Дитя смертельно устало…
Но скоро…
Улыбка тронула его красивый рот.

Глава восьмая
ТРАГЕДИЯ КОКЕТКИ
Что могут женщины в любви?
Мы в восхищеньи — охладят,
Мы ввысь стремимся — вслед летят,
Но, покорив нас, вот беда, уходят навсегда.
Опера нищих
1
На следующий день после ночного бдения Траверсов в «Монплезире» остановилась в нескольких километрах от них, у кафе неподалеку от игорных домов Монте-Карло, другая английская пара — Форды. Пестрый тент надежно укрывал их от зноя. Из-под него виднелась лишь тонкая, нервная рука Джеффри со стаканом лимонада с джином и поля изящной шляпки его матери.
Так они сидели: до смешного молодо выглядевшая мать, которая, казалось, высматривала кого-то в толпе, и сын, хрупкий, смуглый, как чернослив, в белом шелковом костюме, участливо наблюдавший за своей родительницей. Миниатюрная миссис Форд всем своим видом показывала, что с ней что-то произошло.
То, что постигло миссис Форд, называется возмездием.
— Мама, не хочешь ли пойти поиграть?
— В этом душном зале? Мне и без того так жарко, что грим потек, — пожаловалась она, промокая прозрачным носовым платком лицо, — тот сразу стал похож на пастельное полотно. С косметикой, очевидно, таяла вся ее самоуверенность…
— Хочешь прогуляться по набережной, посмотреть на яхты в заливе?
— И как стреляют в голубей? Я становлюсь больной от этого!
— Останемся здесь?
— Но оркестр слишком громко играет и… О! Здравствуйте! Когда приехали?.. Рада вас видеть… где вы остановились?.. — и так далее со всеми проходящими мимо знакомыми…
Эффектный юноша, которого Пэнси прежде не видела, отделился от своей компании, чтобы спросить у миссис Форд, не помнит ли она его. Пэнси одарила его сияющей улыбкой, но промолчала. Молодой человек пролепетал, что приобрел в Каннах «Спиндрифт». Пэнси осведомилась, не машина ли это, и ей было сказано с укоризной, что это яхта. «Яхта?» — рассеянно повторила она, но смягчила вопрос тем многозначительным взглядом, который мог означать немало для владельца «Спиндрифта», замершего в ожидании, пока его обольстительница повернулась к сыну.
— Мама, неужели ты не узнаешь своего приятеля? По-моему, ты обещала выпить чаю на этой чертовой яхте, если он ее купит. И сейчас еще не поздно.
Пэнси беспокойно вздохнула, ей не хотелось ничего предпринимать и никуда двигаться. Найти бы какую-нибудь пещеру, заснуть в ней и не просыпаться, пока в волосах не забелеют седые прядки, пока не перестанешь вообще беспокоиться, какого они цвета!
Джеффри подумал:
«Бедняжка… она держится молодцом… Но, очевидно, это лето не слишком благоприятно для Фордов…»
2
Что же заставило Пэнси Форд оказаться в подобном состоянии духа в этой части света задолго до окончания лондонского сезона?
Chercher l`homme.
Мужчина в этом случае был одним из тех возлюбленных, которые имеют обыкновение вновь появляться в жизни женщины, но — слишком поздно. Она уже думает, что навсегда забыла его и все, что с ним связано, — и вдруг он возвращается. Иногда — во сне, в воспоминаниях. («До свиданья, детка, не скучаешь без меня?») Иногда — воплотившись в мужчину того же типа. (И тогда избраннику остается только удивляться, услышав, как она вдруг начинает смеяться, хотя в его словах нет ничего смешного, или увидев, что ее глаза наполняются слезами там, где плакать совершенно не о чем, или ощутив ее неожиданно живой ответ на какую-то незначащую, рассеянную его ласку… Его ли?) Воспоминания, отголоски, сходства…
Но не так вернулся к Пэнси Форд предмет ее девичьей любви. Он явился во плоти — минимуме плоти, поскольку был из тех худощавых, гибких, закаленных солдат, у которых не найдешь лишнего грамма веса и которые кажутся совершенно неотразимыми маленьким, пухленьким, избалованным женщинам. Когда (вот уже три недели миновало) он выбежал из-под тенистых харлингамских вязов, чтобы поприветствовать Пэнси Форд, пришедшую с компанией посмотреть игру в поло, она бледнела и краснела под слоем искусного грима и только смогла воскликнуть: «Неужели! Ты?» Совсем как девочка, только что со школьной скамьи, словно в день их первой встречи… Призвав на помощь весь здравый смысл и светский опыт, накопленный за тридцать трудных лет, она добавила:
— Как глупо все это. Я думала, что тебя убили на южноафриканской войне! Ужасно забавно видеть тебя здесь, Джим! Наверное, ты меня уже не помнишь!
— Как я мог забыть — это было как будто вчера на балу в саду!
(Они встретились там в 1890 году!)
— Смешно… Вот мой сын. Джефф, ангел мой, а это человек, в которого я была когда-то безумно влюблена.
(Ничто так не располагает к доверию, как правда, но кто распознает ее?)
— Влюблена еще до твоего рождения! Джим, какое у тебя звание? Генерал? Полковник? Полковник Хей-Молине.
— Здравствуйте, сэр.
— Здравствуйте.
Рукопожатия, пять минут болтовни о пони, о великолепной «для Англии» погоде, о продолжительности отпуска, — и он убежал, чтобы присоединиться к Друзьям.
«Два серо-голубых глаза, разделенные клювом, скелет, одетый чрезвычайно опытным портным, плюс галстук от Пиффера» — так отразил Джеффри в своей записной книжке появление полковника индийской армии Хей-Молине, на которого его мать смотрела таким взглядом, какого сыну не доводилось замечать прежде. С чего бы это? После нескольких встреч со старым поклонником Пэнси он надеялся на продолжение. «Мне этот оригинал нравится, — записал Джеффри. — Хотя у него нет ничего общего с мамочкой, они просто обязаны сделать друг друга счастливыми, я полагаю. Но разделяет ли мое мнение Хей-Молине? Трудно сказать».
Зоркий, внимательный, непоколебимый, он был одним из тех непобедимых, для которых не существует преграды между окружающим миром и его намерениями. С женщинами он был естественен: «Дорогая моя! Мое сердце у ваших ног». Это сопровождалось значительным взглядом. Было ли это игрой? Или за этим драматическим жестом страстного влюбленного скрывались подлинные чувства? Он сказал:
— Ну вот, мой отпуск кончается. Я должен отплывать пятнадцатого, а сколько мы успели пообщаться с тобой, Пэнси, после всех тех лет, что как саранча съела? Минутку в Харлингаме. Один танец, один визит в твой загородный дом, один час на ялике и обед у леди Скрегг. Не так много, дорогая моя! Ты согласна? Мы должны провести где-нибудь хоть несколько дней — слышишь!
И Пэнси Форд, которая привыкла одной рукой управлять мужчиной, а другой вести автомобиль, была застигнута врасплох.
Она смогла лишь, заикаясь, пробормотать: — О, да, неплохая мысль… но… э… Когда? И тут же спохватилась.
В жизни каждой женщины, сколь бы она ни притворялась, наступает момент, когда она стремится открыть свое сердце мужчине, платя ему золотом, а не разменной монетой, чистейшей искренностью, а не привычным кокетством. Увы! Не всегда тот, кому предназначаются эти сокровища, сознает это. Джентльмены предпочитают ложь!
Это «когда» должно было исходить от Хей-Молине.
Но он впал в неопределенность. Он что-то мямлил о последней неделе отпуска, которую, прежде чем сесть на пароход в Марселе, он должен провести со старыми тетушками на юге Франции, с тетушками, от которых зависит наследство. Было бы неплохо, если бы Форды смогли встретиться с ним там. Симпатичное местечко неподалеку от Монте. И, не сказав ничего более определенного, он улыбнулся.
— Ну, я позвоню или напишу. В общем, сообщу, — он кивнул и растаял.
И все мужчины, с которыми Пэнси Форд обошлась в свое время жестоко, могли бы считать себя отомщенными в последующие две недели, ибо Хей-Молине не зашел, не прислал письма и не позвонил.
3
Раздраженная, измученная женщина искала убежища в другой, более реальной привязанности.
— Джефф! Ах, Джефф, меня обманули!
Это было после ночного пикника возле Стоунхенджа, который устраивали самые блестящие молодые люди Британии — пэры, артисты, художники. О нем много писали, он заранее сделался предметом причудливых сплетен.
— Дорогая! Правда ли, что все они, едва часы бьют двенадцать, ходят задом наперед по кругу совершенно голые и несут чашу горячего супа, а переодетый пастухом дьявол выпивает суп и исполняет сердечное желание каждого?
Там присутствовала половина Русского балета, имена же остальных можно найти в справочнике «Как мы живем день за днем». На этом сборище великий певец танцевал, танцор пел. Не успели разойтись, а уже было известно, что веселье удалось на славу.
Но все, начиная с прелюдии — коктейля и кончая завтраком из яичницы с беконом, все было пустым и тленным для матери романиста. Она не позволила, чтобы в город ее вез на своем «Бентли» влюбленный юноша; она вверила себя Джеффри и «Крайслеру», который он только что купил. Новая игрушка была сплошь в технических новинках, точно жена нувориша в драгоценностях, и Джеффри потребовалась целая вечность, чтобы научиться водить ее.
«Водители отличаются друг от друга так же сильно, как любовники», — гласил афоризм, созданный Джеффри (который неизменно заставлял каждую женщину считать его безукоризненным любовником, но никого не пытался убедить в том, что он безукоризненный водитель). И мать всегда была готова помочь ему сохранить его водительские качества в тайне от человечества. Каким-то образом она устроила так, что юноша, желавший отвезти ее, отправился с хорошенькой девушкой, которая намеревалась ехать с Джеффри.
Форды тронулись в путь, и тогда ни с того ни с сего Пэнси Форд разразилась потоком откровенностей:
— Так мне и надо! За хвастовство, что ни один мужчина не заставит меня снова страдать. Посмотри на меня! Нет, не смотри, лучше выслушай! Джеффри, я должна кому-то излить душу!
Двадцать лет назад родители не выплакивали своих любовных неприятностей взрослым детям, но времена меняются. Не так давно на страницах английской «Тайме» в колонке писем появился жалобный и многозначительный призыв:
«Мама, дорогая, вернись же домой. Фред».
Тридцатью годами раньше мама умоляла бы вернуться домой своего сбившегося с пути Фреда, обещая все забыть и простить.
Но современный романист Джеффри Форд не находил ничего необычного в том, что мать попросила выслушать ее сентиментальные страдания. Его мать, чей праздный образ жизни он наблюдал четверть века.
— Джефф! Я была так молода, когда встретилась с ним! Я была мягкой, как сургуч, и Джим Молине пришел и приложил печать! Между нами было все, кроме помолвки! Я надеялась, что он меня любит так же сильно, как я его. Таким он казался. Однажды… Джефф, могу я рассказать о чем-то очень постыдном?
— Продолжай, дорогая, это же только мне, — сказал ободряюще сын, который, будучи романистом, не мог не оценить этих воспоминаний. Он отчетливо представил себе молоденькую девушку эдвардианской эпохи — юную Пэнси, которая осмелилась на что-то постыдное ради любви…
— Знаешь, было лето, мы носили тогда огромные, как колесо, шляпы с вуалью…
— С чем?
— Не смейся. Я знаю, это звучит допотопно. Теперь девушки носят более открытые одежды… кроме того, кожа у них лучше… но в те времена мы носили вуали. Какие это были вуали! Мне очень шла кремовая с черными крапинками… Он смотрел, смотрел и тихо так заговорил: «Наверное, я так несчастен из-за вуали». Я подумала, что он хочет поцеловать меня, а противная вуаль была аккуратно приколота и завязана, и, Джеффри, — я порвала ее!.. Ты можешь представить себе женщину, готовую разорвать что-нибудь из своих вещей? А я порвала вуаль — у самого рта. Но он только сказал: «Проклятие. Кто-то идет…» И все… Меня обманули? Меня? Пэнси Бевингтон? Но все это не имеет никакого значения, когда ты влюблена!
Джеффри издал звук сострадания и так неловко переключил передачу, что следующие слова матери утонули в рычании мотора:
— Но я чувствовала… чувствовала, что он любит, и ждала, когда же он скажет об этом. А он просто ушел. Отпуск кончился, и он уехал, не сказав ни слова, и скоро женился на какой-то ужасной девушке, которую знал с детства! И что мне оставалось, кроме как «благополучно» выйти замуж и плохо вести себя всю оставшуюся жизнь?
— Ничего. Конечно. Что тебе оставалось? — согласился утешитель-сын. Несмотря на собственные неприятности, он был тронут трагедией кокетки.
— Я так и не смогла с этим примириться! Никогда! Я стала безжалостной! Я превратилась в настоящую бестию по отношению к мужчинам! Я играла в любовь, как в шахматы! Я относилась к мужчинам словно к мусору, потому что все они были — не Джим! Не переставала злиться на женщин, которые заводили себе любовников, каких только хотели! Именно поэтому я вмешалась — я это сделала! — в твои отношения с этой девушкой, Джой Харрисон.
— Ах, да, но уже все в порядке, — поспешно вставил Джеффри, и тормоза «Крайслера» мучительно взвизгнули. — Она предпочла более красивого мужчину, ей уже безразлично.
— А мне не безразлично, на кого я похожа. И вот почему. Есть такая пословица: «Нецелованный — недобрый!» Это про меня.
— Ну, конечно.
Будучи современным сочинителем и, следовательно, обладая удвоенной дозой женского чутья в сознании, Джеффри Форд не нашел ничего нелепого в причислении к нецелованным этой известной светской соблазнительницы, каждый жест которой, казалось, срывал скальп с мужской головы, а записная книжка напоминала каталог любовных связей.
— Я понимаю, мама. Все остальное не имело значения. «Я был верен тебе, Чинара, по-своему верен был», — процитировал он и спросил, что стало с миссис Хей-Молине. — Умерла?
— Нет, она ушла от него. Ушла от Джима после трех лет замужества. Не понимаю почему. Разумеется, он никогда не был, что называется, «хорошим мужем». Но она вышла за него. Больше он не женился.
Слегка успокоившись, бедная кокетка вздохнула, припудрила нос и спросила у утреннего ветерка, что же ей делать теперь, когда Джим опять поступил с ней, как тогда: уехал, не сказав ни слова.
И тут ее сын предложил поехать им обоим на юг Франции. Внезапно он стал деловит, строил планы, как сдать внаем Риди-коттедж, запереть мамину квартиру, ее апартаменты и провести остаток лета, изучая Прованс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41