— Потому что, если ты умрешь, мне тоже станет незачем жить…
Она пододвинулась к нему ближе, посмотрела на него внимательно и спросила:
— Правда?
— Правда, — кивнул он.
— Поклянись, — потребовала она.
— Чем?
— Ну, хоть упавшей звездой… Я же все равно тебе поверю, — призналась она.
— Упавшей — клянусь. И не упавшими тоже. Всеми. Если я соврал тебе, звезды сегодня все погаснут…
Она успокоилась. «Ночью, — сказала она себе, — я это обязательно проверю…» Хотя, с другой стороны, зачем? Она верила ему и так. За два года она так привыкла к его присутствию, что мысль о том, что он может исчезнуть, или соврать ей, или вообще жениться на ком-то, казалась ей такой нелепой и смешной, что даже думать не хотелось о таких глупостях!
Она даже не задавалась вопросом, как жила до встречи с ним, потому что ей уже казалось, что он был рядом всегда. Просто раньше он был… растворенным в воздухе. Окружал ее невидимо и охранял…
— А ты меня не бросишь? — вдруг спросил он.
— Я?!
От удивления у Мышки перехватило дыхание.
— Нет уж, — сказала она. — Этого ты никогда не дождешься…
Он промолчал. Иногда ему хотелось привязать ее к себе, потому что он и сам не рисковал признаться себе в том, что больше всего на свете боится ее потерять.
— Клянусь тебе всеми планетами, звездами и туманностями, — серьезно произнесла она. — Всякими астероидами и метеоритами… Никогда. Даже если ты сам меня об этом начнешь просить… Я жуткая, невоспитанная, назойливая. Змея, пригретая на твоей груди… Тебе придется терпеть меня всю оставшуюся жизнь, и потом — тоже… Потому что, так думаю, я сумею упросить Бога, чтобы он нашел для нас отдельное облако.
Она теперь оказалась рядом с ним и наматывала волосы на палец, наблюдая за его реакцией.
Он молчал, улыбаясь ей.
И она просто улыбнулась в ответ. Потому что за два года они уже научились этому — вкладывать слова в улыбку, боясь лишний раз произнести их вслух.
* * *
Чтобы сократить путь, Мышка пошла через гаражи. Уже начинало смеркаться, и все-таки надо было успеть выучить параграф хотя бы из этой невыносимой геометрии, поэтому она спешила. Вообще-то она ненавидела там ходить. Рядом была железнодорожная насыпь, то и дело мимо грохотал поезд, отчего Мышке казалось, что она растворяется в этом адском гуле, и хотелось убежать. Кроме того, там почти каждый вечер собиралась кузякинская компания, и, несмотря на то что теперь Кузякина старалась держаться от нее подальше, Мышке совсем не нравилось встречаться с ней.
Она боялась не Кузякиной, и уж тем более не ее друзей. Нет, она боялась того, что было у Ленки внутри. Потому что каждый раз, когда они встречались, Мышка обнаруживала, что это «черное» становится все больше и больше, заполняя Кузякину почти всю, как черная жижа расплывается в болоте.
Она шла быстро, хотя, к своему облегчению, и обнаружила, что в гаражах много народу, — видимо, в связи с потеплением, решила она.
Гараж Костика был открыт, как всегда, настежь, и оттуда доносились голоса, смех и какая-то совершенно невыносимая песня про Сивку-Бурку.
Мышка постаралась не смотреть в их сторону, чтобы не накликать беду. Сама же отказалась, когда Кинг предложил ее проводить…
Во всяком случае, хоть это хорошо, тут же подумала она. Они бы наверняка привязались к нему.
Дядька из гаража напротив посмотрел в ее сторону и продолжил возиться со своим «Запорожцем». Дядька был лысый, и Мышка немного успокоилась. Значит, если что-то придет в голову этому типу с маслеными глазками, Виталику, он не посмеет дернуться. Она уже определила, что этим «героям» присуща трусость.
Виталик как раз стоял у двери, скрестив руки на груди, и смотрел в ее сторону. Сердце Мышки тревожно забилось.
«Все в порядке», — сказала она себе, стараясь не показать виду, что ей страшно.
Она уже пыталась найти причину этого непонятного страха, ведь он ничего не делал. Даже не говорил ни слова. Просто стоял и глядел на нее. Мало ли кто так смотрит…
«Нет, — призналась она себе. — Так не смотрят… Могут просто издевательски смотреть. Могут смотреть похотливо. Могут надменно… А этот, без определения… Как будто он вообще не существует на самом деле. У него мертвые глаза».
Поняв внезапно, что этими рассуждениями Мышка только мешает самой себе, нагнетая атмосферу этого самого ненавистного страха, она решительно пошла дальше, стараясь все-таки смотреть в сторону.
«Вот бы подойти и спросить у него, что он на меня смотрит. Глупости, — призналась она себе. — Не сможешь ты, глупая Мышка, этого сделать. И правильно поступаешь. Потому что в этом взгляде и есть твоя… — она даже усмехнулась, — „мы-ше-ловка“. Опля, закрылась дверца, и нет больше маленькой Мышки».
Теперь она почти поравнялась с ним. Быстрее, подгоняла она себя. И не смотри… Если его взгляд в тебя проникнет, это будет как яд кураре…
— Привет, Краснова!
Она невольно вздрогнула. Обернувшись, увидела Кузякину. Ей показалось, что Ленка уже довольно пьяна, во всяком случае, на ногах она держалась нетвердо. Слегка покачиваясь, она шагнула в сторону Мышки, держа в руке бутылку какого-то дешевого вонючего портвейна, — Мышка почувствовала невыносимый запах даже на приличном расстоянии.
— Пошли, выпьем с нами, — предложила Кузякина.
— Не могу, — сказала Мышка.
— Не хочешь…
— Предположим, что не хочу…
Кузякина секунду обдумывала, как ей отнестись к этим словам, но винные пары уже заняли изрядное место в ее голове, а мыслей там осталось совсем мало, и сочеталось это все друг с другом как-то… тошнотворно.
Она хмыкнула и пробормотала:
— Ну, как хочешь… Мое дело предложить…
Мышка хотела уже идти дальше, но внезапно остановилась. С Ленкой было что-то не так. Она не могла понять, что именно…
Она остановилась, обернулась. Ленка стояла, привалившись плечом к этому типу с мертвыми глазами, и тот обнимал ее за плечи, одновременно лаская с такой откровенностью, словно никого, кроме них, в мире не было.
Но дело-то было не в этом.
Мышка зажмурилась, пытаясь понять, в чем же дело, но тут же одернула себя.
В конце концов, это Ленкина проблема.
Она пошла дальше и, только оказавшись уже возле дома, поняла, что ее так обеспокоило.
То черное. Смерть.
Смерть приблизилась почти вплотную.
Словно подтверждая ее мысли, где-то загудел поезд, и Мышке захотелось побежать, попытаться развести беду руками, но она знала — ей с этим не справиться.
Никогда ей с этим не справиться…
* * *
«Быть может, твоя легкая полуулыбка сохраняет меня живым… Я сам не знаю, зачем живу в этом мире. Тут раньше чего-то не хватало. Красоты. А потом появилась ты, но… Дальше как у Блаженного Августина. Я поздно полюбил тебя, Красота…»
Он перестал писать — к чему, все равно… Никогда он ей это письмо не отправит. Ничто и никогда не омрачит ее жизнь.
Во всяком случае, если это от него зависит, ни одна темная тень, промелькнув рядом, не осмелится коснуться ее.
В дверь позвонили, и он пошел открывать, ожидая увидеть кого-то из «бродяг».
— Мама? — На удивленном полу вздохе, словно в то время, когда он был ребенком. Покорным. Беззащитным.
— Привет, — сказала она, входя. — Ты не звонишь уже почти месяц… Вот я и прилетела…
Коснувшись его щеки губами, она прошла в комнату. Такая же, как всегда. Подтянутая, прекрасно выглядит, отметил он. Лет на тридцать, не больше…
— Я правда рад тебя видеть, — сказал он.
— Тогда поставь чайник… Ненавижу самолеты. Постоянное ощущение отрыва от земли, и как будто лишаешься защиты…
— У меня наоборот, — рассмеялся он. — Почему-то именно на земле я испытываю беспокойство и тревогу. Впрочем, ты права… Самолеты слишком тяжелые, чтобы дать полное ощущение свободы…
Она слегка усмехнулась, пытаясь скрыть за этой улыбкой свою тревогу и раздражение.
Он не изменился. Господи, сколько можно ждать-то? Она вспомнила, как еще вчера убеждала мужа, что все это — просто самоутверждение. Перебесится, в конце концов… Примет существующий порядок вещей, поняв, что ему не справиться… Появится женщина. Но теперь она начинала сомневаться в этом. А если и в самом деле — он просто болен?
— Стае, — тихо сказала она, испугавшись собственных мыслей. — Ты… Ты нашел работу?
— Да, — улыбнулся он. — Нашел. Как ты думаешь, откуда у меня эта квартира?
— Я думала, ты ее снимаешь…
— Нет. Я работаю. У меня очень хорошая работа, мне нравится…
— И кем же ты…
— Дворником, — улыбнулся он.
Она даже отшатнулась, глядя на него с ужасом.
— Ну да, — кивнул он. — А что в этом плохого, ма?
— Господи, Стае… Это ты меня спрашиваешь, что в этом плохого?
— Нормальная работа. Если я не могу заниматься тем, чем мне хочется, вполне нормальная… Всего три часа по утрам, нормально платят, и еще квартира…
— Стае! Я говорю о нормальной работе! В конце концов, ты же получил блестящее образование! МГУ!
— Ма, ты снова начала мычать. Ты же не корова… Ну и что мне прикажешь делать с этим твоим «м-г-у-у-у»? — Он рассмеялся. — Я, конечно, мог бы найти бочку и плавать по ней, как Стенька Разин по Волге. Но, увы, вряд ли кто-нибудь начнет оплачивать мои вояжи туда-сюда. Признайся, что философское образование до безумия нелепо. Как будто можно почесть философию профессией…
— А дворник?
— Дворник — это профессия, — лаконично отозвался он, разливая чай.
— Именно так ты видишь свое будущее…
— Я его, честно говоря, вообще не вижу…
— Оставь свой дурацкий экзистенциализм…
Ма, при чем тут это? Я просто сказал, что не вижу смысла заботиться о химере. В конце концов, Господь сказал, что Он сам позаботится о лилиях, которые не прядут… И знаешь, иногда мне кажется, что именно так и есть. Как бы Он снимает с себя заботу о тех, кто слишком уж заботится об этом самом будущем… А если его и в самом деле нет? Только настоящее… А ты тратишь это самое настоящее на такие химеры, как зарабатывание денег. Или там всякие накопления… Жажда власти, денег… Это все такие глупости, ма! Я думаю, люди, которые думают только об этом, просто несчастные существа! Потому что они, наверное, и слыхом не слыхивали про счастье. Вот им и кажется достижение каких-то там высот счастьем. А на деле… — Он махнул рукой. — Чай будешь? Ты же хотела…
— Наверное…
Он видел, что она расстроена.
— Ма, — тихо сказал он, опускаясь перед ней на колени и беря ее за руки. — Я тебя очень люблю. Просто иногда я не могу понять, зачем тебе это нужно — прятать свое лицо за маской… У тебя такое прекрасное лицо… То, настоящее. Такое не похожее на другие лица… А ты накладываешь гору косметики только затем, чтобы походить на окружающих тебя… Чтобы не выделяться. Так безопаснее, да?
Она едва не кивнула, повинуясь безотчетному порыву признать его правоту. Нет, это невозможно…
— Стае, — тихо заговорила она. — Я просто старею… И право же, все женщины пользуются косметикой. Чтобы лучше выглядеть.
— Я не понимаю зачем. Ты куда лучше выглядишь без боевой раскраски. Просто так кем-то положено. Надо быть похожими…
— Давай оставим эту тему.
— Давай, — согласился он. — Тем более чай остывает…
Она все-таки собралась с силами, чтобы сказать ему то, что должна сказать. Попытаться вернуть его… Хотя, видит Бог, это невозможно…
— Стае, как же быть отцу?
— А что, собственно? Я даже на расстоянии причиняю ему неудобства? — остановился он, обернувшись.
— Представь себе, что он должен говорить… Что его сын работает дворником?
— Ах, вот в чем дело, — рассмеялся он. — Ну, здесь мы квиты. Мне, знаешь ли, тоже неприятно признаваться, что мой отец… работает гэбистом.
* * *
У Ленки нестерпимо кружилась голова. Мысли путались, и она даже не пыталась привести их в порядок.
И отчего-то она разозлилась на Виталика, даже тошно ей стало, потому что этот козел всегда так пялился на Краснову, как никогда — на Ленку. И вроде бы не было ей особого дела до этого урода. Но все равно обидно…
— Чего ты к ней пристал? — спросила она, отпивая из бутылки новый глоток.
— Кажется, тебе хватит, — сказал Костик, пытаясь отнять у нее бутылку.
— Чего? — Она прижала к себе бутылку и прошептала: — Милая моя бутылочка… Нас хотят разлучить.
— Тогда не пори чушь, — сдался Костик. — С чего ты взяла, что…
— Я. Взяла. Я… — Она захохотала неожиданно громко. — Я взяла. С ума сойти… Он же всю дорогу пялится на эту Краснову, как будто в жизни ничего интереснее не видел!
— Отстань, — поморщился Виталик. — Отстань, слышишь?
— Ты просто ее трахнуть хочешь… Хочешь?
Он не ответил.
— Только вот незадача, — не унималась Ленка. — Хочешь, я тебе расскажу, за что ее чуть не выгнали в восьмом классе? Представь себе, идет наша Зинаида и видит, как Краснова сидит себе на лавочке перед домом, и ее невинные такие ручки лежат в руках вполне взрослого дяденьки… А ее невинные глазки смотрят целенаправленно в его глаза… Такая чудесная картина, что Зинаида дара речи лишилась… Вызвали эту вашу ходячую невинность на педсовет, а она возьми там и ляпни: «Не ваше это дело!» Если бы не Зоя, директриса, ее бы уже давно в школе не было. Отправилась бы вместе со своей подругой Мариной доучиваться в вечерней школе… Так что, если ты ее собрался невинности лишать…
Она хихикнула. Говорить стало совсем невмоготу, буквы норовили перепутаться в словах, и ужасно хотелось лечь.
Она уже было и собралась это сделать — прямо на полу.
— Черт, — сказал озабоченный Костик, — сколько она вылакала?
— Бутылку.
— Ё-моё… Давай ее в машину положим…
Они перетащили ее в машину.
Она пробормотала, что они полные козлы, и тут же вырубилась.
— Да уж, — протянул Костик. — Что называется, ни вина тебе, ни бабы… Чего мне теперь, тут ночевать, что ли?
— На фиг?
— А как я ее тут оставлю?
— Просто. Включи отопление, а то ночью еще холодно…
Костик послушался. Закрыл машину. Проверил, плотно ли она закрыта.
Потом они заперли гараж.
— Она до утра и не проснется, — успокоил его Виталик. — А с утра пораньше придешь и откроешь… Она часам к шести проспится… И папенька ничего не узнает.
Лучше бы и не напоминал, скис немедленно Костик. Если отец обнаружит в машине полуголую девку, ему несдобровать…
Он бы даже тут остался, посидел бы, покараулил…
— Пойдем, я знаю, где догрузиться, — позвал его Виталик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37