Не было никакой необходимости в этом чисто машинальном мысленном
прощупывании. В этих спокойных американских водах не было ни акул, ни
крокодилов, ни морских змей. Это была просто привычка, выработанная
осторожность, благодаря которой Дэвид Бартон стал экспертом в своей
области, одной из немногих вакансий, доступных телепатическому меньшинству
Болди. И после шести месяцев в Африке чего ему хотелось больше всего, так
это не контакта - а чего-то, чтобы снять его психическое напряжение. В
джунглях Болди может найти общение с природой вне-Торовского Торо, но не
даром. За языческим духом этих первобытных районов бился настойчивый пульс
сильного инстинкта: почти бездумное самосохранение. Только в картинах
Руссо, которые пережили Взрыв, Бартон ощущал ту же яркую, почти безумную
страсть к жизни.
Где люди устали от зеленого вина,
И пресытились малиновым морем...
Ладно, теперь он вернулся, и был недалеко от места, где родился его
дед, возле Чикаго, и мог немного отдохнуть.
Его руки двигались по сложным приборам управления, плавно посылая
машину вверх, как будто этим движением он избегал чего-то неминуемого. Вы
живете в основном на земле, и уж если вам случилось быть телепатом - что
же, в этом были свои преимущества и недостатки. Конечно, никто больше не
линчевал Болди. Довольно защищенные, почти принятые благодаря своему
предусмотрительному самоподавлению - подчеркнутому постоянно носимыми ими
париками - они могли найти работу и место в жизни. Конечно, это были
специальные работы, не приносившие слишком большой власти или дохода.
Работы, на которых особый талант обращался во благо социальной группы.
Бартон был натуралистом, знатоком всевозможных пернатых. И в этом было его
спасение.
Он помнил, как собрались много лет его родители и нескольких других
Болди, связанные глубокой дружбой и пониманием, которые всегда сплачивали
телепатов. В памяти все еще жили те беспокойные обрывки мыслей,
вспыхивающих и гаснущих в комнате, более живых, чем лица собравшихся.
Опасность, полумрак, желание помочь.
"... Выход его энергии... не ученый... если приспособлен неплохо -
найти работу для него..."
Он мог вспомнить слова, только абсолютные значения со значительными
оттенками и двусмысленностями, и то имя-символ, которым другие обозначали
его. Для них он был Дэйв Бартон. Их мысли-обращения к нему лично хотя и
отличались для каждого ума, всегда несли одно и то же ядро личностного
смысла, которое принадлежало только ему из всех людей в мире. Имя, которое
могло бы носить пламя свечи, тайное и непроизносимое. Его собственное.
И из-за этого, и потому, что любой Болди должен выжить и
приспособиться, ибо от этого зависит благополучие всей расы мутантов, они
нашли ответ. Для обычных людей хулиганство было обычным делом; в те дни
каждый носил кинжал и дрался на дуэлях. Но сами телепаты жили в одолженном
времени. Они существовали только благодаря доброй воле, которую сами же и
сформировали. Эту добрую волю было необходимо постоянно поддерживать, и
это не могло быть сделано пробуждением антагонизма. Ни у кого не мог
вызвать зависти доброго нрава старательный эксперт по семантике, а вот
Д'Артаньяну могли позавидовать - и позавидовали бы. И выход для чудесным
образом смешавшегося наследия мальчика, в ком кровь предков-первопроходцев
и новаторов смешалась с осторожным напряжением Болди, мог быть только
один.
Так они нашли ответ, и Бартон сделался пионером джунглей, обращая
свой острый ум против животной дикости тигра или питона. Если бы это
решение тогда не было найдено, то Бартона сейчас могло бы не быть в живых.
Ведь обычные люди все еще были насторожены, все еще нетерпимы.
К тому же его не интересовал внешний мир; он просто не мог быть
другим. Неизбежно было то, что он рос в усталости от неуловимой симфонии
мысли, живой волной перекатывающейся даже через моря и пустыни. Мысленный
барьер не спасал; даже за этой защитной стеной чувствовался бьющий по ней
поток мысли. Только в необъятных пространствах неба можно было найти
временное укрытие.

Металлическая стрекоза ввинчивалась в небо, слегка вздрагивая под
порывами ветра. Озеро под Бартоном превратилось в десятицентовую монету.
Вокруг него раскинулись еще более разросшиеся за пятьдесят лет леса
Лимберлоста, болотистая пустыня, в которой постоянно перемещались
странствующие банды недовольных, неспособных приспособиться к общественной
жизни в сотнях тысяч поселений, разбросанных по всей Америке, и боящихся
объединиться. Они были антиобщественны и, вероятно, в конце концов просто
обречены на вымирание.
Озеро превратилось в точку и исчезло. Внизу грузовой вертолет тянул
за собой на запад цепочку планеров - наверно с треской из Великих городов
Побережья, или виноградом для вина с виноградников Новой Англии. Названия
в отличие от страны не слишком изменились. Слишком сильно сказывалось
языковое наследие. Давно уже не существовало городов под названием
Нью-Йорк, Чикаго или Сан-Франциско; было психологическое табу, знакомая
фуга, принявшая форму такую, что новые маленькие узкоспециализированные
поселения никогда не назывались по имени пораженных раком разоренных зон,
однажды названных Нью-Орлеаном или Денвером. Из американской, да и из
мировой истории пришли названия - Модок и Лафитт, Линкольн, Рокси,
Потомак, Моухассет, Америкэн Ган, Конестога. Лафитт, расположенный на
побережье Мексиканского Залива, посылал корабли с рыбными деликатесами
порджи и помпано в Линкольн и Рокси в сельскохозяйственном поясе; Америкэн
Ган выпускал оборудование для ферм, а Конестога, откуда сейчас летел
Бартон, находилась в районе рудников. Там тоже был зоопарк умеренных
широт, один из многих, которые Бартон обслуживал на всем пространстве от
Паджета до Флориды.
Он закрыл глаза. Необходимость заставляла Болди проявлять социальную
сознательность, а когда мир лежал под ним подобно карте, было очень трудно
не представить его утыканным головками цветных булавок - очень много
черных и очень мало белых. Обычные люди и Болди. Кроме того, кое-что нужно
было сказать об интеллекте. В джунглях обезьяна в красной куртке была бы
разорвана на части своими неодетыми сородичами.
А сейчас вокруг Бартона расстилалась синяя пустота воздушного океана;
потоки мировой мысли стихли до слабого, почти неощутимого ритма. Он закрыл
кабину, добавил газ и перевел воздушные рули, позволив машине набирать
высоту. Он откинулся на мягкое сидение, в холодной настороженности
готовности включить руки в работу, если вертолет вдруг попадет в один из
непредсказуемых всплесков мысленного гнева. Пока же он отдыхал в
одиночестве, в полной тишине и бездействии.
Его разум был совершенно чист. Полное спокойствие, что-то вроде
нирваны, утешило его. Далеко внизу бурлил мир, посылая вибрации, нестройно
звучавшие сквозь слои эфира, но очень немногие излучения достигали этой
высоты, да и те не беспокоили Бартона. С закрытыми глазами, полностью
расслабленный, он выглядел на время забывшим о жизни.
Это было спасение для умов с повышенной чувствительностью. С первого
взгляда мало кто узнавал в Бартоне Болди; он носил парик с короткими
коричневыми волосами, а годы, проведенные в джунглях, сделали его почти
нездорово тощим. Болди, по природе далекие от атлетических соревнований, и
соревновались только между собой, были склонны к дряблости, но Бартона
нельзя было назвать дряблым. Хищники-охотники заставляли его быть в
хорошей физической форме. А сейчас, высоко над землей, он расслабился, как
делали это сотни других Болди, давая отдых своему напряженному сознанию в
синем покое высоких слоев атмосферы.
Иногда он открывал глаза и смотрел сквозь прозрачную панель потолка.
Небо было довольно темным, сверкали редкие звезды. Так он лежал некоторое
время, просто наблюдая. "Болди, - думал он, - первыми займутся
межпланетными путешествиями. Вокруг нас неосвоенные новые миры, а новой
расе нужен новый мир."
Но это могло подождать. Бартону потребовалось много времени, чтобы
понять, что важна его раса, а не он сам. Пока к Болди не пришло подобное
знание, он не был действительно зрелым. До этого он постоянно представлял
собой возможную потенциальную опасность. Впрочем сейчас Бартон уже
сориентировался и нашел подобно многим Болди компромисс между собой и
расой. И это включало, главным образом, развитие социального инстинкта и
дипломатии.

Незаметно пролетели несколько часов. Бартон нашел в отсеке пакет с
пищевым концентратом, сморщился, увидев коричневые капсулы, и засунул их
обратно. Нет. Пока он в Америке, он хочет роскоши цивилизации. В Африке он
съел достаточно концентрата, чтобы подавить свои вкусовые рецепторы. И все
из-за того, что некоторая дичь вызывала у него просто физическое
отвращение после контакта с разумом этих существ. Он не был вегетарианцем,
мог запросто отбросить эмоции, но, к примеру, обезьяну он не смог бы
съесть никогда.
Но он мог съесть рыбу-кошку, и уже предвкушал хрустящие волокна белой
упругой плоти между зубов. В этой стране была хорошая рыба. В деловом
центре Конестоги Бартон знал неплохой ресторан, и вертолет послушно
повернул на ближайшую к ресторану площадку, огибая само поселение, чтобы
не поднимать облака пыли из-за малой высоты.
Он чувствовал себя освеженным, готовым снова занять свое место в
мире. Насколько он знал, в Конестоге не было Болди, и он с удивлением -
приятным удивлением - почувствовал мысленное прощупывание своего мозга.
Оно было вопросительным.
Это была мысль женщины, и эта женщина не была с ним знакома. Он
определил это по поверхностности вопросов. Это было похоже на
растопыренные пальцы, мягко тянущиеся в поисках другой руки, готовой
сомкнуться в пожатии. Но искавшему не хватало информации о Бартоне.
(Нет, она не была с ним знакома. Может быть, она слышала о нем от
Дэнхема? Кортни? Он, кажется, распознал личностные нотки Дэнхема и Кортни,
пронизывающие ее вопрос.)
Он ответил ей.
(Достижим. Здесь.)
Вежливое дружеское приветствие, предполагающее - ты одна из нас;
добровольное желание помочь.
Ее имя было Сью Коннот, и вместе с чудесными тенями того, как Сью
Коннот реализовывала свою личность, оно образовывало ту не поддающуюся
описанию ключевую мысль, которую впоследствии нельзя было ни с кем
перепутать. Ментальная сущность чистой мыслящей личности.
Она была биологом, жила в Аламо, ей было страшно.
"Помоги мне."
(Жизненная необходимость)
"Должна увидеть тебя. "
(Опасность, тайно наблюдающие глаза)
(Звери вокруг - Сью Коннот)
"Опасность - сейчас?"
Сложная мысль запутывалась и переплеталась, по мере того, как он
ускорял шаги.
"Совершенно одна..."
("я" из всего известного миру...)
(Самая настойчивая секретность)
(Звери... "я" в зоопарке, жду)
"Спешу к тебе; моя мысль с тобой; ты одна из Нас, и поэтому никогда
не одинока". - Мысли летели быстрее слов. Голосовые и письменные
высказывания замедляли передачу мысленных образов. Прилагательные и
наречия передают тени смысла. Но между телепатами завершенные мысли
передаются со скоростью света. Пока на земле не возник человек, простые
значения передавались мычанием. С развитием языка появилась возможность
оттенков. С появлением телепатии стало возможным создавать целые вселенные
- и передавать их.
Однако даже здесь были необходимы общие обозначения. Девушка
старалась не пользоваться некоторыми жизненными образами, боясь показать
их.
"Что? Помоги мне! "
(Даже здесь угроза от Них)
"Осторожность"
(Делают вид, что все в порядке)
(Пользуйся устной речью, пока...)
Ее сознание закрылось. Озадаченный Бартон автоматически поднял
собственный барьер. Конечно, полностью закрыть свой разум от настойчивого
прощупывания другого телепата невозможно. В лучшем случае можно было
затуманить мысленную волну, наложив на нее другие, или погрузить яркие
идеи глубоко в бесформенное бессмыслие. Но мысли - это очень эластичная
вещь. Даже тренированные умы Болди не могли надолго утопить их - сам факт
концентрации сил с целью удержать их внутри поддерживал их волнующиеся
контуры в дымке фонового сознания.
Так что мог быть поставлен барьер волевой неясности или намеренного
смущения - повторение по памяти таблицы умножения был одной из уверток -
но не очень надолго и не очень эффективно. Только инстинктивная
вежливость, которую Болди выучивали вместе с азбукой, превращая
установленный барьер во что-то вроде пустоты. Эффективность барьера в
основном существовала в мозгу другого человека, а не в собственном, - если
он был истинным телепатом.
Бартон, как и большинство Болди, был таковым. Он "отвел взгляд" сразу
же, как только Сью Коннот прервала с ним мысленный контакт. Но теперь ему
еще больше хотелось встретиться с ней и вглядеться в ее лицо, чтобы
увидеть, если бы ему это удалось, то, что запрещала прочитать в ее
сознании вежливость. Перед ним были открытые ворота зоопарка.

Бартон прошел в них, заметив небольшую толпу, в основном из жителей
поселения, привлеченную вертолетом, чтобы узнать, кого тот привез.
Но, невзирая на барьеры, он мог как всегда почувствовать здесь Болди,
и он позволил чувству вести его туда, где за ограждением стояла хрупкая
девушка в широких брюках и белой блузке, заинтересованно что-то
разглядывающая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32