет спора.
- Что-что?
- Не обращай внимания.
- Обед будет через двадцать минут. Думаю, ты выберешь бордо, мясо уж очень хорошее.
- Я открою.
Он вытащил пробку, понюхал горлышко открытой бутылки и выдвинул ящик старинного дубового буфета, в котором хранились его таблетки.
Следующее утро было как раз то самое, когда Елене Котовой разрешили навестить мужа.
- Хочу по пути купить ему свитер, - сказала она хозяйке дома Галине Поляковой.
- Советую доехать на метро до станции Гавр-Кумартан, там вокруг много магазинов.
Спустя полчаса Елена ушла от Поляковых. До станции метро Дюмениль было всего десять минут ходу, она и не заметила, что за ней кто-то идет. Возле метро слонялся какой-то тип, преследователь кивнул ему, оба двинулись следом за женщиной и сели в тот же вагон - поезд шел в сторону площади Балар. В переполненном вагоне они держались совсем рядом с ней, на станции Опера все трое вышли и направились, протискиваясь сквозь толпу, к платформе линии Левалуа-Гальени. Здесь тоже было людно: полным-полно туристов.
Елена пробралась к самому краю - поезд уже подходил, слышно было, как он грохочет в туннеле. Один из тех мужчин, что шли следом за ней, стал позади нее, второй остановился возле выхода с платформы.
Машинист затормозил перед тем как остановиться. Елена стояла в нескольких метрах от туннеля. Когда первый вагон почти поровнялся с ней, она вдруг ощутила сильный толчок, кто-то навалился на неё сзади - потеряв равновесие, она упала на рельсы. Визг женщин, скрежет тормозов - этого Елена уже не услышала.
Тот, кто столкнул её с платформы, поспешно пробирался к выходу, второй, оглянувшись, двинулся за ним. Но предосторожность оказалась излишней, никто их не преследовал.
Они вышли из метро порознь и растворились в толпе на площади Опера.
Движение в метро было прервано на два часа - столько времени понадобилось, чтобы извлечь из-под колес изуродованное тело Елены Котовой.
Глава 8
Сидя в кабинете своего шефа - директора ДГСЕ, полковник Виссак молча выслушивал инструкции и лицо его выражало одновременно цинизм и сомнение, как бы говоря: ты считаешь, что приказываешь мне, а я твои приказания в грош не ставлю и захочу - выполню, а не захочу - не выполню.
Это был как бы ритуал - давняя необъявленная дуэль, распространявшаяся в равной степени на серьезные дела и на всякие мелочи.
- С министром трудно как никогда, - пожаловался директор, - Не может понять, почему так затянулась проверка Антуана Лашома. Я ему объясняю, что этим занимается Баум из ДСТ, а он мне: с каких это пор ДГСЕ не в состоянии заставить себя слушать? Насчет вас наговорил много чего.
- Насчет меня? - это были первые слова, произнесенные Виссаком.
- Он спросил, кто у нас причастен к этому делу, и я, естественно, назвал ваше имя. Найти слова в вашу защиту было очень даже не легко.
- Благодарю. - Никакой, однако, благодарности в голосе, ответил, будто рявкнул.
- Как я уже говорил, министр требует действий. Настроен круто. Я, как обычно, защищал права своего ведомства.
Ответа не последовало. В самом ли деле Виссак глумился в душе над всем этим? Что точно, он ни на миг не поверил директору, будто тот противостоял министру. И не посчитал нервный монолог своего начальника поводом для беседы. Всегда умел промолчать там, где другой вступил бы в перепалку.
- Вывод такой, - заключил директор, - Надо начать действовать и возглавить это дело.
- Министр объяснил, как надлежит действовать?
- Нет. Заявил, что детали его не интересуют. Процитировал слова Наполеона, сказанные накануне битвы при Эйлау. Что будем делать?
Подобный вопрос, чувствовал директор, унижает его, нелегко было задать его подчиненному.
- Мой информатор в ДСТ говорит, что они в тупике. Следят за ночными прогулками Лашома. Шестую неделю допрашивают Котова, хотя его показания явно достоверны, как мы знаем. Больше ничего.
- Разумеется, - директор произнес это таким тоном, будто ничего нового не услышал. И задал новый вопрос:
- А, собственно, что мы знаем насчет показаний Котова?
Виссак ответил не сразу, помедлил:
- Мы знаем, что Лашома в Москве на чем-то поймали, и у Котова есть документальное свидетельство. Мы знаем, что Котов специально возвращался за этим документом в Лондон. Мы знаем, что документ достоверен. Мы знаем, что премьер-министр не разрешает напрямую предъявить Лашому обвинения. Говоривший сделал паузу, - На данной стадии больше и знать нечего.
- Похоже, будто кто-то тормозит расследование, - заметил директор.
- Да, похоже.
- Как же его оживить?
Виссак снова погрузился в молчание, потом произнес:
- Повидаюсь кое с кем. Может быть, хорошо организованная утечка информации...
Директор подождал конца фразы, но, поскольку собеседник ничего не добавил к сказанному, понял, что они ступили на скользкую почву и предпочтительно лишнего ему не знать.
- Действуйте осторожно, Виссак, - отдав такой приказ, директор успокоил свою совесть.
- А с чего мне действовать неосторожно? - собеседник был явно недоволен. Ждал одобрения - догадался шеф, наблюдая, как Виссак поднимается со стула, поворачивается на каблуках и выходит из комнаты - все чуть медленнее, чем требуют обстоятельства.
В тот же вечер Виссак отправился в район Менильмонтан и зашел в бар, который обычно посещали рабочие. Напротив него за столиком оказался неприметный коротышка в плаще. Оба заказали пиво. Коротышка достал блокнот и полез в нагрудный карман за авторучкой.
- Уберите это, - велел Виссак, - Написано должно быть только в газете, больше нигде.
Тот послушно убрал блокнот и отхлебнул пива. Он поспешил - вероятно, нервничал, и пиво потекло по подбородку. Лицо у него было невыразительное, как бы анонимное - лицо в толпе. Только глаза под густыми бровями необычные - светло-голубые, водянистые, глубоко упрятанные. В них сквозила кошачья настороженность и плохо скрываемая тревога.
- Субъект - Антуан Лашом, - сказал Виссак, - Следует задать ряд вопросов. Кинуть пробный шар. Но не на первой странице.
- Место в газете я не контролирую. Нештатников не спрашивают, куда помещать материал.
- А вы скажите своему издателю, чтобы не раздувал излишнюю шумиху. Дескать, факты не полностью проверены.
Журналист позволил себе нервный смешок, тут же, впрочем, подавленный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24