Мы с Томом всего лишь друзья, и не более того. Я вообще не собираюсь выходить замуж. И совершенно счастлива, что у меня никого нет. Разве в этом есть что-то плохое? Я привыкла. Меня это устраивает.
– Конечно, Элли. И больше не будем говорить на эту тему. Не волнуйся, я скажу им все, что надо. Интересно, что расскажет Том про Бретань, какие новости он привез оттуда? Он тебе говорил, что показал нам главу из дневника Ребекки? Не сам дневник, как ты понимаешь, а копию – ту часть, где она описывала свое пребывание в «Сант-Винноуз», ее замечания про нашу мамочку и так далее.
– Нет, не знала, вы не говорили мне.
– И на то были причины. Мы просто не представляли, что сказать по этому поводу. Моя дорогая, говоря по правде, Джоселин страшно расстроилась, и ей не хотелось даже слышать это имя. Когда Ребекка жила в Мэндерли, нам она так нравилась, мы и понятия не имели, что она имеет какое-то отношение к той странной девочке, которая одно время жила в доме. Но мы, в сущности, почти и не встречались. А потом совершенно забыли про ее существование. Я только один раз сводила ее в «Сосны» пить чай, а Джоселин тогда была влюблена и не замечала ничего вокруг. Но то, как Ребекка описала, – все это такая неправда и так грубо…
– Неправда в чем?
– Она написала, что ее поселили в холодной комнате наверху и она плакала от возмущения и обиды. Но это неправда. Маме такое и в голову бы не пришло. Поселить ее вместе со слугами наверху? Какая чепуха. Она спала в детской, Джоселин помнит это очень хорошо, или в лучшей гостевой комнате. И там не было холодно, мама всегда следила, чтобы разжигали камин. Ребекка уверяет, будто ее нарядили в какое-то ужасное платье в тот день, когда повезли в Мэндерли, но она приехала к нам в обносках, из которых успела вырасти. Маме хотелось, чтобы девочка выглядела получше, и она отобрала несколько платьев Джоселин и была уверена, что они ей понравятся…
– Может быть, Ребекка перепутала какие-то мелочи. Когда ее привезли, она переживала за мать, думала только о ней. И, кстати, Ребекка подчеркивает, что Евангелина хорошо с ней обращалась.
– А как могло быть иначе! Мама была добрейшей женщиной и пыталась устроить ее получше. Конечно, вся эта ситуация выглядела очень сложной, но и девочка не пыталась ничего облегчить. Поверь мне, дорогая! Ребекка была трудным ребенком, грубая и резкая, очень гордая и заносчивая – она забила себе голову какими-то дикими идеями, повадки ее отличались странностью, а как она разговаривала! Однажды вдруг заявила, что все мы «будем прокляты!». Нас это так задело. Что она имела в виду, Элли?
Я знала, что Ребекка имела в виду, но не собиралась говорить об этом Элинор.
– Нам вполне хватило одной этой главы, и мы сказали Тому, что не хотим читать дальше. Если Ребекка так несправедлива и так все путает на этих нескольких страницах, один господь знает, чего она наговорила на других. У Тома тоже возникло много сомнений. Он согласился с нами и сказал, что прочитал очень внимательно ее записки и обнаружил в них много умолчаний и приписок. Особенно в том, что касается пистолета.
– Ребекка упомянула о нем раза три или четыре, – уточнила я.
– Том считает, что она обыграла несколько раз ту сцену, где Максим чистил оружие перед ее смертью. Правда, по его мнению, кое-что из сказанного никогда нельзя будет перепроверить – это так удобно для нее. Если исходить из написанного, получается, что Максим заранее обдумывал убийство. Никогда в это не поверю. Мы иной раз обсуждали, каким образом его могли вовлечь во всю эту историю. Но никогда не сомневались, что если он и совершил убийство, то в приступе ревности, поддавшись чувству, а не задумывал его хладнокровно. А что ты думаешь, дорогая?
– Все зависит от того, где и как убили Ребекку, – ответила я, тщательно выбирая слова. – Если ее убили в домике на берегу и воспользовались чем-то, что оказалось под рукой, то это было сделано в припадке ревности. Но если он взял с собой оружие, тогда это предумышленное действие.
Я замолчала и, нахмурившись, стала смотреть на море. Меня немного обидело, что Том обсуждал свои сомнения с сестрами Бриггс, но даже словом не обмолвился об этом при мне.
– В любом случае мы никогда не узнаем этого, – продолжала я, повернувшись к Элинор. – Если бы тело Ребекки нашли сразу, тогда можно было бы точно определить, как и отчего она погибла.
– И все равно я не понимаю, при чем тут пистолет, – настаивала на своем Элинор. – Я ничего не понимаю в огнестрельном оружии, но я знаю, что такое раны. Ты же помнишь, во время войны я работала сестрой милосердия в больнице. И когда меня отправили во Францию, выхаживала раненых и насмотрелась всякого. И я объясняла Тому: при выстреле пуля непременно повредила бы кость. Следы такого ранения ни с чем не спутаешь. О том же самом думал и Том, поэтому поговорил с патологоанатомом в Лондоне, и тот подтвердил мои слова: очень странно, что не обнаружили и следа пули. Несмотря на то, что тело столько времени пробыло под водой, он должен был остаться. Особенно если пуля пробила череп или прошла сквозь грудную клетку. Ребра были бы повреждены. И если этого не нашли, значит, выстрел произвели в мягкие ткани. Другими словами – в живот.
– В живот? – Я повернулась к ней. Элинор, не читавшая дневник целиком, не могла понять смысла сказанного, а я понимала.
– Вот именно. И, судя по тому, что нам рассказал Том, огнестрельное оружие не имеет никакого отношения к ее смерти. Максим был на фронте, он с детства владел оружием. И знал, если хочешь убить кого-то легко и быстро, то должен стрелять либо в голову, либо в сердце. А выстрел в живот ведет к долгой, мучительной смерти. Поэтому Том считает, что Максим к этому непричастен. Должна сказать, что я с ним в этом согласна.
– Самое иезуитское предположение, какое я когда-либо слышала в своей жизни, – горячо отозвалась я, потому что рассердилась на Тома, знавшего все эти подробности. Но сообщила мне их Элинор, а не он сам. Перед моим мысленным взором вдруг предстала Ребекка, истекающая кровью на полу домика. Когда она умерла? Сразу или после того, как он отвез ее на яхту и затопил? – Что с тобой произошло? Ты ведь всегда восхищалась Ребеккой…
– До того, как прочитала ее дневник и эти строки о нашей маме и о нашем доме. Это не просто неточности, мне не понравился ее тон. Все эти замечания про собак, конуру и прочее. Это так нехорошо, Элли, говоря по правде. Ехидно, зло, совершенно не по-женски… – Она помолчала и, слегка порозовев, добавила: – Как себя чувствует Артур? Мне бы не хотелось, чтобы он расстроился из-за всего этого…
– Он уже дочитал дневник до конца, но не расстроился. Сейчас он стал намного спокойнее ко всему относиться, чем прежде. И Ребекка неизменно отзывается о нем с большой теплотой.
– Хорошо, что хоть о ком-то она отозвалась с теплотой, – проговорила Элинор, фыркнув. Видимо, чувствуя мое напряжение, она решила сменить тему. И рассказала о том, что сыграло впоследствии решающую роль, но тогда я этого не поняла.
– Впрочем, оставим все это, – продолжила она. – Ты уже слышала последние сплетни в Керрите? У нас появилось привидение. Внучок Джеймса Табба видел ее на церковном кладбище как раз на другой день после…
– Очередное привидение? Ничего не слышала. Я ведь только что приехала. Мы с Томом заходили на кладбище, но привидения не заметили…
Я не обратила внимания на ее рассказы о привидениях в Керрите – привычное дело, тем более что находилась все еще под впечатлением ее слов о Томе. Почему-то я сердилась и на Элинор и уже собиралась уходить, когда она добавила:
– Наверное, мальчику это почудилось, но он очень испугался и рассказывал, что очень странная женщина вдруг поднялась из-за надгробного памятника и поманила его рукой. Он бросился домой со всех ног и всю ночь глаз не мог сомкнуть от ужаса.
– Странная женщина. Чем? Элинор улыбнулась:
– Никто ничего толком сказать не может. Наш новоявленный призрак был весь в сером: серое платье, серые волосы. Ничем не запоминающееся привидение. Правда, жена бакалейщика вспомнила, что видела ее у ворот Мэндерли, а Дженифер Лейн – помнишь ее – рыжеволосая девушка, дочь Роберта Лейна, любимая няня Фрица, как мне говорили, – она тоже призналась, что видела незнакомую женщину, которая стояла в саду и смотрела на реку. Но она видела ее какую-то долю секунды, а когда снова повернулась, та уже исчезла. Чушь какая-то! Тебе уже пора? Подожди, я посмотрю, куда мы поставили кувшин с чатни. – Элинор имела в виду кисло-сладкую индийскую приправу к мясу, которую отец полюбил со времен службы в Индии.
Но я не стала дожидаться, когда Элинор найдет приправу, и заторопилась домой, потому что вдруг вспомнила про гостью, которая навещала нас. Миновав Керрит, я притормозила на вершине холма, откуда был виден наш дом. В одну секунду загадочные обрывки сложились в цельную картину.
Мне вспомнились описания Элинор внешности привидения и места, которые оно выбирало для прогулок. Вспомнила про венок азалий у домика на берегу и горсть ракушек на могиле Люси, дневники Ребекки и кольцо с бриллиантами, брошь-бабочку и наши попытки угадать, у кого все это могло храниться. Мы считали, что у миссис Дэнверс. Но если она отпадает, кто оказывается следующим, а на самом деле единственным кандидатом?
И еще мне припомнилось описание Ребекки, когда она пыталась представить, кто займет ее место в Мэндерли: «Какая-нибудь невзрачная, молчаливая, похожая на мышь особа». До нынешнего момента я никогда не думала, что кто-либо в состоянии настолько ясно предугадать будущее. Но Ребекка оказалась прозорливой, и я тотчас догадалась, кого она имела в виду, когда писала эти строки. Благодаря им я угадала, о ком идет речь сейчас.
Бегом спустившись с холма, я буквально влетела в кухню, где Роза готовила ужин.
– Роза, – запыхавшись, сказала я, – опиши мне снова ту женщину, что приходила накануне. Как она выглядит?
– Ну… самая обычная женщина. Довольно приятная, но только она немного нервничала. Бесцветные волосы, приблизительно лет сорока.
– У нее что-то было в руках?
– Нет, только сумка.
– Ты уверена? Больше ничего? Никакой книги или папки?
– Уверена, только сумка, но довольно внушительная. Такая, как у меня.
Я посмотрела на сумку Розы, лежавшую на стуле. Поскольку Роза никуда не ходила без книги, она выбирала объемистые сумки. Теперь я уже окончательно перестала сомневаться, кто приходил к нам, кто посылал тетради Ребекки и ее вещи. Эта женщина призвана была развеять все наши последние сомнения.
Наспех проглотив ленч, я принялась помогать Розе готовиться к завтрашнему дню, когда должны были прийти Том и его друг. Я машинально нарезала огурцы и сваренные вкрутую яйца для окрошки – излюбленное блюдо Розы летом, и все это время думала только о том, как бы мне ускользнуть из дома. Я собиралась отправиться на розыски таинственной гостьи.
В три часа, когда отец лег отдохнуть, я, улучив наконец удобный момент, усадила Баркера в машину и отправилась в Мэндерли.
Я прождала часа два, рассматривая берег и поглядывая на дом, но невзрачное и ничем не примечательное привидение так и не появилось. Разочарованная и раздосадованная, я отправилась домой и по пути проехала мимо дома престарелых, где обитал Фриц. Он сидел в кресле на колесиках, дежурил на своем излюбленном месте, где когда-то Ребекка разбирала шелковые нитки.
Задержавшись ненадолго, я попросила рыжеволосую дочь Роберта Лейна описать незнакомку. Разумеется, в пересказе Элинор все выглядело несколько иначе, но и то, что я услышала, не принесло особенной пользы.
Вернувшись в «Сосны», я загнала машину в гараж и вошла в дом через заднюю дверь. Роза сидела на кухне, поставив перед собой книгу, и читала, отрывая хвостики у клубники. Увидев меня, она сказала:
– Эта женщина здесь. Она пришла около часа тому назад. Отец пригласил ее к себе, и сейчас она там, наверху, в его кабинете…
– Он не представил ее тебе? Не пригласил с собой?
– Как видишь, нет, – ответила Роза и снова погрузилась в чтение.
Я стремительно вышла в сад, Баркер последовал за мной. Окно в кабинет отца было открыто. Я слышала негромкую женскую речь, но не слышала ответных реплик. Отстегнув брошь-бабочку, которую я носила после возвращения из Лондона, я сунула ее в карман и поднялась по ступенькам наверх.
– А вот и моя дочь, – проговорил отец, и я услышала облегчение, прозвучавшее в его голосе. Он быстро поднялся, я подошла к нему, положила руку на плечо, удерживая на месте, и повернулась к гостье.
Она сидела напротив отца. В симпатичном сером летнем платье в скромный цветочек. Ее прямые бесцветные волосы были разделены прямым пробором и ровно подстрижены, как у школьниц, – это все описывали, рассказывая про нее, и, она, видимо, не собиралась менять стиль. Она сидела на кончике кресла с прямой спиной, сложив руки на коленях, как обычно держатся люди, которые приходят наниматься на работу. Женщина посмотрела на меня внимательным и ясным взглядом, как это часто делают застенчивые люди, чтобы не выказывать своей слабости.
Когда она впервые появились в Мэндерли, она была очень юной и вела себя как выпускница школы, такой ее запомнили в Керрите. И двадцать лет спустя они продолжали обсуждать ее застенчивость, неловкие расспросы про Ребекку, то, что она была вдвое моложе своего мужа и годилась ему в дочери.
Но эта постаревшая женщина мало чем отличалась от прежних описаний. С возрастом она немного располнела. Лицо уже покрылось легкими морщинками, но ее прекрасные ясные глаза остались такими же. Рядом с ней на столике лежала пара летних перчаток, а под ними знакомая черная тетрадь: я знала, что это последняя тетрадь Ребекки.
– Позвольте вам представить мою дочь, – сказал отец. И я услышала предостерегающие нотки в его голосе.
– Миссис де Уинтер, это моя дочь Элли. Элли, познакомься, это жена Максима де Уинтера.
Еще когда мы пожимали друг другу руки, я уже догадалась, что жене Максима не терпится уйти побыстрее, очевидно, ей не хотелось продолжать разговор в моем присутствии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62