– Ранец, – произнес он. – Ранец с книгами. Он его унес?Изобел наклонилась и выпрямилась с улыбкой.– Нет, ранец тоже оставил. Какой рассеянный молодой человек! Придется нам, Жан-Поль, взять с собой его ранец и…Она замолчала – он вцепился ей в руку. Глаза у него округлились, на растерянном лице начала проступать догадка.В этот миг сработал часовой механизм спрятанной в ранце бомбы.Когда грянул взрыв, Эдуард находился в автомобиле у противоположного края площади. Эдуарда оглушило; в лицо ему ударила волна раскаленного воздуха, машину развернуло поперек дороги. Он посмотрел и в наступившей тишине, не менее оглушительной, чем сам взрыв, увидел медленно оседающие обломки, пыль, осколки стекла. Он выскочил из машины и побежал. Он несся к тому, что было кафе, тогда как все остальные бежали ему навстречу.Внезапно всю площадь заполнили спасающиеся бегством люди. Он расталкивал их как безумный, глаза у него саднило от пыли. Он добежал и остановился. Взрыв уничтожил не только кафе, но и два этажа над ним. Торчали балки, зияли пролеты. У соседнего здания наполовину высадило фасад: он увидел в проеме остатки комнаты – железная койка, криво застывшая на провисшем полу, порванная занавеска. «Это я уже пи-дел», – подумал он, происходящее вес еще доходило до него с патологической медлительностью. Где? В Англии после бомбежек. Занавеска билась в голой раме без стекол. Перед ним громоздилась груда бетонных глыб, пыли, острых осколков, покореженного металла. Целая гора, высотой в пятнадцать-двадцать футов.Желтая пыль постепенно оседала, обволакивая его удушливым облаком. Холм из каменного крошева высился перед ним безмолвно и неподвижно. Не было слышно ни стонов, ни охов, ни криков – ничего. Он смотрел во все глаза, застыв, отказываясь воспринимать то, что видел. Из-под тяжелой бетонной глыбы выглядывал обрубок мужской ноги, оторванной ниже колена. Черная штанина разодрана в клочья, но ботинок на месте, даже не поцарапан. Чуть дальше, словно часть расчлененной куклы, торчала верхняя половина женского торса; на месте головы зияла дыра, из которой лилась кровь; пыль прибивала лохмотья, оставшиеся от цветастого платья.Это не Изобел, подумал он. Не Изобел. Изобел была в белом. Он услыхал чей-то вопль, чудовищный вопль, и понял, что это кричит он сам.Он был уже не один. Рядом стояла какая-то женщина, полная, пожилая, седая, в черном платье. Она тоже не отводила глаз от обломков. Он заметил, как она медленно воздела руки к ясному небу – то ли ужаснувшись, то ли посылая проклятия. Он увидел, что она раскрыла рот, но не услышал крика.Эдуард и женщина упали на колени и принялись как безумные разгребать камни и пыль. За спиной у них в городе завыли сирены.При взрыве погибли сорок три человека, в том числе Изобел и Жан-Поль; они оказались к бомбе ближе всех и были убиты на месте. Большую часть останков так и не удалось опознать; кое-кого определили по мостам и коронкам, по драгоценностям и фрагментам одежды, уцелевшим при взрыве.Юношу Франсуа, он же Абдель Саран, состоящего в организации ФНО с шестнадцати лет, задержали в течение суток Два года назад во время уличного происшествия французский жандарм застрелил его старшего брата. Согласно военной сводке, Франсуа, он же Абдель, умер в камере от нанесенных им самому себе увечий. А еще через четыре года, как Эдуард и предсказывал. Шарль де Голль покончил с раздором, основная масса французов покинула Алжир, и он стал самостоятельным государством.Эдуард больше ни разу не посетил Алжира, хотя бы лишь для того, Чтобы удостовериться в точности своих прогнозов. Покончив с необходимыми формальностями, он навсегда распрощался с Алжиром, вернулся самолетом в Париж и заперся у себя в Сен-Клу, не желая никого видеть.Через две недели он заставил себя разобрать корреспонденцию Изобел и обнаружил письмо от ее гинеколога: тот, выполняя ее просьбу, рекомендовал несколько родильных домов. Письмо было отправлено в день их вылета. Он сразу понял, почему она ничего ему не сказала; вспомнил про стакан молока, что она заказала в кафе, и впервые за все это время сумел заплакать.Воспитанный в католичестве католиком и умрет. Эдуард не проклинал ни арабского юношу, ни Жан-Поля, ни Алжир, ни колониализм, ни даже себя самого – он клял бога, вседержителя, которому поклонялся ребенком и перестал молиться в шестнадцать лет. Однажды Жан-Поль упрекнул его, что он ведет себя как сам господь, и Эдуард запомнил эти слова, больно его задевшие. Но если даже он, простой смертный, не находил в своем сердце сил проклясть брата или этого юношу, сыгравшего на слабости Жан-Поля и заманившего его в смертельную западню, то как мог боженька его детства, бог-любовь, погубить так кровожадно, так бессмысленно, причем не только его брата или убийцу брата, но отважную женщину Изобел, на которой не было никакой вины, и еще не родившегося ребенка? И, что еще хуже, убивать изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год во всех уголках этого несчастного мира, который, как принято думать, сам же и сотворил? Последние недели Эдуард принуждал себя проглядывать газеты и находил на их страницах лишь новые и новые этому подтверждения: несчастные случаи, недуги, насилие и безвременная смерть косили равно виновных и безвинных. Это и питало в нем яростный гнев – понимание, что не один он испытывает такое чувство, что его разделяют с ним тысячи и тысячи во всем мире: богатые и бедные, сильные и слабые, мужчины и женщины, родители и дети. Что же это за божество, раз оно сотворило мир, который с полным на то основанием ненавидит и поносит собственного творца? Нет, в такого бога он верить отказывался. Но повстречайся он с ним, с каким наслаждением он бы плюнул ему в лицо.Месяца через три после взрыва, в последний день старого года и канун нового, Эдуард, не без горького удовольствия подгадав время, поздно вечером в одиночестве выехал из Сен-Клу и направился в центр Парижа. Он выбрал любимый автомобиль Грегуара, который по случайному совпадению больше всех любила и Изобел. Длинный черный капот машины отливал в свете мелькающих уличных фонарей, урчание мощного двигателя будило эхо на безлюдных улицах. Он избегал тех столичных районов, где собирались гуляки, чтобы отметить приход Нового года возлияниями и плясками под открытым небом. Он проезжал глухими улочками и тихими живыми бульварами, обитатели которых либо махнули на праздник и легли спать, либо встречали Новый год в узком семейном кругу.Он миновал кафе «Уникум», где отец, Жак и другие члены их группы собрались на последнюю встречу и где он ужинал с Изобел в тот вечер, когда сделал ей предложение. Он проезжал мимо садов и парков, где играл в детстве; мимо особняков некоторых его бывших любовниц; мимо дома, где жила Клара Делюк. Мимо особняка матушки, которая, как он знал, затеяла вечерний прием в честь нового своего любовника, знаменитого мецената. Мимо «Эколь милитер», где его брат начал свою военную карьеру и впервые облачился в мундир, который Эдуард так ясно помнил. Мимо темных маслянистых вод Сены – промелькнули bateu-mouche Речной трамвай (фр.)

в ожерелье огней; влюбленная парочка, обнимающаяся в тени; вдрызг пьяный clochard Нищий, бродяга (фр.)

, валяющийся на вентиляционной решетке метро, откуда поднималось тепло, и рядом – коричневый бумажный пакет и лужица вина. Он миновал беднейшие улицы Парижа и одни из самых роскошных и наконец, ближе к полуночи, остановил машину на красивом широком проспекте, застроенном изящными высокими зданиями.Он не бывал тут раньше, но знал, что нужный ему дом находится именно здесь, был наслышан о нем от знакомых. Убедившись, что послевоенный режим экономии плохо сказывается на делах, Полина Симонеску перебралась из Лондона обратно в Париж примерно тогда же, когда Эдуард вернулся на родину, окончив Оксфорд. Совпадение его забавляло. Выходило так, словно она ждала его все эти годы.Одни знакомые предпочитали бывать в ее заведении ночью; подобно Жан-Полю, они считали, что ночные часы благоприятствуют блуду и пьянству. Другие выбирали день, когда долгие послеполуденные часы сулят множество удовольствий. «В конце концов, невелика разница, – однажды сказал Эдуарду один из них. – В этом доме окна всегда занавешены, а лампы горят. В этом доме всегда ночь». Он вспомнил об этих словах, подойдя к дому – погруженному в тишину и мрак, внешне ничем не отличающемуся от соседних добропорядочных семейных особняков. Но стоит переступить порог…Он единожды стукнул – и дверь сразу открылась, но он увидел не чернокожего привратника, как ожидал, а саму Полину Симонеску. Возможно, она услышала его шаги – слишком уж быстро она ему открыла, и на секунду он задался вопросом, изменилась ли она хоть немного с той поры, как он последний раз видел ее в Лондоне: она точно так же застыла в дверях, склонив голову набок, словно прислушиваясь, как тогда, к свисту падающих бомб и звуку сирены еще до того, как та начинала вопить. Полина даже не поздоровалась – мигом втащила его в огромный вестибюль с мраморным полом, очень напоминающий лондонский – те же ослепительные хрустальные светильники, та же широкая лестница, двумя пролетами убегающая вверх, – и ему вдруг примнилось, что он заплутал во времени, что время искривилось и прошлое и будущее сошлись в настоящем.Он огляделся. Полотна Фрагонара. Тициан. Из соседней комнаты доносились смех, разговоры. Мадам Симонеску повела его к свету, легонько сжав ему руку пальцами, на одном из которых красовался все тот же рубин. И он вновь ощутил исходящую от нее незримую силу. упорную волю. Она молчала, только прислушивалась, слегка склонив голову.Он тоже прислушался. На мгновенье звуки, доносившиеся из соседней комнаты, сгинули, и он услышал одну лишь великую абсолютную тишину, которая обняла собою город и мир, тишину безмерную, безграничную и прекрасную, как пространство, как сама вселенная; безбрежное гармоничное безмолвие сфер.И в этом безмолвии он услыхал пришествие Нового года – перезвон церковных колоколов, стрекот трещоток, гудки судов с Сены, разнобой и слияние человеческих голосов.Он глянул на Полину Симонеску и почувствовал, что его разом и полностью отпустило, словно он скинул с плеч неимоверный груз. Он знал, что может помолчать – не нужны ей никакие воспоминания, ни беспорядочные рассказы о прошлом, ни оправдания, ни объяснения. Она его поняла, он ее признал: они вместе внимали тишине.– Monsieur le baron Господин барон (фр )

, – произнесла она как когда-то и, не обернувшись на дверь в соседнюю комнату и не удостоив взглядом женщину, вышедшую на лестницу, повела его в глубь дома, в крошечный покой, обставленный с изысканной роскошью, который мог принадлежать только ей.Она усадила его перед ярко полыхающим камином и, не спрашивая, налила бокал его любимого арманьяка. Затем поставила перед ним столик с двумя карточными колодами и уселась напротив.Обычная колода; колода Таро Особые карты, используемые преимущественно для гадания; колода состоит из фигур-изображений: Колесо, Повешенный, Близнецы и т п.

. Она раскинула их на столешнице лакированного красного дерева. Барон глянул на их разноцветье и понял, что карты старые и на них много раз гадали. Он смотрел на фигуры и соотносил: Башня, разрушенная, – черные провалы развалин позади Итон-сквер-Террас; Утопленник – Хьюго Глендиннинг; Повешенный – отец и его группа; Любовники – он и Изобел. И только Король пик и Дама бубен ни о чем ему не говорили.Полина Симонеску, замерев над картами, посмотрела ему в глаза. Ее тонкие пальцы повисли над Смертью, Любовниками, Королем пик. Шутом.– Monsieur le baron, – сказала она, – наступил новый год. Сначала я вам погадаю на картах. Потом – если не передумаете – можете заняться тем, для чего пожаловали. – Она улыбнулась. – Итак, сперва карты. Будущее начнется следом. ЭЛЕН И ЭДУАРДФранция. 1959 – Я разработал этот дизайн для вашей жены. Вашей покойной жены…Флориан Выспянский, похожий на большого медведя, проговорил эти слова со смущением, скрыть чувства ему не удавалось. Он показал на брошь в дальнем конце стола, где была разложена коллекция его творений. Эдуард взглянул на нее. Изумрудный кабошон, оправленный в золото и окруженный рубинами, – превосходная вещь, достойная какой-нибудь царицы или магараджи, или же женщины, не склонной к скромности в украшениях.Эдуард улыбнулся:– Изобел была бы очарована. Вы точно угадали ее вкус.– Очень рад. Я и хотел угадать. О ней говорили, а я слушал.– Спасибо, Флориан. – Эдуард сжал его руку.Он прошелся вдоль стола, разглядывая вещи, выставленные для его обозрения, он видел все стадии их создания, начиная с самых ранних эскизов. Коллекция была почти завершена, оставалось сделать всего лишь несколько вещиц. Предполагалось, что им будет дан ход и они будут на выставке сначала в Париже, потом в Лондоне, потом в Нью-Йорке в ноябре этого года. Все это обдумывалось многие месяцы, на это возлагались все надежды, и больше чем надежды. Ему хотелось бы, чтобы Изобел увидела эту коллекцию – в конце концов, она стала возможна благодаря ей. Эдуард посмотрел на ожерелья, тиары и браслеты, лунные камни и лазуриты, черный жемчуг и бриллианты, ограненные «розочкой», опалы и рубины; от блеска их красоты он закрыл глаза и увидел Изобел в гостиной на Итон-сквер, протягивающую руку и показывающую кольцо с изумрудом, она поддразнивает его, радуясь своему «милому» кольцу.Вскоре он оставил Флориана и провел ночь с какой-то женщиной в доме Полины Симонеску. Обычно, отправившись туда, он проводил там лишь несколько часов. Но в эту ночь желание его было велико, а отчаяние огромно, и он остался с этой женщиной, хороня до утра прошлое в ее плоти. Как и все тамошние женщины, она была молода, красива, изощренна и услужлива. У нее были длинные черные волосы, которые она распустила по телу, и они лежали как шелк, и – может быть, потому, что она почувствовала его потребность, – она попыталась изобразить свой оргазм. Эдуард прижал руку к ее шее. – Не притворяйся…Она застыла, ее черные глаза широко открылись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37