С той стороны вершины доносился грохот срывающихся камней. Дебора издавала какие-то вопли, но Грэм не вникал в их смысл, не слышал и не слушал. Он вообще перестал рассуждать. В нем пробудился и вытеснил цивилизованного человека борющийся за жизнь первобытный дикарь. Одну за другой обрушивал он обломки скал на бездушных механических врагов. Потом это стало невозможно – не оставалось времени на то, чтобы перебегать с места на место, чтобы хоть как-то предугадывать прихотливую траекторию падения обломков. Роботы были слишком близко, они лезли отовсюду, и он с хрипом хватал камни, швырял их в удивительно хрупкие тела атакующих. Только чисто физические ощущения еще регистрировались его мозгом: боль в яростно сжатых челюстях, колючую твердость камня, впивающегося в окровавленные ладони, наждак пыли в горле и легких, клейкость слюны, от жажды скопившейся во рту, шершавость распухшего языка… Ему казалось, что одно и то же мгновенье последней схватки повторяется бессчетное число раз, ведь роботов не становилось меньше, хотя груды останков росли. Волна зеленой саранчи грозила накрыть его с головой, так что и камни уже некогда было подбирать. Грэм просто хватал ближайщего робота и бросал его в других, не интересуясь результатом. Затем оборачивался к следующему.
Сам того не заметив, он постепенно отступил к самой вершине. А когда вдруг отдал себе в том отчет, то даже удивился как-то равнодушно. Наступил миг просветления, когда с глаз спала пелена ярости и он смог ясно воспринять происходящее. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что это, возможно, последнее просветление перед самым концом.
Скальных обломков под руками не оставалось. Пятачок вершины охватывало зеленое ожерелье роботов. Прихрамывая, по направлению к нему отступала Дебора, их разделяло каких-нибудь несколько метров. К ней подбежал один из роботов и тупой частью клешни нанес молниеносный удар по затылку. Пантера издала почти человеческий стон и из последних сил в невероятном прыжке преодолела остаток расстояния до Грэма. У него в ногах она рухнула на пыльный горячий камень, судорожно дернулась и застыла в неподвижности.
Дальнейшее не вызывало у Грэма сомнений. Предстояла последняя дикая и жестокая схватка, а потом и ему конец. Совершенно бессмысленный конец на безымянной вершине… И он уже не узнает, кому и зачем это понадобилось. Фигуру смахивали с доски, ей уже не участвовать в непонятной игре…
Роботы-многоножки медленно стягивали кольцо вокруг человека и лежащей у его ног пантеры. Исцарапанный, в разодранной одежде, Грэм как будто окаменел. Сил больше не было. Только ярость еще полыхала у него в груди, холодная ярость. Кому понадобился столь унизительный и для него, и для Деборы конец? Почему его заставляли вести игру с какими-то безмозглыми тварями? Почему их хозяева не пожелали померяться с ним силами без механических посредников?
Сжав кулаки и откинув голову, он угрожающе, с вызовом всматривался в пустое небо. С потрескавшихся губ не слетало ни звука, да и нужды в том не было. Ладно, игру он проиграл, но еще не поздно попытаться схватить за горло игроков!
На миг в его душе поселилась пустота. Грэм превращался в тонкостенную полую фигурку, в пыльном и темном нутре которой робким червячком шевельнулась чья-то чужая мысль. Она была слаба и трудноуловима. Не надо… Зачем… Не все еще потеряно… Спасение еще может прийти… Оно непременно придет… Должно, потому что…
„Почему?!“ – мысленно взревел Грэм. И чужая мысль не ответила, потому что не могла, не имела права ответить… Охваченная страхом, она пропала, испарилась…
Дико и жестоко расхохотался Грэм. „Они“ его боялись, потому что знали, какой ход может он выбрать. Роботы были совсем близко, но он перестал обращать на них внимание. Мозг действовал с небывалой, даже для него неожиданной мощью. Сюда, воспоминания о срывах памяти: сначала в дождливую ночь на веранде, потом во время нападения огоньков, потом в шалаше на плоту!
„Нет, – в агонии взмолилась чужая воля. – Это гибель… спасение принесет…“
Силой мысли Грэм привел в движение калейдоскоп воспоминаний. Вот оно, слабое место тех, кто прятался за личиной его мира. Вот чего „они“ боялись. Переплетаясь, словно в бесплотной бетономешалке, замелькали давно забытые картины: пятилетний Грэм сидит на коленях у отца в его старом звездолете, Балт Троол учит его различать основные блоки управления… пальчик малыша чересчур слаб, красная кнопка не поддается, и огромный человечище, его отец, помогает ему, нажимая сверху загрубевшим большим пальцем, что, конечно же, больно, но Грэм стискивает зубы и как зачарованный наблюдает чудо – множество разом вспыхнувших на панели световых сигналов, таких же, как во время его первого самостоятельного полета, совершенного в четырнадцатилетнем возрасте, вот и Балт Троол, чья борода начинает седеть, устроился в соседнем кресле и одобрительно кивает, так он его и запомнил, а еще запомнил похороны отца, горы живых цветов на свежей могиле, странные, инопланетные ароматы, светлые дорожки слез на багровом, сморщенном лице незнакомого старика, и как сам он изо всех сил пытается удержать горький ком, засевший в горле, а теперь он уже в кабинете Хуана Ивановича Смита в тот день, когда ему впервые предложили выполнить важную для всей галактики задачу, и вот он снова малыш, карабкающийся на дерево у старого дома, который еще вовсе не стар, – всего несколько месяцев, как отец его достроил, и даже сюда, на вершину дерева, доносится смолистый запах дощатых стен, а кора у него под ладонями шершавая, но все же чуть скользит от наслоившейся пыли: уже много недель не было дождя – внизу же, на веранде, Балт Троол пьет апельсиновый сок, задрав лохматую бороду к небу, и не забывает, покачиваясь в кресле, давать наставления: „Осторожнее, Грэм, ты уже достаточно высоко забрался!“, ноги теряют опору, руки хватаются за воздух, он переворачивается, как кошка, жаль, что нету такого хвоста, как у них, кошки всегда помогают себе хвостом, в груди и животе какой-то холодный свинцовый шар, мгновенье он видит тревожный блеск отцовских глаз, но движения точны – пальцы, подминая несколько листьев, впиваются в ветку, и Балт Троол с облегчением смеется: „Ну, Марта, космонавт из парня выйдет, что надо – реакция у него прямо кошачья!“, а Грэм, гордый, что отец попал в точку, ловко соскальзывает по толстому стволу…
Бешено вертелась мельница воспоминаний. На секунду сквозь них, будто нарисованная на прозрачной пластинке, проступила неясная картина реального мира – белое солнце, голая вершина, Дебора, вытянувшаяся у его ног, и неподвижно застывшие роботы – возможно, выключенные своими хозяевами, которые сами теперь оказались в опасности. Но Грэм отмел ненужную картину и продолжал швырять все новые и новые воспоминания в бездонную, как у наказанных Данаид, бочку, только она оказалась не такой уж бездонной, даже совсем не бездонной, она начала вздуваться, уже приближался момент, когда она неизбежно взорвется от пе…
ре…
5
…груз…
Грэм превратился в ничто, в ничтожную искру во мраке.
"Нет!" – закричала искорка.
…ки. На миг потеряв скорость, карусель снова стала набирать обороты.
Окружающий мир зашатался. Раскачивались устои мироздания, не в силах противиться доведенной до отчаянья человеческой мысли. С синего летнего неба повалил снег, из голой каменистой почвы моментально вырастали и снова исчезали деревья, далеко на равнине началось извержение вулкана. Мир вышел из повиновения.
Где-то во мраке, где-то за краем равнин и каменистых плато, за пределами неба, вне времени и пространства Грэм нащупал бившуюся сейчас в агонии силу, что управляла миром последние несколько дней. Что это была за сила, он не знал и не мог понять, ибо для нее оказалось пагубным само его приближение. Неясное ощущение механического всеобъемлющего разума, лишенного чувств и эмоций, но способного жонглировать бесконечным числом вероятностей, – вот все, что он сумел удержать в сознании. Всеобъемлющего настолько, что ему под силу было контролировать все в этом мире – падение каждого отдельного листочка, стрекот насекомых, бесформенные тени облаков, шелест струй, дождя, смену дня и ночи…
Лишившись поддержки неведомого разума, мир зашатался, готовясь скатиться к первичному хаосу. Сила этого разума таяла, будто кубик льда на припеке, и вместо нее во вселенском ничто оставалась полость, пустое гнездо, дыра.
Не раздумывая, Грэм устремил в эту дыру свою силу, влился в нее сознанием.
И увидел свой мир.
Увидел спекшуюся от солнца вершину, на которой стоял он сам в окружении роботов, увидел пантеру, что чуть подрагивала у него в ногах. На миг его охватила острая жалость, сочувствие, но времени на эмоции не было. Он охватил взором все скалистое плато, каждую травинку бескрайней степи, огромное черное туловище поверженного звездолета, все в ранах от беспощадных клешней роботов. Он увидел все до самого горизонта. Он будто обзавелся новым телом, все вобравшим в себя на огромной территории радиусом в тридцать километров.
"Всего тридцать?" – возмутился ненасытный мозг.
Можно и больше… Почему нет? Он мог все. Он был всем! Но прежде, чем начать экспансию, следовало закончить одно важное дело.
Он был молнией… множеством молний, чьи ослепительные кинжальные удары сыпались с безоблачного голубого неба на зеленых роботов, неподвижной толпой окруживших вершину. Потом разделался с другими, оставшимися у разрушенного звездолета. Огоньки встревоженно роились в воздухе. А с этими как поступить? Грэм не знал, а потому просто превратил их в облачка прозрачного пара и рассеял по ветру.
Итак, противник уничтожен… Что теперь?
Снова обрести прежнюю плоть, добраться до дому и покинуть эту планету? Нет, для этого еще не подошло время. Частью своего нового, вселенского сознания он заставил тело удобно сесть на плоский камень. А потом снова окинул взором все пространство до самого горизонта.
Заглянул и за линию горизонта.
До чего же это оказалось легко. Все равно что расправить плечи после утомительно долгого сидения в кресле пилота. Он был степью и рекой, плато и вершинами гор, заключенными в окружность, выхваченную из планеты; к тому же, эта окружность расширялась, захватывая в свои пределы все новые и новые пространства. Тридцать пять километров… сорок… вот уже весь горный массив внутри окружности… ущелье, по которому течет река, выходит на новую равнину, и река здесь спокойна и полноводна. В другом направлении чередуются нескончаемые выжженные солнцем пики, а в противоположном от него – те самые поросшие лесом горы, которые он перевалил вчера, чтобы на плоту отправиться в путешествие по реке… Сорок пять километров… Пятьдесят…
Действительно ли он ощутил слабость или это только показалось? Еле уловимый посторонний голос подал признак жизни: нельзя… это катастрофа… вернись… Но сознание Грэма прекрасно чувствовало себя в новом вместилище, этот призыв оно восприняло как досадную помеху.
– Кто ты такой? – в упор задал вопрос Грэм.
Над безлюдными горами и долами его голос прокатился, как раскат грома. Чужак не отозвался. То ли сил не хватило, то ли просто боялся. И Грэм в упоении собственным могуществом продолжал расширяться во всех направлениях. Верить предупреждениям? Вот еще! Чужак уже столько раз проявлял свое коварство.
Силы иссякли внезапно, когда сознание его вместило пространство радиусом в шестьдесят километров. На этой огромной территории он каким-то неведомым образом видел все до мельчайших подробностей. И именно подробности ложились на него невыносимым грузом – каждая травинка, комочек земли, отблеск солнца на покрытой рябью реке, каждое насекомое и животное в траве, птицы, облака, прихотливая игра ветра в степи… Шатаясь под невообразимой тяжестью, он заглянул за грань охваченного сознанием пространства.
Там не было ничего!
И тут Грэма осенило – истина еще страшней, чем он предполагал. Вначале разум-чужак, а теперь он сам творили этот мир, на них и державшийся. Вне переменчивой окружности – полная пустота, ничто. А сам он…
Что такое он сам?
Ответа у него не было. Но ничто, с которым граничил его мир, гипнотизировало Грэма, лишало сил – и он не удержал тяжести, оступился и рухнул, а вместе с ним во мрак рухнула вселенная, стала распадаться, лишившись опоры и организующего начала.
Сознание Грэма совершило непонятный кувырок, снова очутилось в прежнем его теле. Подобно куску сахара, в воде таяли окружавшие его горы, небо прочерчивали какие-то странные черно-белые линии, в далекой степи бушевал гигантский пожар. Серые камни под ногами меняли цвет, отливали то желтым, то красным. Оглушительный треск и вой неслись с неба словно за дрожащими полосами прятался поврежденный динамик. Солнце едва виднелось, оно почему-то превратилось в квадрат и ореол, его окружавший, тоже был квадратным. Налетел откуда-то с дальних вершин ураган, закрутил хоровод черных грозовых туч. Ничком бросившись на скалы, Грэм чувствовал, как ветер пытается оторвать его от твердой почвы. Пришла в себя и спряталась за высоким камнем Дебора. Перед самым лицом Грэма из скалы возник плотный ковер пахучих фиалок, ветер подхватил их аромат и унес прочь. Таяли, таяли дальние вершины, в наступившем мраке между ними проскакивали огненные шары. Даже дикие завывания урагана не могли заглушить невесть откуда долетавшие звуки бессмысленно бодрого марша. Армия зеленых роботов маршировала по степи – прямиком в огонь разраставшегося пожара. Затрепетал воздух над ущельем, из ничего возникли переплетения стального моста, по которому промчался старинный локомотив с высокой трубой, изрыгающей клубы пара и снопы искр. Рельсы бежали перед ним по каменистому плато, а потом земля вдруг расступилась и поглотила обезумевшую машину.
Колоссальная ослепительная молния с грохотом разодрала небо и землю, весь мир заскользил в ничто.
В последний раз "я" Грэма заняло свое всеобъемлющее вместилище, чтобы стать свидетелем всеобщего распада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18