https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-funkciey-bide/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


OCR Busya
«Сётаро Ясуока «Хрустальный башмачок»»: Радуга; Москва; 1984
Аннотация
Сётаро Ясуока – известный японский писатель, член Академии изящных искусств. Оставаясь в русле национальной художественной традиции, он поднимает в своих произведениях темы, близкие современному читателю. Включенные в сборник произведения посвящены жизни страны в военные и послевоенные годы. Главный объект исследования автора – внутренний мир вступающего в жизнь молодого поколения.
Сётаро Ясуока
Безрукавка и пес
Идея женитьбы принадлежала невестке, но уговорил отца все-таки он. Не знаю, как можно было пойти на такое. Не знаю и не хочу знать. Но только отец дал согласие. Если эта формулировка покажется странной, можно сказать иначе: отец поддержал идею. Очевидно одно: и сын, и невестка понимали, что поступают нехорошо; под знаком молчаливого признания греха и состоялась женитьба отца.
Дело сделано, и что теперь говорить… Но вот что странно: все хлопоты – выбор невесты, смотрины и даже нечто вроде свадебной церемонии – легли на их плечи, но это принесло им странное удовлетворение – возможно, немного облегчило совесть. Сыграли свадьбу, и отец зажил с новой женой. А вскоре от мачехи пришло письмо, подписанное отцовской фамилией, и это было как удар в спину. Его охватило чувство непоправимого. Однако жена, увидев письмо, только спросила:
– Ну как, все в порядке?
– Что в порядке? – грубо буркнул он, не в силах сдержать раздражения. В порядке ли, не в порядке – какая разница? Женитьба отца была единственным выходом из положения, и нечего теперь рассуждать. По правде говоря, неладное-то происходило с ним самим. Когда спустя несколько дней после свадьбы пришли в гости отец с мачехой, он едва заставил себя выдавить пару фраз. А ведь на свадьбе и на смотринах старался изо всех сил, пытаясь поднять настроение, изображал распорядителя. Но когда все было кончено, вдруг накатила тоска, и один вид мачехиного лица приводил в уныние…
– Ты слышал, что она сказала? Про отца? – возмущенно спросила жена, когда гости ушли. – «Он не из тех, кто нравится женщинам»!
– Да? Так и сказала?… – безразлично спросил он, вовсе не притворяясь, будто не слышал: он даже не помнил, что отвечал, что спрашивал сам. Кто ее разберет, может, и впрямь имела это в виду, а может, просто обмолвилась в шутку. Плохо было другое: стоило вообразить недавнюю сцену – расплывшуюся женщину в европейском платье с ярким, не по возрасту, рисунком из дождевых капель, а рядом седого, лысеющего отца, – как начинало стучать в висках и мутилось в голове. Нет, не по себе ему стало еще раньше – когда увидел в прихожей мачехины туфли с толстенными каблуками и тут же, на ящике для гэта, возле зонтика, широкополую соломенную шляпу. Но у него никогда не хватало духу высказать то, что на уме. А потому, когда жена добавила: «Мне кажется, она ошиблась адресом. Скорее, у нее были виды на тебя. Потому и приняла предложение», – он, не зная, верить жене или нет, промолчал, чувствуя себя глубоко уязвленным, и у него окончательно пропала охота размышлять обо всем этом.
Отец с «молодой» женой поселился в Босо, в городке Г., вытянувшемся вдоль побережья Токийского залива. Дом строили местные сезонники – для дачников, – строение было грязным, обшарпанным, но три комнаты с прихожей да дворик – условия вполне подходящие для пожилых супругов. К дворику примыкал пустырь – небольшой клочок земли, где можно было разбить огород или устроить птичник. Отец, обожавший копаться в земле, мечтал арендовать и его, но пока вопрос с женитьбой не был окончательно решен, ограничились домом, и отец перебрался туда.
Однако мачехе новое жилье явно не приглянулось. «Раз невозможно жить поближе к Токио, буду ездить туда в гости. У меня в Токио много друзей», – заявила она. Конечно, от Г. до Токио и обратно можно обернуться за один день, но все же далековато; он и сам понимал, что жить в такой глуши, наверно, тоскливо. Но если снять дом поближе, рядом с Камакура или Дзуси, откуда добираться удобней, почти все деньги, что он выдавал отцу с мачехой на прожитье, уйдут на арендную плату, а то, пожалуй, и их не хватит. Так он им и объяснил.
– Пусть хоть не дом, а чья-нибудь дача, – в который раз заводила разговор мачеха. – Я буду ее сторожить. Лишь бы поближе…
– Уж и не знаю… – увильнул он от ответа, а про себя подумал: дача? Нет уж, увольте. Слишком памятны те времена, когда он с матерью и отцом прожил после войны три года у родственников на даче…
К тому же мысль о многочисленных мачехиных друзьях отнюдь не приводила его в восторг. Сват об этом ни словом не обмолвился, да и ни на смотринах, ни на самой свадьбе речи о Токио тоже не заходило. Про мачеху он только и знал, что родилась она в городишке А., неподалеку от родины его отца, а потом, выйдя замуж, переехала в К. – крохотное местечко в той же префектуре; когда муж умер, мачеха возвратилась в А., с тех пор так и жила там в родительском доме.
В детстве он несколько раз ездил с отцом на его родину, но почти ничего не помнил и совершенно не представлял себе городок А.; ему почему-то казалось, что будущая мачеха непременно должна походить на отцовскую деревенскую родню, чьи фотографии он видел в старом семейном альбоме. И в самом деле, женщина, с которой он встретился на смотринах, а потом и на свадьбе, в общем-то, отвечала его ожиданиям: расплывшимся телом и круглым, точно полная луна, лицом она напомнила ему покойную мать, да и лет ей было столько же, сколько и матери, когда та заболела, не выдержав непосильного послевоенного труда, – пятьдесят с небольшим… А потому женитьба отца на этой толстухе казалась ему предрешенной; ой даже усматривал в этом перст судьбы.
Но теперь стало ясно, что то были всего лишь иллюзии, рожденные желанием видеть жизнь в розовом свете. Во всяком случае, он обманулся, посчитав мачеху скромной провинциалкой. При виде ее наряда – растоптанных туфель на каблуках и соломенной шляпы с такими огромными полями, что, казалось, гигантская птица уселась у мачехи на голове, – его передернуло. Он даже не понял, зачем ей понадобился этот маскарад. А ведь просто-напросто мачехе захотелось пощеголять, и он разобрался не сразу лишь потому, что совершенно неверно судил о провинции. Неистребимый провинциальный дух, исходивший от нелепого платья, был отвратителен, но еще отвратительней – явное презрение провинциалки к провинции, сквозившее во всем мачехином наряде. И он был вынужден с грустью признать, что деревня не лучше города: снобизм везде снобизм.
Море, видневшееся из окна, все больше становилось похожим на море. Еще один туннель – и станция городка Г. В Тиба велись осушительные работы, и вода у побережья была мутная, бурая; за окном тянулся унылый берег с торчащими сваями и дымовыми трубами – топкая черная трясина, похожая на залитый водой карьер; а потом в какой-то миг всплыла серая линия горизонта, и взгляду открылось безмятежное Внутреннее море.
В кресле напротив от самого Токио сидел мужчина в красной спортивной кепочке, но на предыдущей станции сошел вместе с приятелем; на плечах у обоих висели футляры с удочками. Ездят сюда на рыбалку, подумал он, разглядывая обтянутое красной кожей опустевшее сиденье. У него никогда не было увлечений; к рыбной ловле он тоже не испытывал никакого интереса. И то, что на свете есть люди, готовые ради забавы забраться в такую даль, не будило ни зависти, ни удивления, просто навевало раздумья – будто заглянул ненароком в совершенно чужой, незнакомый мир.
– Унылый ты человек! Сделал работу – и выкинь ее из головы, пошел бы куда-нибудь развлечься. Так нет же… – Всякий раз, слыша подобное от жены, он недоумевал: а что в этом плохого? Он с детства не умел использовать время с толком: лучше просто бездельничать, чем развлекаться. Да и работа все дома: читай себе да пиши – люди и так, верно, думают, что не работаю, а развлекаюсь, уговаривал он себя.
Тем не менее ему всегда не хватало времени. И хотя забот было меньше, чем у других, и даже тогда, когда работы не было вовсе, времени все равно не хватало. А в раздумьях о том, почему его нет, уходило оставшееся.
Поэтому необходимость ухаживать за отцом выводила его из себя. Нелегкое дело – забота о немощном старике, и денег уходит немало; но совершенно непереносимым было другое – присутствие в доме лишнего человека, не знавшего, как убить время, нарушало привычный ритм его жизни. Вот и возникла идея женитьбы – чтобы жить с отцом врозь; по той же причине и дом для супругов сняли подальше – в Тиба. Ближе не имело смысла. Однако за это теперь приходилось расплачиваться: поездки к отцу сделались для него тяжким бременем.
…Конечно же, положение его не было исключительным. Однако другие относились к подобным проблемам проще. Как-то раз в компании, на приятельской вечеринке, он посетовал на свою жизнь.
– А ты считай, что едешь к любовнице! – съязвил Д., и все покатились со смеху. Сам Д. был большой охотник до приключений и остальных считал такими же любителями амурных дел; поговаривали, что он, имея семью, каждый вечер навещает еще двух дам – в общем, буквально на части разрывается. Впрочем, пока сам не хлебнешь, не поймешь, как тяжко ему приходилось……Может, и впрямь приударить за женщинами, как советует Д.? Он задумался, глядя на сверкавшее в сероватой дымке море. Нет, и тогда он будет смотреть на мир прежним взглядом – грустным, усталым и преисполненным тяжкого чувства долга…
В десяти минутах ходьбы от станции Г., прямо посреди живой изгороди, тянущейся вдоль дороги, – ворота. Собственно, и воротами-то их не назовешь – торчат среди веток два обгорелых колышка, и не раз он, проглядев их, шагал мимо, возвращаясь потом обратно; вот и сегодня опомнился, только когда прошел лишних метров пятьдесят. Бредя назад, он неожиданно для себя ощутил странное, неуловимое очарование этих притаившихся в зарослях черных столбиков и вспомнил любимую присказку Д.: дом человека, живущего на содержании, непременно приобретает романтический вид…
У самого входа, перед стеклянными сёдзи, блестела в лучах полуденного солнца сколоченная из тонких бамбуковых стволов веранда. В прошлый раз ее не было.
– О, кто приехал! – обрадовалась мачеха, развешивавшая на дворе, подвязав рукава, выстиранное белье.
– Какая красота, – заметил он, показав на веранду.
– Да уж. Упросила мастера, он и сделал. Очень она отцу нравится, каждый день греется тут на солнышке. Отец! Посмотри-ка, кто к нам приехал! Синта-сан, Синта-сан приехал из Токио!
Мачеха с наигранной поспешностью раздвинула сёдзи. Послышался отцовский голос, и из комнаты выглянуло старчески багровое лицо. В первое мгновение он даже опешил: трудно было узнать в выползшем на веранду старике, одетом в серое кимоно и темно-коричневую безрукавку, собственного отца. Бамбуковый настил под отцовским телом прогнулся, и ему показалось, что отец болен. Но уже в следующую секунду он понял, что ошибся: вид у отца был цветущий, как никогда, волосы аккуратно подстрижены и зачесаны назад.
И когда это отец успел так перемениться? – поразился он. С прошлого приезда двух месяцев не прошло…
– Как жизнь? – опомнившись, без особого энтузиазма спросил он.
– Спасибо… – Отец едва заметно улыбнулся, ожесточенно почесал за ухом и умолк. Ему тоже больше нечего было добавить, и он, усевшись, принялся обозревать прилегавший ко двору пустырь.
…Огород. Курятник. Что растет там, на огороде? Какие-то бледно-зеленые ростки вытянулись в ряд среди черных комьев земли, выпустили крошечные листочки. В прошлый раз он видел только курятник, пустырь был нетронут, и на девственной целине валялись старые татами и соломенные веревки.
Похоже, жизнь тут наладилась, подумал он и испытал некоторое облегчение. Два месяца назад отец, в старых военных брюках, бестолково суетился у курятника, а мачеха с недовольным видом металась из комнаты в кухню. Вообще-то, когда отец начинал раздраженно ходить взад-вперед, это вовсе не означало, что он не в духе; просто, задумав что-то, переставал обращать внимание на окружающих. Зная эту черту, он не придал тогда суете никакого значения, однако теперь стало очевидно, что все же в тот день отец был слегка не в себе. Да и мачеха переменилась разительно: теперь она вела себя так, будто живет здесь по меньшей мере лет десять. Устраивает ее жизнь с отцом или нет, но она сумела по-своему приспособиться – это заметно даже по атмосфере в доме.
– Ну как, навестили приятелей в Токио? – не без ехидства поинтересовался он.
– А? Ну да, навестила… – Мачеха натянуто улыбнулась, стараясь скрыть замешательство, а он подумал: поди не слишком они тебя ласково приняли, твои приятели. Оттого и перемены в настроении… И «приятели», и сам нынешний Токио, похоже, отрезвили ее. Но почему-то он насторожился.
…Что тут происходит? Наблюдая за куриной суматохой, он вдруг почувствовал, как к горлу подкатывает комок: заметил, из чего сделан курятник. Деревянные рамы с натянутой на них металлической сеткой, сколоченные кривыми гвоздями кормушки напомнили времена, когда они всей семьей ютились на даче у родственников: Япония потерпела поражение и профессиональные военные стали никому не нужны; тогда отец целыми днями как одержимый сколачивал кормушки, гнезда, насесты. Он помнил это удивительно отчетливо. Даже куры, что сидят в курятнике, – потомки цыплят, вылупившихся из яиц в те дни…
Достав из гнезда маленькое, точно перепелиное, яичко, он равнодушно спросил:
– Все так же несутся – раз в три дня? Отец неопределенно усмехнулся:
– Не знаю… За ними теперь она смотрит.
Он поднял глаза – и не нашелся, что ответить. Отец стоял с рассеянным видом, засунув руки за оби ; носки на нем были домотканые, а уличные гэта хоть и недорогие, но новенькие. Придирчиво оглядев всю отцовскую фигуру, он не обнаружил ни единого пятнышка. Когда после войны их выселили из дома и семья в поисках крова кочевала с места наместо, отец,куда бы они ни ехали, в первую очередь собирал в дорогу своих кур и нес их сам, с величайшей осторожностью… Теперешнее безразличие необъяснимо.
1 2 3


А-П

П-Я