Я не знал, что сказать. Дон Хуан вроде бы как успокоил меня, сказав, что требуется гигантская борьба, чтобы очистить остров тональ. Затем он попросил пересказать меня все то, что я ощутил во время своей второй встречи с нагвалем. Когда я закончил, он сказал, что то, что я наблюдал как мохнатого крокодила было вершиной чувства юмора дона Хенаро.
— Жалко, что ты такой тяжелый, — сказал он. — тебя всегда останавливает ошеломление, и ты не видишь настоящего искусства Хенаро.
— А ты осознавал его внешний вид, дон Хуан? — Нет. Представление было только для тебя. — Что ты видел?
— Сегодня все, что я видел, было движением нагваля, скользящим между деревьями и кружащим вокруг нас. Любой, кто видит, может быть свидетелем этого.
— А как насчет того, кто не видит? — Он не заметит ничего. Может быть, только что деревья сотрясаются бешеным ветром. Мы истолковываем неизвестное проявление нагваля как что-то такое, что мы знаем. В этом случае нагваль может быть истолкован как ветер, потрясающий листья, или даже как какой-то непонятный свет, может быть светящийся жук необычных размеров. Если на человека, который не видит, поднажать, то он скажет, что, по его мнению, он видел что-то, но не может вспомнить, что. И это естественно. Человек будет хвататься за смысл. В конце концов его глаза не могут заметить ничего необычного. Будучи глазами тоналя, они должны быть ограничены миром тоналя, а в этом мире нет ничего поразительного нового, ничего такого, что глаза могли бы воспринять, а тональ не мог бы объяснить.
Я спросил его о непонятных восприятиях, которые произошли в результате того, что они шептали мне в уши.
— Это было лучшей частью всего события, — сказал он. — остальное можно опустить, но это было венцом дня. Закон требует, чтобы бенефактор и учитель сделали эту последнюю настройку. Самое трудное из всех искусств. Оба — и учитель, и бенефактор, должны быть неуязвимыми воинами даже для того, чтобы попытаться расщепить человека. Ты не знаешь этого потому, что это все еще за границами твоего царства, но сила опять была благосклонна к тебе. Хенаро самый безупречный воин из всех, какие тут есть.
— Почему расщепление человека такая большая задача? — Потому что это опасно. Ты можешь умереть, как маленький жучок. Или еще хуже. Мы могли не смочь собрать тебя опять, и ты так бы и остался на том плато чувства.
— Зачем нужно было это делать со мной, дон Хуан? — Есть определенный момент, когда нагваль должен шептать в ухо ученика и расщепить его. — Что это значит, дон Хуан?
— Для того, чтобы быть средним тоналем, человек должен иметь единство. Все его существо должно принадлежать к острову тоналя. Без этого единства человек взбесится. Маг, однако, должен разорвать это единство. Но при этом не подвергнуть опасности его бытие. Задача мага в том, чтобы ждать. То-есть он не предпринимает ненужного риска. Поэтому он тратит годы на то, чтобы вымести свой остров до тех пор, пока не приходит момент, когда он может, образно говоря, ускользнуть с него. Расщепление человека надвое является воротами для такого побега.
Расщепление, которое является самой опасной вещью из всего, через что ты прошел, прошло гладко и просто. Нагваль мастерски руководит тобой. Поверь мне, только неуязвимый воин может сделать это. Я очень рад за тебя.
Дон Хуан положил мне руку на плечо, и у меня появилось гигантское желание заплакать.
— Подхожу ли я к той точке, когда ты не увидишь меня больше? — спросил я.
Он засмеялся и покачал головой. — Ты индульгируешь, как сукин сын. Однако мы все это делаем. Мы все это делаем по-разному, только и всего. Иногда я индульгирую тоже. Мой способ состоит в том, что я ощущаю, будто я избаловал тебя и сделал тебя слабым.
Я знаю, что Хенаро думает точно также о Паблито. Он балует его как ребенка. Но так все разметила сила. Хенаро дает Паблито все, что он способен дать, и нельзя желать, чтобы он делал что-то еще. Нельзя критиковать воина за то, что он неуязвимо делает лучшее, что может.
Он минуту молчал. Я был слишком нервен, чтобы сидеть в молчании.
— Что по твоему мнению происходило со мной, когда я ощущал, что меня засасывает вакуум? — спросил я.
— Ты летал, — сказал он как само собой разумеющееся. — По воздуху?
— Нет, для нагваля нет ни земли, ни воздуха, и воды. С этим ты можешь согласиться сам. Дважды ты был в этом состоянии, а ты был только у двери нагваля. Ты мне сказал, что все, с чем ты встретился, нельзя нанести на карту. Поэтому нагваль скользит или летает или делает то, что он может делать во времени нагваля, которое не имеет ничего общего со временем тоналя. Эти две вещи не перехлестываются.
Пока дон Хуан говорил, я почувствовал дрожь в своем теле. Моя челюсть отвисла, и рот невольно раскрылся. Из ушей моих как бы вынули вату, и я мог слышать даже едва ощутимые оттенки вибрации. Пока я описывал свои ощущения дону Хуану, я заметил, что, когда я говорю, это звучит так, как если бы говорил кто-то еще. Это было сложным ощущением, проистекавшим из моего слуха, из того, что я слышал то, что я собираюсь сказать прежде, чем я говорил это.
Мое левое ухо было источником необычайных ощущений. Я чувствовал, что оно более сильно и более точно, чем мое правое ухо. Было в нем что-то, чего в нем не было раньше. Когда я повернулся, чтобы посмотреть на дона Хуана, который находился справа, я осознал, что у меня есть район ясного слухового восприятия вокруг этого уха. Это было физическое пространство. Сектор, в котором я мог слышать все с невероятной достоверностью. Поворачивая голову, я мог сканировать окружающее своим ухом.
— Шепот нагваля сделал это с тобой, — сказал дон Хуан, когда я описал ему свои ощущения. — временами это приходит и затем исчезает. Не бойся этого, а также любых других необычных ощущений, которые могут появиться с этого времени. Но превыше всего не индульгируй и не становись в тупик перед этими ощущениями. Я знаю, что ты добьешься успеха. Время для твоего расщепления было правильным. Сила установила все это. Теперь все зависит от тебя. Если ты достаточно силен, то ты выстоишь огромное потрясение от того, что ты был расщеплен. Но если ты не сможешь удержаться, то пропадешь. Ты начнешь сохнуть, терять вес, становиться бледным, рассеянным, раздражительным, застывшим.
— Может быть, если бы ты сказал мне это несколько лет назад, — сказал я, — что ты и дон Хенаро делаете, то у меня было достаточно…
Он поднял руку и не дал мне закончить. — Это бессмысленное заявление, — сказал он. — ты когда-то говорил мне, что если бы не тот факт, что ты упрям и цепляешься за разумные объяснения, то ты был бы уже магом к этому времени. Но быть магом в твоем случае означает, что ты должен преодолеть упрямство и необходимость в разумных объяснениях, которые стоят на твоем пути. Более того, эти недостатки являются твоей дорогой к силе. Ты не можешь сказать, что сила потекла бы к тебе, если бы твоя жизнь была бы другой.
Хенаро и я должны действовать точно так же, как ты, в определенных границах. Сила ставит эти границы, и воин является, скажем, пленником силы. Пленником, у которого есть один свободный выбор. Действовать или как неуязвимый воин, или как осел. В конечном счете может быть воин и не пленник, а раб силы, потому что этот выбор уже не выбор для него. Хенаро не может действовать каким-либо другим образом, а только неуязвимо. Действовать как осел для него будет равносильно смерти. Это вызовет его опустошение и конец.
Причина, по которой ты боишься Хенаро, состоит в том, что ты должен использовать проспект страха, чтобы сжимать твой тональ. Твое тело знает это, хотя твой разум может быть и не знает. Но поэтому твое тело и хочет каждый раз убежать, когда Хенаро поблизости.
Я заметил, что мне любопытно узнать, намеренно ли дон Хенаро взялся пугать меня он сказал, что нагваль делает странные вещи, которые нельзя предвидеть. Он привел в пример то, что случилось между нами в то утро, когда он не дал мне повернуться налево и посмотреть на дона Хенаро и на дерево. Он сказал, что осознавал то, что делал его нагваль. Хотя он никак не мог предвидеть этого заранее. Он объяснил все это событие так, что мой внезапный поворот налево был шагом к моей смерти, который мой тональ сделал намеренно, как рывок к самоубийству. Это движение выпустило его нагваль, и в результате какая-то часть его самого упала на меня.
Я сделал невольный жест замешательства. — Твой разум опять говорит тебе, что ты бессмертен. — Что ты этим хочешь сказать, дон Хуан?
— Бессмертное существо имеет все время в мире для сомнений, замешательства и страхов. Воин, с другой стороны, не может цепляться за значения, сделанные во владениях тоналя, потому что он знает как факт, что целостность самого себя имеет очень мало времени на земле.
Я хотел выдвинуть серьезный довод. Мои страхи, сомнения и замешательства находились не на сознательном уровне. И вне зависимости от того, как усердно я старался контролировать их каждый раз, когда я встречался с доном Хуаном и доном Хенаро, я ощущал себя беспомощным.
Воин не может быть беспомощным, — сказал он. — или в замешательстве, или испуганным ни при каких обстоятельствах. Воин имеет время только для своей неуязвимости. Все остальное вытягивает его силу. Неуязвимость восполняет ее.
— Мы опять возвращаемся к моему старому вопросу, дон Хуан. Что такое неуязвимость?
— Да, мы опять возвращаемся к твоему старому вопросу, и следовательно мы опять возвращаемся к моему старому ответу. Неуязвимость означает делать лучшее, что можешь во всем, во что ты вовлечен.
— Но, дон Хуан, я считаю, что я всегда делаю самое лучшее, что я могу, и очевидно, что это не так.
— Это не так сложно, каким ты заставляешь это казаться. Ключом ко всем этим делам неуязвимости является чувство того, имеешь ты время или ты не имеешь времени. Как правило большого пальца, когда ты чувствуешь и действуешь подобно бессмертному существу, в распоряжении которого все время н земле, ты не являешься неуязвимым. В это время ты должен повернуться, осмотреться вокруг, и тогда ты поймешь, что твое ощущение, будто у тебя есть время — идиотизм. Нет бессмертных на этой земле!


Крылья восприятия

Весь день мы просидели с доном Хуаном в горах. Ушли мы на рассвете. Он провел меня по четырем местам силы и на каждом из них давал мне особую инструкцию относительно того, каким образом выполнить ту конкретную задачу, которую он наметил для меня несколько лет назад как жизненную ситуацию. Возвратились мы к концу дня. Поев, дон Хуан ушел из дома дона Хенаро. Он сказал, что следует подождать Паблито, который принесет керосин для лампы и что мне следует поговорить с ним.
Я полностью ушел в работу над своими заметками и не слышал, как пришел Паблито до тех пор, пока он не оказался рядом со мной. Паблито заметил, что он практиковал походку силы и из-за этого я, конечно, не слышал его и не мог услышать, разве что я могу видеть.
Мне всегда нравился Паблито. Однако в прошлом у меня было мало возможности побыть с ним наедине, хотя мы и были хорошими друзьями. Паблито всегда поражал меня, будучи очаровательнейшей личностью. Его имя было конечно Пабло, но уменьшительное Паблито подходило к нему лучше. Он был тонкокостным, но жилистым. Подобно дону Хенаро, он был поджарым, неожиданно мускулистым и сильным. Ему наверное было около 30-ти, но выглядел он так, как будто ему 18. Он был темным и среднего роста. Его коричневые глаза были чистыми и ясными, и также, как у дона Хенаро, на лице у него сияла покоряющая улыбка с дьявольским оттенком.
Я расспросил его о его друге Несторе, другом ученике дона Хенаро. В прошлом я всегда их видел вместе, и у меня всегда возникало впечатление, что они отлично понимают друг друга даже без слов. Однако по внешнему виду и характерам они были противоположностями. В то время как Паблито был веселым и прямым, Нестор был мрачноватым и себе на уме. Он был также выше, тяжелее и темнее товарища.
Паблито сказал, что Нестор, наконец, привлекся к работе с доном Хенаро, и что он изменился совершенно в другую личность по сравнению с тем, что я видел в последний раз. Он не захотел углубляться дальше в разговоры о работе Нестора или перемене его личности и резко сменил тему разговора.
— Как я понимаю, нагваль кусает тебя за пятки, — сказал он.
Я был удивлен, что он это знает и спросил, как он об этом догадался.
— Хенаро говорит мне все, — сказал он. Я заметил, что он не говорит о доне Хенаро в той же учтивой манере, как я. Он просто называл его фамильярно Хенаро. Он сказал, что дон Хенаро был ему как брат и что им очень легко друг с другом, как если бы они были одной семьи. Он открыто признался, что очень любит дона Хенаро. Я был глубоко тронут его простотой и непредвзятостью. Разговаривая с ним, я понял, насколько я не был близок по темпераменту дону Хенаро, поэтому наши взаимоотношения были формальными и строгими по сравнению с таковыми между доном Хенаро и Паблито.
Я спросил у Паблито, почему он боится дона Хуана. Его глаза сверкнули. Казалось, уже одна мысль о доне Хуане испугала его. Он не ответил. Казалось, он загадочным образом оценивает меня.
— Ты не боишься его? — спросил он. Я сказал ему, что боюсь дона Хенаро, и он засмеялся, как будто меньше всего мог этого ожидать. Он сказал, что разница между доном Хенаро и доном Хуаном была подобна разнице между днем и ночью. Дон Хенаро был день, дон Хуан был ночь, и как таковой, он был самым пугающим существом на земле. Описание своего страха перед доном Хуаном заставило Паблито сделать некоторые замечания относительно своего собственного состояния, как ученика.
— Я в самом жалком состоянии, — сказал он. — если бы ты мог видеть, что делается в моем доме, то ты бы понял, что я знаю слишком много для обычного человека, но если бы ты увидел меня с нагвалем, то ты бы увидел, что я знаю недостаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41