– Разве у вас нет опекуна?
– Есть, сэр, – выдохнула я, опуская взгляд. – Мой дядя.
– Он должен быть информирован немедленно. Здесь есть важные документы, которые необходимо подписать. Я буду продолжать лечение, но мне необходимо немедленно поговорить с вашим опекуном. Твои родственники из… – он заглянул в бланк, – Катлерз Коув Вирджиния?
– Да, сэр.
– Вы в гостях у родственников?
– Да, сэр, у моей тети.
– О, хорошо, я могу с ней поговорить?
– У нас нет телефона в доме, – вмешался Лютер.
– Извините?
– Это… мой дядя, – сказала я.
– Твой опекун? И он сидит все это время здесь? – спросил доктор, удивленно подняв брови.
– Нет, сэр. Это другой дядя.
– Слушайте, мисс Лонгчэмп, это серьезная ситуация. Мне нужно знать имя вашего опекуна и его телефон немедленно. – Доктор протянул мне бланк и достал ручку из своего верхнего кармана.
– Хорошо, сэр, – кивнула я и написала имя дяди Филипа и его номер телефона.
– Прекрасно, – доктор забрал у меня листок и повернулся, чтобы уйти.
– А мой брат? – спросила я.
– Его переведут в отделение интенсивной терапии. Там его подключат к капельнице с антитоксином. Он очень, очень болен, – сказал доктор. Он взглянул на Лютера, словно почувствовал, что Лютер знает, как это серьезно.
– Я могу увидеть его? – спросила я.
– Только ненадолго, – разрешил доктор. – Время посещений ограничено.
– Спасибо.
Я встала. Гейвин держал меня за руку все время, пока мы шли по коридору к смотровому кабинету. Когда мы заглянули, медсестра уже ввела Джефферсону капельницу и переодела его в больничный халат.
– Вещи вашего брата, – она отдала мне ночную рубашку и одеяло.
– Спасибо.
Мы с Гейвином подошли к каталке и взглянули на Джефферсона. Я заметила, что он двигает глазами под закрытыми веками, а затем его губы задрожали и замерли.
– Джефферсон, – позвала я его.
У меня болело горло из-за того, что я сдерживала истерику, а на груди, казалось, лежит триста пудов груза. Я взяла маленькую ручку Джефферсона в свою и подержала некоторое время.
– С ним все в порядке будет? – спросил Гейвин медсестру.
– Нам придется подождать, и тогда увидим. Он в хороших руках, – она одарила нас первой обнадеживающей улыбкой. Гейвин кивнул.
– Он – сильный малыш, – сказал он больше для того, чтобы успокоить меня.
Я нагнулась, поцеловала Джефферсона в щеку и прошептала на ухо.
– Прости меня, Джефферсон. Прости меня за то, что я взяла тебя с собой. Пожалуйста, поправляйся, пожалуйста, пожалуйста, – и слезы хлынули по моим щекам.
– Кристи, идем. За ним пришли, чтобы увезти его наверх.
Гейвин обнял меня, мы встали в сторону и смотрели, как санитар и медсестра покатили Джефферсона из комнаты по коридору. Мы шли за каталкой, пока они не въехали в лифт.
– Поднимитесь приблизительно через час, – попросила нас медсестра, когда двери закрывались. И мы остались стоять и смотреть на закрытые двери лифта. Сзади к нам подошел Лютер.
– Это ненадолго, – проговорил он, – потому что мы знаем, что и как на самом деле.
– Я не уйду, – сказала я.
Лютер кивнул, затем залез в карман брюк и вытащил деньги.
– Возьми это, – сказал он, протягивая деньги Гейвину. – Вам нужно что-нибудь поесть. Я собираюсь назад, посмотреть как там Шарлотта. Я передам этой вашей сестре, как тут дела. Может, у нее хватит порядочности и она приедет сюда проведать.
– Спасибо, Лютер.
Он пристально посмотрел на меня, и я увидела в его глазах слезы.
– Я буду молиться за него. Он отличный малыш, такой, какого бы я хотел.
Мы с Гейвином проводили его взглядом до выхода. После его ухода, мы повернулись и пошли дежурить у дверей отделения интенсивной терапии.
Я то засыпала, то просыпалась, положив голову на плечо Гейвина. Мы сидели на маленьком диванчике в приемном отделении интенсивной терапии. Напротив нас сидела пожилая женщина и смотрела в окно. Время от времени она промокала глаза своим кружевным платком. Когда она посмотрела на нас, то улыбнулась.
– Моего мужа прооперировали, – начала она. – Его состояние стабилизировалось, но для мужчины его возраста…
Ее голос отдалился, и она снова отвернулась к окну.
– Уже прошел час, Гейвин? – спросила я.
– Даже немного больше.
Мы встали и подошли к дверям. Я глубоко вздохнула, и мы вошли. Медсестра за столом в середине комнаты сразу же подняла на нас взгляд. Мы увидели пациентов, подключенных к кислородному аппарату, у некоторых ноги и руки были в гипсе.
– Мы хотим навестить Джефферсона Лонгчэмпа, – сказал Гейвин.
– У вас только пять минут, – коротко ответила медсестра.
– Как он? – спросила я.
– Без перемен. Он находится там, до конца и направо.
Мы пошли через палату. Я старалась не смотреть на других больных, но звук приборов, следящих за работой сердца, приглушенные голоса медсестер, то там, то тут раздающиеся стоны, вид окровавленных бинтов и люди, кто в бессознательном, кто в полубессознательном состоянии – все это подавляло. На сердце была тяжесть, и каждый вздох давался мне с усилием. Мне все чудилось, что мы ступаем по границе, разделяющей страну живых и страну мертвых. Мой маленький брат был посередине.
Джефферсон находился в отдельной комнате под кислородным колпаком. Свет не горел, комната была погружена во мрак. Он выглядел так же, только его подключили к прибору, следящему за работой сердца. Рана на ноге была вычищена и перевязана. Гейвин подвел меня поближе.
– Я и представить себе не мог, что он может так заболеть. Нам надо было что-нибудь предпринять прошлым вечером.
– Это моя вина. Я совершенно забыла, что он порезался об этот гвоздь.
– Не смей винить себя, – приказал Гейвин. Мы вернулись к медсестре, которая проверяла капельницу Джефферсона и его пульс.
– Как он? – спросил Гейвин.
– Хороший признак, что у него больше нет судорог, – ответила она.
Медсестра посоветовала нам уйти. Мы вышли из палаты и спустились вниз, в больничный буфет. Я не особенно хотела есть, но Гейвин сказал, что нам нужно чем-нибудь подкрепиться, иначе мы ослабеем и заболеем. Я взяла себе горячую овсянку и съела половину, запивая чаем. Затем мы вернулись в комнату для посетителей, где провели большую часть дня, не упуская любой возможности, чтобы зайти в комнату к Джефферсону.
Приходили и уходили родственники других пациентов. Некоторые были разговорчивы, но большинство – нет. Мы с Гейвином то засыпали, то просыпались, листали журналы или просто смотрели в окно на проясняющееся небо. Голубое небо и белоснежные облака согревали мое сердце. Когда мы в очередной раз вошли к Джефферсону, старшая медсестра сказала нам, что с каждым часом его состояние обнадеживает.
– Он еще не совсем выбрался, – сообщила она, – но его состояние не ухудшается.
Одобренные ее словами, мы вернулись в буфет. С появившимся вновь аппетитом мы хорошенько поели.
– Я почти уверен, что Ферн здесь не появится, – произнес Гейвин. – Я не думал, что она настолько низко пала.
– Надеюсь, они не мучают Шарлотту и Лютера сейчас.
– Думаю, что Лютер уже выпроваживает их вон. Когда мы вернулись в комнату для посетителей, то обнаружили там Лютера и Хомера. Хомер был одет в чистые брюки, белую рубашку и галстук и аккуратно причесан. Он выглядел напуганным и печальным, но когда он увидел нас, его глаза повеселели.
– Хомер чуть с ума меня не свел, упрашивая привезти его сюда, – объяснил Лютер.
– Это очень мило с твоей стороны, Лютер. Спасибо, что приехал, Хомер.
– Как он? – спросил Хомер.
– Ему лучше, но он все еще очень болен.
– Я тут принес ему кое-что поиграть, – сказал Хомер. – Когда ему станет лучше, – добавил он и показал нам игрушку из тех, что умещаются на ладони. Это была маленькая игра, в которой нужно было загнать крохотные серебряные шарики в ячейки.
– Это очень старая вещь, антикварная, – похвастался Лютер и подмигнул. Он наклонился к нам и зашептал. – Я подарил ему это, когда он был чуть-чуть старше Джефферсона.
– Спасибо, Хомер, – улыбнулась я. – Я прослежу, чтобы он получил это.
– Как там моя сестра? – спросил Гейвин.
– О, – вздохнул Лютер. – Известие о Джефферсоне мгновенно подрубило ей и ее стручку хвосты.
– Ты хочешь сказать, что они уехали? – изумился Гейвин. – Просто вот так уехали, не узнав о Джефферсоне?
– Они покинули нас так быстро, словно дом был в огне. Полагаю, мы не будем скучать без них.
– Я не верю, – пробормотал Гейвин.
Мы еще раз навестили Джефферсона. На этот раз нам позволили остаться почти на двадцать минут и разрешили войти Хомеру. Он стоял за нами, не сводя глаз с лица Джефферсона. Когда настало время уходить, Хомер подошел поближе к Джефферсону.
– Ты поправишься, Джефферсон. Поправишься, потому что мы еще не докрасили сарай и у нас еще много других дел, – сказал он.
Я взяла Хомера за руку, и мы втроем вышли, опустив головы, молясь про себя кто как может. Но как только мы вышли из отделения интенсивной терапии, мое сердце екнуло. Я должна была это предвидеть и все обдумать. Но мое беспокойство за Джефферсона взяло верх над всеми мыслями, особенно о себе.
Там, возле доктора, стоял дядя Филип со зловещим выражением лица. Я быстро перевела взгляд на доктора, который выглядел также рассерженным.
– Все тоскуют и беспокоятся о тебе, Кристи. – Затем дядя Филип повернулся к Гейвину. – Твои родители тоже не находят себе места.
Я опустила голову, я не могла смотреть на него.
– Лютеру и Шарлотте не нужно было позволять вам остаться, – продолжал он.
Я подняла голову и пристально посмотрела на него ледяным взглядом.
– Уж не обвиняешь ли ты их? – резко спросила я.
– О, нет, – ответил он. – Я уверен, что они и не поняли, что произошло, но дело в том…
– В чем же дело? – перебил его Гейвин.
– Дело в вас, молодой человек, ваши родители совершенно расстроены. У них нет средств, чтобы оплачивать ваше путешествие по всей стране. Я принял меры для вашего немедленного возвращения домой, – жестко проговорил он, вытаскивая авиабилеты из нагрудного кармана. – Я сказал, что позабочусь об этом. Такси, ожидающее у входа в больницу, отвезет тебя в аэропорт. У тебя всего десять минут на то, чтобы спуститься вниз.
– Я не оставлю Кристи, – сказал Гейвин, отступая назад и становясь рядом со мной.
– Кристи тоже уезжает, – улыбаясь, проговорил дядя Филип. – Она поедет домой.
Я закачала головой.
– Нет!
– Ты не хочешь быть рядом с братом? – спросил он. Я взглянула на доктора. – Доктор не возражает, что через день-два Джефферсона можно будет перевезти на машине скорой помощи и отправить самолетом. Мы заберем его в Вирджинию Бич, где я уже распорядился по поводу больницы. Ты же хочешь, чтобы твой брат получил лучший медицинский уход, правда?
– Она не поедет домой с тобой, – прохрипел Гейвин.
Дядя Филип с ненавистью посмотрел на него, а затем, смягчившись, повернулся ко мне.
– Кристи?
– Мне придется ехать домой, Гейвин, – сказала я.
– Нет, ты не можешь. Мы пойдем в полицию, мы им расскажем обо всем, что произошло. Мы…
– Нет, не сейчас, когда Джефферсон так болен. Не волнуйся. Со мной все будет в порядке.
– Конечно, с тобой все будет хорошо, – пообещал дядя Филип. Он посмотрел на доктора. – Дома случилось небольшое недоразумение. Жизнь Кристи стала тяжелой после смерти ее родителей, но…
– Недоразумение! – закричал Гейвин. – Ты называешь то, что ты сделал с ней, недоразумением!
– Успокойтесь, молодой человек, – вмешался доктор. – Вы не на улице.
– Но вы же не понимаете…
– Это не его забота вникать в семейные дела, – быстро проговорил дядя Филип. – Тебе следует побеспокоиться о своих родителях. Твоя мать даже заболела из-за этого, а твой отец…
– Гейвин, пожалуйста, – умоляла я, стискивая его руку. – Не сейчас. Сейчас это бессмысленно, он прав. Поезжай сначала к родителям. Я и так уже причинила достаточно боли и неприятностей многим людям.
– Но, Кристи, я не могу позволить тебе вернуться с ним. Просто не могу!
– Все будет хорошо. Я позвоню тебе при первой же возможности. Все, что сейчас нужно, это быть с Джефферсоном. Он нуждается во мне сейчас, Гейвин. Пожалуйста!
– Но…
– Такси ждет, – напомнил дядя Филип, энергично протягивая авиабилет Гейвину. – Ты можешь пропустить свой рейс, и тебе придется просидеть в аэропорту всю ночь.
– Иди, Гейвин, – попросила я его. – Пожалуйста. Он стоял совершенно расстроенный. Я прошептала одними губами:
– Я люблю тебя!
Он кивнул и, повернувшись к дяде Филипу, взял у него билет.
– Если ты хоть что-нибудь сделаешь ей… хоть что-нибудь, – предупредил он. Дядя Филип покраснел.
– Не угрожайте мне, молодой человек, – сказал он и повернулся к доктору. – Ребенок еще.
Доктор кивнул.
Опустив голову, Гейвин направился по коридору к выходу.
– Гейвин! – закричала я и бросилась к нему. Мы обнялись.
– Только позвони мне, – прошептал он, – и я найду способ приехать. Я клянусь.
Он поцеловал меня и заторопился к выходу. Я посмотрела на Лютера и Хомера, которые оказались свидетелями этого противостояния. На лицах было сопереживание и печаль.
– Спасибо, Лютер, и, пожалуйста, передай тете Шарлотте благодарность за все. Джефферсон напишет тебе, Хомер, как только ему станет лучше. Я обещаю. И скоро мы вернемся навестить тебя.
Он улыбнулся. Медленно я вернулась к дяде Филипу. На его лице была гримаса, растянутая в улыбку от уха до уха.
– Кристи, – сказал он. – Мы все исправим. Тетя Бет с нетерпением ждет твоего возвращения, и близнецы тоже. Все теперь будет хорошо. Все будет по-прежнему. Я обещаю, – его глаза заблестели. – Все будет по-прежнему, словно ты никогда не убегала.
В объятиях прошлого
После того, как дядя Филип сделал все распоряжения по транспортировке Джефферсона в больницу в Вирджинию Бич, мы отправились в Катлерз Коув. Это была самая долгая поездка в моей жизни, даже несмотря на то, что мы летели самолетом. Мне было неуютно быть рядом с дядей Филипом. Хотя он был красив и выглядел безупречно и ухоженно, он всегда теперь будет казаться безобразным и грязным. Большую часть пути он вел себя, словно между нами ничего плохого не произошло. Он говорил и говорил об отеле Катлерз Коув, о том, как хорошо идет его восстановление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48