"Ну не романтичен ли он?" говорит Ирвин вздыхая в кабинке где мы с ним пьем Дос-Эквисы.
"Ну он не совсем образ веселого американского туриста прожигающего жизнь в Мехико -- "
"Почему нет?" спрашивает Ирвин раздраженно.
"Мир везде такой тупой -- типа представляешь себе когда приезжаешь в Париж с Саймоном там будут дождевики и Триумфальные Арки блистательной печали а вы все это время будете зевать на остановках автобусов."
"Что ж. Саймон хорошо проводит время." Все же Ирвин не может совсем уж не согласиться со мной пока мы бродим вверх и вниз по темной блядской улице и он содрогается подмечая мимоходом грязь в колыбельках, за розовым тряпьем. Он не хотел никого снимать и заходить внутрь. Делать это приходится нам с Саймоном. Я отыскиваю целую группу шлюх семьей сидящих в дверях, старые оберегают молодых, я подзываю самую юную, лет четырнадцати. Мы входим и та кричит "Agua cаliente" требуя от шлюшки-помощницы горячей воды. Слышно как за хилой занавеской скрипят настилы где на гнилых досках раскладывают тощий матрас. Стены сочатся липким фатумом. Как только мексиканка выныривает из-за шторки и видишь как девочка скидывает ноги на пол вспышкой смуглых бедер и дешевенького шелка, моя малютка вводит меня туда и без лишних церемоний начинает подмываться присев на корточки. "Tres peso" (16) жестко говорит она убедившись что получила свои 24 пенса прежде чем мы приступим. Когда же мы приступаем то она такая маленькая что не можешь ее найти по меньшей мере после целой минуты наощупь. Затем кролики помчались, будто американские старшеклассники со скоростью миля в минуту... единственный путь для молодых, на самом деле. Но и ее это не особенно интересует. Я обнаруживаю что теряю себя в ней без единой йоты тренированной ответственности сдерживающей меня типа, "Вот он я совершенно свободный как животное в сумасшедшем восточном амбаре!" и так я и пру, кому какое дело.
Но Саймон в своей странной русской эксцентричности тем временем выбрал жирную старую шлюху которую бомбили с самого Хуареса вне всякого сомнения аж со времен Диаса, он уходит с нею на зады и мы на самом деле (с тротуарам слышим великие хихоньки которые там происходят поскольку Саймон очевидно заигрывает со всеми дамами. Иконы Девы Марии прожигают стены насквозь. Трубы за углом, ужасная вонь старых жареных колбас, запах кирпича, влажный кирпич, грязь, банановая кожура -- а над обвалившейся стеной видны звезды.
Неделю спустя у бедного Саймона начинается гоноррея и ему надо колоть пенициллин. Он не побеспокоился почиститься особой целебной мазью, как это сделал я.
17
Он не знал этого сейчас когда мы ушли с блядской улицы и просто пошли шляться по главному тусовищу битовой (бедной) ночной жизни Мехико, улице Редондас. Совершенно неожиданно мы увидали поразительное зрелище. Маленький молоденький женственный эльф лет 16 стремглав промчался мимо таща за руку босоногого оборвыша-индейца лет 12. Они все время озирались. Я оглянулся и заметил что за ними наблюдает полиция. Они резко свернули и спрятались в темном дверном проеме боковой улочки. Ирвин был в экстазе. "Ты видел старшего, совсем как Чарли Чаплин и Малыш мелькают вдоль по улице рука об руку влюбленные, а их преследует жлобина-шпик -- Давай с ними поговорим!"
Мы приблизились к странной паре но те заспешили прочь испугавшись. Ирвин заставил нас вить по улице петли пока мы не столкнулись с ними вновь. Копов поблизости не было. Старший пацан засек какое-то сочувствие в глазах у Ирвина и остановился поговорить, сначала попросив сигарет. По-испански, Ирвин выяснил что они любовники но бездомные и полиция преследует их специально по какой-то ебанутой причине или же один ревнивый мент. Они спали на пустырях в газетах или иногда в плакатах сорванных со стендов. Старший был просто голубым но без этой вот вашей американской трепливости подобных типов, он был суров, прост, серьезен, с каким-то преданным профессионализмом дворцового плясуна по поводу своей педовости. Бедный же 12-летний был просто индейским мальчуганом с огромными карими глазами, вероятно сиротой. Он хотел от Пичи одного чтобы тот время от времени давал ему тортилью и показывал где можно спать в безопасности. Старший, Пичи, красился, лиловые веки и все дела и довольно безвкусно но он не переставал выглядеть больше исполнителем в спектакле чем кем-то другим. Они убегали по синему червивому переулку когда вновь объявились менты -- мы видели как они улепетывают от нас, две пары ног, к темным хибарам закрытого мусорного базара. После них Ирвин с Саймоном смотрелись как обычные люди.
Между тем целые банды мексиканских хипстеров толкутся вокруг, большинство в усах, все на мели, довольно многие итальянского и кубинского происхождения. Некоторые даже пишут стихи, как я выяснил позже, и у них свои установившиеся отношения Учителя-Ученика совсем как в Америке или в Лондоне: видишь как главный кошак в пальто растолковывает какую-нибудь закавыку в истории или философии а остальные слушают покуривая. Для того чтобы покурить дури они заходят в комнаты и сидят до зари недоумевая чего это им не спится. Но в отличие от американских хипстеров им всем утром на работу. Все они воры но крадут кажется только диковинные предметы поразившие их воображение в отличие от профессиональных грабителей и карманников что тоже тусуются вокруг Редондас. Это ужасная улица, улица тошноты, на самом деле. Духовая музыка дующая отовсюду почему-то делает ее еще ужаснее. Несмотря на тот факт что единственное определение "хипстера" заключается в том что это человек который может стоять на особых уличных углах в любом иностранном большом городе мира и подогреваться дурью или мусором не зная языка, от всего от этого хочется обратно в Америку пред светлые очи Гарри Трумэна.
18
Как раз то чего Рафаэлю уже до колик хотелось сделать, изболевшемуся больше любого из нас. "Ох Господи," причитал он, "это как грязная старая тряпка которой кто-то наконец подтер харчки в мужском сортире! Да я полечу обратно в Нью-Йорк, плевать на это! Все, иду в центр снимаю себе богатый номер в отеле и жду своих денег! Не собираюсь я всю жизнь изучать гарбанзы в помойных баках! Я хочу замок со рвом, бархатный капюшон себе на леонардовую голову. Хочу свое старое кресло-качалку как у Бенджамина Франклина! Бархатных штор хочу я! Хочу звонить дворецкому! Лунный свет у себя в волосах! Хочу Шелли с Чаттертоном у себя в кресле!"
Мы снова сидели в квартире слушая все это пока он собирал вещи. Пока мы бродили по улицам он вернулся и проболтал с бедным старым Быком всю ночь к тому же отведал морфия ("Рафаэль самый смышленый из всех вас," сказал Старый Бык на следующее утро, довольный.) Между тем Лазарь оставался дома один Бог знает чем занимаясь, слушая, вероятно, таращась и слушая в комнате. Один взгляд на бедного пацаненка пойманного этим сумасшедшим грязным миром и начинаете волноваться что же случится со всеми нами, всеми, всеми брошенными псам вечности в конце -
"Я хочу сдохнуть лучшей смертью чем вот так," продолжал Рафаэль пока мы внимательно слушали. "Почему я не на хорах в старой церкви в России не сочиняю гимны на органах! Почему я должен быть мальчиком у бакалейщика! Противно!" Он произнес это по-ньюйоркски почти пуотивно. "Я не сбился с пути! Я получу то чего мне хочется! Когда я ссался в постель когда был маленьким и пытался прятать от матери простыни то знал что все это будет противно. Простыни вывалились на противную улицу! Я смотрел на свои бедные простыни далеко внизу как они облепили пожарную колонку!" Мы все уже ржали. Он разогревался к своей вечерней поэме. "Я хочу мавританских потолков и ростбифов! Мы даже не пожрали ни в одном прикольном ресторане с тех пор как приехали сюда! Почему нам нельзя даже пойти позвонить в колокола Собора в Полночь!"
"Ладно," говорит Ирвин, "пошли завтра в Собор на Зокало и попросимся позвонить в колокола." (Что они и сделали, на следующий день, втроем, им разрешил уборщик и они похватали здоровенные канаты и качались и вызванивали громкие звонкие зонги которые я вероятно слышал на своей крыше пока в одиночестве читал Алмазную Сутру на солнышке -- но меня там не было и что в точности еще случилось я не знаю.)
Вот Рафаэль начинает писать стих, он вдруг перестал болтать когда Ирвин зажег свечу и пока мы все сидим расслабившись в низких тонах можно услышать сумасшедшее шебуршанье карандаша Рафаэля спешащего по странице. Можно действительно услышать стихотворение первый и последний раз на свете. Царапанья карандаша звучат в точности как рафаэлевы вопленья, с тем же самым укоризненным ритмом и напыщенными раскатами жалоб. Но в шебуршистом царапанье вы также слышите некое чудесное претворенье слов в английскую речь из головы итальянца который в своем Нижнем Ист-Сайде и по-английски-то не разговаривал пока ему семь не стукнуло. У него великолепный медоточивый ум, глубокий, с поразительными образами которые для всех нас словно ежедневный шок когда он читает нам свое ежедневное стихотворение. Например, прошлой ночью он почитал историю Г.Дж.Уэллса и сразу же сел со всеми именами потока истории в голове и восхитительно нанизал их; что-то про парфян и скифские лапы заставляющие тебя осязать историю, с лапищей с когтищем со всеми делами, а не просто понимать ее. Когда он выкорябывал свои стихи в нашем огарочном молчании ни один из нас никогда не раскрывал рта. Я осознал что за дуровой командой мы были, под дуровой я имею в виду такими невинными по части того как это говорится властями что жизнь прожить нужно так. Пятеро взрослых мужиков-американцев и шебуршание в тишине при свечке. Но когда он заканчивал я бывало произносил "Ну ладно а теперь прочти что написал."
"О мешковатые штаны Готорна, незаштопываемая прореха..." И ты видишь бедолагу Готорна, хоть он и носит эту неуклюжую корону, без портного в новоанглийской мансарде в метель (или в чем-нибудь еще), как бы то ни было, может это и не поразит читателя, оно поражало нас, даже Лазаря, и мы действительно любили Рафаэля. И все мы были в одной лодке, нищие, в чужой стране, искусство наше отвергнуто в большей или меньшей степени, сумасшедшие, амбициозные, в конце концов совсем как дети. (Это только позже мы стали знаменитыми и на нашу детскость понавешали собак, но это потом.)
Наверху, ясно разносясь по двору, можно было услышать хорошенькие рулады мексиканских безумных студентов которые свистали нам, с гитарами и прочим, кантрюжные любовные песенки кампо а потом вдруг ни с того ни с сего сдуру пускались в Рок-н-Ролл вероятно специально для нас. В ответ мы с Ирвином запели Эли Эли, низко тихо и медленно. Ирвин на самом деле великолепный еврейский кантор с чистым трепетным голосом. Его настоящее имя Аврум. Мексиканские парни намертво затихли слушая. В Мексике люди поют огромными бандами даже после полуночи распахнув все окна.
19
На следующий день Рафаэль предпринял одну последнюю попытку взбодриться купив себе громадный ростбиф в супер меркадо, напихав в него зубков чеснока, и засунув его в печку. Он был восхитителен. Даже Гэйнз пришел и поел с нами. Но тут в дверях вдруг возникли мексиканские студенты с бутылками мескаля (неочищенной текилы) и Гэйнз с Рафаэлем потихоньку отвалили пока остальные уныло развлекались. Хотя главным в этой банде был симпатичный добродушный крепыш-индеец в белой рубашке которому очень хотелось чтобы всё было по-его и весело. Из него должен был получиться прекрасный врач. У некоторых были усы из семей mestizo (17) среднего класса, а один последний студентик который доктором бы определенно никогда ни стал, все время обрубался после каждого стакана, настаивал на том чтобы отвести нас в бордель и когда мы до него добрались это оказалось слишком дорого и его все равно выкинули за то что он был пьян. Мы снова стояли на улице, озираясь по сторонам.
И вот мы перевезли Рафаэля в его шикарную гостиницу. Там были большие вазы, ковры, мавританские потолки, и американские туристки писавшие письма в вестибюле. Бедняга Рафаэль сидел там в здоровенном дубовом кресле ища глазами благодетельницу которая забрала бы его к себе в чикагский особняк. Мы оставили его в раздумьях о вестибюле. На следующий день он сел в самолет на Вашингтон Округ Колумбия где его пригласил к себе пожить Консультант Библиотеки Конгресса по Поэзии, где я и увижу его до странности скоро.
У меня стоит перед глазами Рафаэль, пыль несет через весь перекресток, его глубокие карие глаза над высокими скулами под копной волос фавна, или нет скорее сатира, на самом деле волосы у него как у обычного американского городского паренька на уличном углу... где тут Шелли? где тут Чаттертон? почему это нет никаких погребальных костров, никакого Китса, никакого Адонаиса, никакого увитого венками коня с херувимами? Бог знает о чем он думает. ("О жареных ботинках," однако сказал он позже Журналу Тайм, но это не всерьез.)
20
Ирвин Саймон и я совершенно случайно оказались очаровательным днем на Озере Хочимилько, в Плавучих Райских Кущах я бы сказал. Нас привела туда компания мексиканцев из парка. Сначала мы пообедали mole с индейкой в кабинке у самой воды. Mole с индейкой это выдержанный шоколадный соус которым заливают индейку, очень вкусный. Но хозяин помимо этого торговал сырой пулькой (неочищенным мескалем) и я напился. А на свете нет лучше места чтобы напиваться чем Плавучие Кущи, естественно. Мы наняли барку и поплыли отталкиваясь шестом по сонным каналам полным плавучих цветов и целые островки плавали вокруг нас -- Мимо проплывали и другие барки которые подталкивали шестами такие же суровые паромщики и целые семейства у них на борту справляли свадьбы, поэтому пока я сидел там скрестив ноги и пулька стояла возле моих башмаков вдруг возникла парящая небесная музыка и проплыла мимо меня, вместе с хорошенькими девушками, детьми и пожилыми усами как велосипедные рули. Потом подгребли женщины в низеньких лодочках-кьяках продать нам цветов. Лодку едва было видно под всеми этими цветами.
1 2 3 4 5 6