https://wodolei.ru/catalog/shtorky/prozrachnye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Руки Джессики скользнули вниз и начали расстегивать мои джинсы. Потом она выскользнула из футболки, но когда я попытался расстегнуть ее молнию, решительно отстранила меня.
– Я сама. Лучше раздевайся одновременно со мной.
Обнаженные, мы пошли дальше по полю. Пшеница доходила нам только до пояса, но вокруг все равно не было ни души. Через некоторое время Джессика остановилась и опустилась на колени, увлекая меня за собой. Я держал ее голову и, целуя ее, чувствовал мягкость и податливость горячего рта и легкие прикосновения зубов. Когда она отстранилась от меня, я опрокинул ее на спину и опустился вниз так, чтобы моя голова была на уровне треугольника вьющихся светлых волос.
Почувствовав, что мышцы Джессики начали спазматически сокращаться, я быстро сел и широко раздвинул стройные ноги, готовясь войти в нее. Она лизала мои губы, нежно покусывая их, и ее острые ноготки впивались мне, в спину. Я лег сверху и, подняв ее голову так, чтобы видеть лицо, вошел в нее одним резким движением. Джессика закричала. Я остановился, после чего стал входить в нее снова и снова. Я понимал, что причиняю ей боль, но ее, казалось, это только сильнее возбуждало, потому что она просила еще и еще. Чувствуя, что скоро кончу, я снова и снова входил в нее. Я хотел еще раз услышать ее крик. Заглянув мне в глаза, Джессика рассмеялась:
– Подумай о своей жизни, Александр. Подумай обо всем, что в ней было и есть, и отдай мне это. Я хочу тебя всего, без остатка!
Впившись в ее губы, я одним резким движением так высоко поднял ее ноги, что колени почти коснулись плеч.
– Да, так, – простонала она. – Теперь я чувствую, что ты весь мой. Иди же ко мне, Александр! Иди! – Я смотрел на ее искаженное от похоти лицо и вдруг услышал вопрос, который заставил меня по холодеть: – А она была так же хороша, как я? Твоя цыганка?
Увидев выражение моего лица, Джессика расхохоталась.
– Неужели ты сейчас думал о ней? – спросила она, извиваясь подо мной и запустив пальцы в мои волосы. – Об этой цыганской потаскушке?
Мои руки сжали стройную шею с такой силой, что еще немного – и я бы ее задушил. Снова и снова я резко входил в нее, не щадя, не обращая внимания на просьбы остановиться. Всем своим весом я прижимал ее к земле. Пусть кричит, пусть вырывается, она должна заплатить мне за свои слова. В момент наступления оргазма я смог выкрикнуть лишь одно-единственное имя, и мое тело обмякло.
Когда Джессика наконец попыталась пошевелиться, я перекатился на спину, по-прежнему не глядя на нее. Я чувствовал ее дыхание и слышал, как она снова начала двигаться.
– Посмотри же на меня, – прошептала она, по ворачивая мою голову.
Я посмотрел. Джессика мастурбировала. Но это нe вызвало во мне ничего, кроме отвращения. Заметив это, она отрывисто рассмеялась, после чего почти сразу ее тело выгнулось дугой, сотрясаемое волнами оргазма. В тот момент я испытывал к ней только ненависть.
– Итак, значит, ее звали Элизабет, – констатировала Джессика, когда мы вернулись к ограде и начали одеваться. Глядя, как она натягивает джинсы на свое хрупкое тело, я с трудом подавил желание ее избить.
– Ты все еще злишься? – Поняв, что я не собираюсь отвечать, Джессика продолжала: – Но если ты хоть на секунду задумаешься о только что происшедшем между нами, то поймешь: эта злость и была основной причиной наших занятий любовью. Тебе было необходимо заглянуть в себя – только это может помочь справиться с болью.
– Какой болью? Если понятия не имеешь, о чем говоришь, то, по крайней мере, молчи!
– Нельзя быть таким озлобленным на весь белый свет, Александр. А ведь ты чудовищно озлоблен. Я хочу помочь тебе преодолеть эту злобу внутри себя. Я обещала федерации, что сделаю это, и, похоже, сделала, хотя сам ты этого еще не понимаешь.
– Федерации?! Ты хочешь сказать, что вы обсуждали меня во время своих лесбийских оргий? Да тебе лечиться надо!
– Нет, Александр. Это тебе надо лечиться. Судя по тому, как ты обращаешься с женщинами, ты действительно болен. Пойми, что, оскорбляя нас, ты оскорбляешь себя. И я оказалась права – это все потому, что ты по-прежнему тоскуешь по своей цыганке. Неужели память причиняет тебе такие страдания?
Я отвернулся.
– Бедный Александр! – проворковала Джессика.
– Может быть, мы все-таки сменим тему? – огрызнулся я.
– Конечно, сменим. Но если я смогла понять и принять этот факт, то почему ты не сможешь сделать того же самого? В конце концов раз уж мы собираемся пожениться, мне придется жить и с ней тоже, разве не так?
Я резко обернулся, не веря свои ушам:
– Что-что мы собираемся сделать?!
Джессика засмеялась, и в этот момент я ненавидел ее так, как никого и никогда с того самого дня, как узнал правду об Элизабет.
Она начала перелезать через изгородь, и я схватил ее за руку:
– А теперь, Джессика, я хочу, чтобы ты крепко-накрепко запомнила одну вещь. Я не имею ни малейшего желания жениться на тебе, равно как и ни на ком другом. Так что…
– Договорились. – С этими словами Джессика чмокнула меня в щеку, легко перепрыгнула через ограду и побежала по полю обратно, к тому месту, где остались ее родители.
Глава 11
Я ненавидел ее, и в то же время это было какое-то наваждение. Чем сильнее я старался держаться от нее подальше, тем хуже мне это удавалось. Казалось, что Джессика оплела меня паутиной, которую я не в силах был разорвать. Когда у нее возникало желание, она выползала из логова, удовлетворяла свою похоть, после чего отбрасывала меня прочь, как использованную салфетку. Недели складывались в месяцы, а я все продолжал и продолжал с ней встречаться. Ее независимость и непостоянство буквально сводили меня с ума. Вечные поиски смысла жизни продолжались, и мне недвусмысленно дали понять, что от меня и этом вопросе нет никакой пользы. Ее потребность в обретении собственного «я», признания и определенного социального статуса была неиссякаемым источником наших постоянных ссор, но со временем она уже не могла без меня обходиться, так же как и я без нее.
Генри не скрывал своего презрения к Джессике, но это, как ни странно, лишь еще больше раззадоривало меня. И когда мы с ней решили оставить наши комнаты в колледжах и снять небольшой домик на окраине Оксфорда, я даже подумал, что вместе с моим переездом придет конец и нашей многолетней дружбе с Генри.
– Ты сошел с ума! – кричал он, стоя на пороге комнаты и наблюдая за моими сборами.
– Возможно, – невозмутимо отвечал я, снимая со стены Энзора и невольно морщась при воспоминании о вечере нашего знакомства с Джессикой.
– Она нехороший человек, Александр, поверь мне. Ведь ты же знаешь, что она спит и с другими, кроме тебя!
– Угу. Знаю, – кивнул я.
Генри в отчаянии ударил кулаком по стене:
– И ты можешь так спокойно говорить об этом? Господи, Александр, мне начинает казаться, что передо мной совершенно незнакомый человек.
Я рассмеялся:
– Генри, тебе не кажется, что это начинает напоминать любовную ссору?
Генри даже не улыбнулся. Наоборот, я видел, что он с трудом сдерживает слезы. Отвернувшись, я начал собирать свои бритвенные принадлежности, но следующий вопрос заставил меня резко обернуться, судорожно сжав в руке бритву.
– Это из-за Элизабет, да?
По молчаливому уговору эта тема считалась запретной с тех пор, как мы покинули Фокстон.
– Я знаю, что это из-за нее. Джессика не отказала себе в удовольствии поставить меня в известность. Она позволяет тебе думать об Элизабет, когда ты спишь с ней, да?
Я почувствовал, как кровь отлила от моего лица.
– Ты сошел с ума…
– Нет!; Это ты сошел с ума! Ты хоть понимаешь, почему она это делает? Потому что таким образом она как бы никогда до конца не принадлежит тебе и вольна делать все, что ей заблагорассудится. Она просто использует тебя, Александр, бросает тебе вызов от имени всей женской половины человечества. И если ей удастся сломать тебя, то, с ее точки зрения, это можно будет считать одной из величайших побед феминизма.
– Ты сам не понимаешь, что говоришь.
– Я-то как раз понимаю! Я не собираюсь приносить себя в жертву какой-то сволочной мужененавистнице! Господи, да это же написано у нее на лице. Александр, неужели ты не видишь, что она сделала тебя всеобщим посмешищем? Неужели ты думаешь, что сможешь забыть Элизабет, если…
– Забыть Элизабет! Какого черта ты хочешь этим сказать? Да, я действительно совершил ошибку, потому что был тогда почти ребенком. Так почему бы гебе не последовать моему примеру и не забыть об этом? А что касается всей этой чуши насчет…
– Это не чушь, Александр. И я далеко не единственный, кому Джессика охотно рассказывала об том. Как ей удалось так привязать тебя к себе? Она что, в постели переодевается в форму медсестры?
– Да замолчишь ты наконец или нет!
Генри был очень бледен. Отведя взгляд от моего лица, он посмотрел на бритву, которую я по-прежнему сжимал в руке.
– Может быть, воспользуешься ею прямо сейчас? Советую тебе вскрыть вены прежде, чем это сделает за тебя Джессика. И попомни мои слова, Александр, эта женщина тебя погубит!
He успел я собраться с мыслями и что-то ответить, как Генри, с силой хлопнув дверью, ушел.
После этого случая мы не виделись несколько недель, но я настолько был занят Джессикой, что ничего не замечал. Моя нынешняя жизнь мало напоминала старую. Во-первых, пришлось привыкать к незнакомому мне прежде богемному кругу писателей и художников. Во-вторых, я буквально изнывал, целыми днями позируя обнаженным, в то время как Джессика стояла у мольберта и рисовала нечто совершенно непонятное. Это был ее сюрреалистический период.
Наша совместная жизнь очень быстро утратила прелесть новизны. А когда дом заполонили ее подружки-феминистки, которых я называл лесбийской бригадой, стала просто невыносимой. Тем более что Джессика вновь принялась посещать всевозможные феминистские сборища в разных концах страны. В это время Либеральная федерация женщин, членом которой она была, как раз пыталась протолкнуть в правительство закон о равной оплате труда. Правда, кроме этой, их заботило еще множество проблем, таких, как контрацепция, права работающих женщин-матерей, принятие закона против сексуальных домогательств по месту работы и, наконец, давний конек Джессики – допуск женщин к игре на бирже. Было немало и другого, но все это оставляло меня совершенно безразличным. Я не испытывал ничего, кроме раздражения, от бесконечных политических споров и дискуссий, которые велись у нас в доме всякий раз, когда Джессика не была в отъезде. Утомляла меня и постоянна борьба Джессики с собственными внутренними противоречиями. С одной стороны, она страстно верила во все феминистские идеалы федерации, а с другой – не только жила с одним из ярых врагов феминисток, но и начала по-настоящему к нему привязываться. Джессике никак не удавалось разрешить эту проблему, и она пребывала в конфликте с собой. Я тоже не мог примириться со многими вещами. Так, например, я никогда не настаивал, чтобы она готовила, мыла за мной посуду или гладила мои вещи. Я был вполне в состоянии обслуживать себя сам, что, собственно, и делал. Но порой у Джессики возникал хозяйственный зуд, и тогда она стремилась взять это в свои руки. Однако, утверждая, что делает все исключительно из любви ко мне, она уже через несколько минут начинала гневно обличать меня в том, что я унижаю ее достоинство, ее статус современной и независимой женщины, как и все мужчины, хочу превратить ее в рабыню, в красивую куклу, заставить рожать детей, чтобы потом воспитать их по своему образу и подобию. И вообще в мире не существует ничего более глупого, нелепого и высокомерного, чем мужчины!
После одного такого конфликта, вспыхнувшего из-за того, что я имел неосторожность попросить Джессику отправить мое письмо, я пулей вылетел из дому. Мне было отчаянно необходимо мужское общество, и уже через несколько минут мы с Генри радостно хлопали друг друга по спине, как будто никогда не ссорились. В моей старой комнате теперь жил Роберт Литтлтон. Он приехал в Оксфорд после Итона через год после нас и хорошо знал семью Генри. Мы стали проводить много времени вместе. Мы ходили в «Браунз», в «Кингз Армз», но чаще всего в «Парсонз. Плэже», потому что эта забегаловка считалась чисто мужской, и я знал, что Джессика ее терпеть не могла.
Отсюда, конечно, не следует, что мы с Джессикой перестали жить вместе. Наши крайне эксцентричные и причудливые отношения, замешанные на ненависти и похоти, продолжали развиваться своим, весьма оригинальным путем. Привязанность Джессики давала мне все большую власть над ней, и я даже получал своеобразное удовольствие, наблюдая, как она отчаянно старается не обращать внимания на мои многочисленные связи и мстить, заводя собственных любовников. Кроме того, у меня было еще одно немалое преимущество перед Джессикой. В отличие от нее, меня такие отношения полностью устраивали, и я не собирался ничего менять.
Поэтому когда однажды, вскоре после выпускных экзаменов, я предложил пригласить мисс Энгрид погостить в Оксфорде, то был удивлен собственным решением не меньше всех окружающих. Генри же, судя по выражению его лица, был просто потрясен.
– Ты только представь себе, – сказал я, прежде чем он успел что-то возразить, – как эта старая крокодилица будет расхаживать по Оксфорду и напоминать всем, чтобы они не кусали ногти и аккуратнее заправляли рубашки. Да это будет просто отпад!
– А где она остановится?
– Наверное, у нас с Джессикой.
Честно говоря, я не задумывался над этим вопросом и, лишь увидев, как расширились глаза Генри, понял, что такая идея вряд ли была удачной. Это и подтвердилось чуть позже, когда Джессика открытым текстом заявила, что не собирается целыми днями выносить присутствие старой кошелки, и ехидно поинтересовалась, зачем мне понадобилось ее приглашать. Может быть, я испытываю особую слабость к кастеляншам?
Если до этой выходки Джессики у меня еще оставались сомнения, стоит ли приглашать мисс Энгрид, то после нее я в тот же вечер сел и написал письмо в Фокстон. На следующей неделе пришел ответ, в котором мисс Энгрид сообщала, что с удовольствием приедет, и просила заказать для нее номер-люкс «в этой милой истгейтской гостинице», где она останавливалась в прошлый раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49


А-П

П-Я