Она медленно приподнялась и села, и от этого движения халат распахнулся, обнажив жаждущую припухлость сосков. Фелипе издал стон предвкушения, и она тихонько приблизилась к нему. Губы ее скользнули по его напряженной плоти, и он снова застонал, на этот раз окончательно сдаваясь. Его пальцы с нежностью обхватили ее голову, погладили волосы. Джемма сомкнула губы, наслаждаясь чувственным трепетом, которым его плоть отзывалась на ласки ее языка и теплую сладость рта.
— О Господи, как я тосковал по тебе, — вырвалось из его груди хриплое признание, переполнившее восторгом душу Джеммы.
Она подняла к нему лицо, не скрывая любви в широко распахнутых затуманенных глазах. Он потянулся, чтобы поцеловать ее губы, ощутить на них собственный вкус, а потом опустился рядом, и его ласки, набирая силу, постепенно приобрели ту власть, по которой она так долго томилась, — власть его любви и его сексуальности. Любовь и секс, он сказал, — для него они одинаково важны, и, значит, это не может, просто не может быть всего лишь местью.
Его руки колдовали над ее телом, вновь открывали безупречность его форм, пробуждая все то, о чем она мечтала тоскливыми ночами после его отъезда. Он покрыл поцелуями всю ее — от душистой ямочки на горле до нежной впадинки живота, от припухших вершинок груди до темного шелкового треугольника между изящными бедрами.
Чуть отстранившись, Фелипе посмотрел ей в глаза, а его пальцы медленно, почти лениво заскользили по внутренней поверхности бедер, искушая чувственным обещанием, пока желание не поглотило ее с головой. Не удержавшись, она задвигалась под его пальцами, но вдруг съежилась — так резко, что он в смятении убрал руку.
В его голосе прозвучало виноватое раскаяние:
— Нет, это не наказание…
Она отпрянула от него, в страхе и отчаянии раскрыв огромные глаза, прикусив дрожащую нижнюю губу…
— Нет, querida, это не то, что ты думаешь.
— Откуда мне знать? — Всхлипнув, она схватила халат. — Я же сказала тебе, что ты выиграл, неужели тебе этого недостаточно?
— Нет, недостаточно! — зарычал он в ответ. Гнев его закипел так быстро, что у Джеммы крик застрял в горле. Он схватил ее за руки, когда она сделала попытку выскочить из постели, и швырнул обратно. — Пути назад нет, радость моя. И забудь все свои обещания сдерживаться, чтобы помучить меня! — выпалил ом. — Я намерен взять тебя…
— Ты намерен взять меня силой! — взвизгнула она в ответ. Сердце ее, казалось, было готово разорваться.
Он просунул колено между ее ногами, и в своем следующем крике, сдавленном, горьком, она услышала еще нечто, поразившее ее до глубины души. Она услышала свой собственный стон покорности. Борьба превратилась в бессмыслицу: признание, что именно этого она и хочет, стало неизбежностью. Вонзив ему в спину пальцы, она призывно выгнулась ему навстречу.
Он был внутри ее. Одно быстрое, уверенное движение — и он оказался внутри Джеммы, и ее мышцы непроизвольно сжались, как будто удержать его составляло смысл ее жизни.
— Разве это насилие? — В бархатном насмешливом голосе, глубоко спрятанное, слышалось неизбывное желание. — Ты ждала меня, приглашала, а теперь окружаешь меня влагой своей любви. Я бы не назвал это насилием, радость моя.
Он двигался медленно, с каждым осторожным глубоким толчком жарко выдыхая ее имя и заставляя Джемму хрипло шептать его. Руки ее сами поднялись, неистово вцепились ему в волосы. Она сражалась с собой изо всех сил, пытаясь сдержать свою клятву и заблокировать все чувства. Но подобные клятвы разбиваются о реальность. Ей следовало знать об этом, следовало подготовиться к сокрушающему напору его сексуального влечения и к собственному ненасытному желанию.
Пульсирующая мощь внутри ее — вовсе не гарантия его любви, и все же… как это может не быть правдой, если в ней самой каждый нерв кричит о любви?
Потеряв над собой власть, они слились в едином яростном ритме, охваченные безумной жаждой освобождения, мечтой о последнем триумфальном миге, который хоть как-то облегчит их обоюдную боль.
Она ощутила знакомый жар близкого взрыва, отдалась ему, никак не сдерживая своих чувств, но взлетая на гребне волны, которая поднималась из глубин ее существа. Он изучил ее; зная глубину и силу ее оргазма, он оттягивал свой собственный, оставаясь с ней до конца, покрывая ее бесчисленными поцелуями, чтобы продлить ее наслаждение, чтобы усилить ее восторг.
Когда он наконец упал рядом, не выпуская ее из объятий, к ней пришла уверенность, что его любовь по-прежнему жива — погребена, быть может, под лавиной уязвленной гордости, но все равно жива. Ее собственная любовь никогда не переставала пульсировать внутри ее, но эти мысли не приносили успокоения.
Она лежала бок о бок с ним, прислушиваясь к его дыханию, во сне ровному и глубокому. Что с ними будет дальше? Воспользуется ли он ее слабостью как оружием, чтобы снова и снова мучить ее? Она зарылась лицом в подушку. Ответа у нее не было — она любила человека, которого совершенно не знала.
На следующее утро Джемма проснулась одна. Она перекатилась на живот, вцепилась ногтями в подушку, в бешенстве стиснула ее. Она вдыхала запах его тела, его волос, терпкий аромат его любви. Глубокой ночью он разбудил ее поцелуями, нежными, чувственными, которые мгновенно превратились в ненасытную страсть, когда она повернулась к нему и отдала ему каждую частичку своей души и тела; а позже, много позже, обессиленные и удовлетворенные, они заснули в объятиях друг друга — и вот теперь его нет с ней рядом.
Джемма запустила подушкой в другой конец комнаты и поднялась с кровати. Она гневно смыла с себя остатки любви. Она оделась и спустилась к завтраку и расправилась с ним в одиночестве в огромной кухне, прислушиваясь, как Мария и Кристина вполголоса обсуждают меню к приезду Агустина.
Джемма проглотила обжигающий горький кофе. Ее отец; сегодня вечером ей предстоит встретиться с ним. Куда же делось все ее любопытство, нетерпеливое ожидание встречи с ним? Жалкой пойманной бабочкой они едва трепыхались у нее в груди. Одна мысль стучала в ней молотом, перекрывая все остальные, и это была мысль о Фелипе, который тайком исчез из ее постели — и из ее жизни, насколько она поняла. Она не собиралась спрашивать у Марии, где Фелипе. Она не хотела этого знать, честно, не хотела.
Вечером, одеваясь к ужину, Джемма гадала, где мог Фелипе провести целый день. Чтобы как-то убить время, она плавала в бассейне, загорала, но он так и не объявился. С одной стороны, это ее радовало; если бы прошлой ночью у него на уме была только месть, то он наверняка захотел бы закрепить свою победу — и когда же еще, как не на следующее утро после такой ночи? А с другой стороны, возможно, он испытывает раскаяние… Да уж, от него дождешься, после дождичка в четверг!
Она потратила добрый час на свою внешность не потому, что это было так уж необходимо. Просто это ее успокаивало. Она надела роскошное платье из прохладного голубого шелка, который придавал атласный блеск ее золотистой коже, и, принимаясь за прическу, уловила шум мотора самолета. Пленница-бабочка внутри ее с новыми силами затрепетала крылышками.
Дрожа от нервного возбуждения, она ожидала в своей комнате, ожидала звука подъезжающей машины. Сейчас ей так нужен был Фелипе, но вот зачем — она не смогла бы сразу ответить. Для моральной поддержки, наверное. Никогда в жизни она не испытывала такого отчаянного одиночества.
Она постояла у окна, чтобы успокоиться. Чувство было такое, как будто она балансирует на краю трамплина, собираясь с духом для первого прыжка с головокружительной высоты. И в этот миг из сада до нее донесся смех, и она узнала его моментально, хоть и слышала лишь однажды. В Лондоне, в ресторане, где они были втроем.
Бьянка здесь, в «Вилла Верде»! Ее отец и Бьянка одновременно? Ей этого не выдержать! Нет, ни за что!
В круговорот ее смятенных мыслей ворвался звук захлопнувшейся двери, двери в комнату Фелипе. Она опрометью бросилась в коридор.
— Как ты мог! — в бешенстве закричала она. Теперь она постигла глубину его мести. — Вот она, настоящая пытка! После прошлой ночи столкнуть меня лоб в лоб с Бьянкой…
Фелипе удержал ее, когда она накинулась на него, как озверевшее животное, мечтая растерзать на куски. Железные пальцы остановили ее взлетевший кулак.
— Прекрати, Джемма! Ради всего святого, прекрати! Я не знал, что она прилетит сегодня. Должно быть, Агустин прихватил ее из Каракаса и привез сюда раньше намеченного времени.
Джемма ошарашенно уставилась на него. Агустин привез Бьянку из Каракаса? Значит, он ее хорошо знает. Ну, конечно, знает, снова начала закипать она, ведь Бьянка была частью жизни Фелипе, а Фелипе жил и работал здесь…
— Ну, успокойся, — приказал он, окидывая ее властным взглядом. — Это не я придумал. Я не собирался причинять тебе такую боль.
— Какая разница? — парировала она. — Какая разница, причинять мне боль так или эдак? Я не пойду вниз… — Она не могла этого сделать сейчас, когда там Бьянка. Если бы только Фелипе сумел понять, что он натворил! Неужели недостаточно, что ей предстоит встретиться со своим родным отцом в первый раз? А теперь еще это!
— Не глупи и вспомни, зачем ты здесь…
— Ах, да, для работы — я и забыла среди всех удовольствий! — язвительно выпалила она.
— Тише, Джемма.
Он потащил ее вниз, и она изо всех сил старалась справиться с кошмарным спазмом страха в животе. Спорить бесполезно. В таком ужасном состоянии она может выдать признание, о котором потом пожалеет. «Агустин де Навас — мой отец! — вот что она может сейчас выкрикнуть. — А Бьянка — твоя кузина и любовница. Хорошенькую компанию мы собрали сегодня вечером!»
Они направились в гостиную, куда должны были перед ужином подать напитки. В самом ли деле дом стал еще мрачнее, или это ей только показалось? Огромную прихожую ярко освещали свечи, но сама атмосфера была мрачной, злобные флюиды, витавшие в воздухе, кажется, можно было потрогать рукой. У бара Мария ожидала приказания подавать напитки.
Агустин де Навас стоял у открытых дверей на террасу, спиной к тем, кто входил в комнату. Он даже не шевельнулся, когда Фелипе и Джемма появились на пороге, хотя, без сомнения, не мог не слышать их шагов: каблучки Джеммы достаточно громко простучали по половицам.
Джемма неподвижно замерла, но внутри у нее все переворачивалось, как в предсмертной судороге. Ей было страшно стоять здесь и глядеть на спину своего отца. Он, конечно, обернется, ему придется обернуться — и что тогда?
Фелипе пересек комнату, чтобы помочь Марии разлить напитки по бокалам, потом экономка вышла, чуть улыбнувшись Джемме, и они остались втроем.
Наконец Агустин де Навас обернулся, высокий, почти такой же брутальный, как и Фелипе. Безукоризненный белый смокинг не оставлял никаких сомнений в том, что это весьма состоятельный человек. Впрочем, предстань он даже в лохмотьях, молнией пронеслось в сознании Джеммы, впечатление оставалось бы прежним. Он все равно казался любимцем фортуны.
Джемма бесчисленное количество раз рисовала в своем воображении этот миг, репетировала свои приветственные слова, придумывала его ответ, но все это не помогло ей подготовиться к реальной встрече лицом к лицу с человеком, который приходился ей родным отцом.
Она поняла, что ее матери невозможно было не влюбиться в тридцатилетнего Агустина де Наваса. Даже в пятьдесят семь он подавлял своей внушительностью. Густые темные волосы, посеребренные на висках. Темные глаза, направленные на нее, будто стрелы. Черты лица поразительно красивы, но дочерна загорелую кожу уже перерезали во всех направлениях глубокие морщины. Необыкновенно стройная фигура с почти военной выправкой. Это был очень гордый, холодный, жесткий человек.
Фелипе представил их друг другу, но Джемма едва его расслышала. Все ее внимание было сконцентрировано только на нем — стоявшем перед ней отце.
Он рассматривал ее с минуту, и эта минута показалась Джемме часом, потому что ее переполнял ужас, что он узнает в ней черты матери. Но он не узнал — Джемма поняла бы, если бы это случилось. Она бы что-нибудь увидела на его красивом, холодном, замкнутом лице, поскольку ожидала этого узнавания.
Он приблизился и протянул ей руку, и Джемма приняла ее, убеждаясь, что не ошиблась в своем первом впечатлении. Пожатие, довольно крепкое, все же было холодным и бесстрастным. Губы его не улыбались.
— Не могу сказать, что рад видеть вас, юная леди, но раз уж вы здесь — я вас приветствую. — Глубокий голос, казалось, поднимался из самых недр груди.
В его приветствии не было ни капли сердечности, но Джемму это не удивило: ее ведь предупредили, что он — человек сложный. Изобразив на пересохших губах улыбку, она произнесла:
— Фелипе объяснил мне, что вы не испытываете особой радости по поводу предстоящей работы над портретом, но я вам обещаю, что все пройдет безболезненно.
В ответ Агустин де Навас приподнял чуть седоватую бровь.
— Очень на это рассчитываю. — Он проигнорировал тот юмор, который прозвучал в ее последних словах и которым она пыталась оживить их беседу. — Тщеславие мне не свойственно, и я не вижу никакого смысла в том, чтобы мое прижизненное изображение мозолило окружающим глаза, но раз уж Фелипе приказал — пусть будет так.
Выходит, он полностью отдает себе отчет в своей непопулярности, чтобы не сказать больше. Его голос был полон сарказма, а вслед за этим он послал в сторону Фелипе тяжелый взгляд, который ему вернули с такой ядовитой ухмылкой, что Джемма пришла в совершеннейшее изумление.
— Моя работа вас не разочарует, сеньор де Навас…
— Да, да, — он пренебрежительно махнул рукой. При виде такой грубости Джемма внутренне вскипела. — Налей мне еще, Фелипе… Ну, так расскажите о себе. — Ошеломив ее этой просьбой, Агустин жестом пригласил девушку присесть, и она еще не успела воспользоваться его приглашением, как он уже продолжал:
— Мне, впрочем, не нужна история вашей жизни, просто объясните, почему такая красивая девушка, как вы, решила писать портреты таких богатых стариков, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21