Он мрачно посмотрел на меня:— Можешь доверять нескольким, можешь никому. Счастлив тот, кто имеет хотя бы одного друга, кому доверяет.Что такое он говорит? Я нахмурился и пытался уйти. Мне не нравилось, как клацают его искусственные зубы, будто они не подходят ему.— Она тебе нравится, не так ли? — зловеще улыбаясь, спросил он, кивая легко головой справа налево, сверху вниз; так что я совсем запутался: чего он хочет? — Когда ты захочешь узнать полную правду о том, кто ты ей и кто она тебе, приходи ко мне.Тут послышались шаги старой леди, и он поспешил из комнаты.Я почувствовал себя виноватым и испуганным. Ведь я хорошо знал, кто я. До сих пор.Не знаю, что делать, чем заняться. Я сел и скрестил ноги, как делал папа, и зажег дорогую сигару, чего папа не делал никогда. Потому что мама не любила, когда курят. Ничего плохого в том, что куришь, нет, подумал я, выдув четыре превосходных кольца дыма — и они унеслись в сторону океана. Они растают только, наверное, над Японией.— Доброе утро, дорогой Барт. Так рада опять тебя видеть. — Она вошла и села в свое кресло.— Вы купили для меня пони? Она забеспокоилась:— Милый мой, я помню, что обещала тебе пони — это твое заветное желание, но я не подумала тогда, как много беспокойств будет доставлять пони и мне, и тебе.— Вы же обещали! — закричал я. Неужели я ошибся, поверив ей? Наверное, она никогда не выполнит обещания.— Милый мой, для пони нужно стойло; к тому же, пони пахнут, и ты тоже переймешь этот запах. Когда ты будешь приходить домой, по твоему запаху Джори и родители легко догадаются, что у тебя где-то есть лошадка. Начнут расспрашивать.Вместо ответа я разрыдался.— Я всю жизнь мечтал о пони, — всхлипывал я. — Всю свою жизнь, и вот теперь я вырасту без пони, так и вырасту, а пони не будет…Всхлипнув в последний раз, я повесил голову и направился к дому, чтобы никогда не возвращаться.— Барт! — позвала она. — Есть такие красивые большие собаки — сенбернары. Они не пахнут… такая собака никогда не выдаст твоих секретов. Сенбернар такой большой, что на нем можно кататься, как на пони. Если ты будешь за ним ухаживать и чистить его, от него не будет никакого запаха…Я медленно повернулся:— Не бывает такой большой собаки, как пони!— Бывает…— Нет! Ты смеешься надо мной! Я больше не люблю тебя! Я пойду домой и больше не возвращусь, пока у меня не будет пони, которого я назову Эппл.— Милый мой, ты можешь назвать своего щенка Эппл. Правда, он не станет есть яблоки, но подумай, как позавидует тебе Джори, когда у тебя будет собака больше, чем у него.Я повернулся к двери. Ненавижу.— Барт, ведь только очень богатые люди могут позволить себе щенка сенбернара.Я нехотя, но будто примагниченный, повернулся к ней. Она взяла меня к себе на колени, и я вновь почувствовал себя там спокойно и уютно.— Можешь называть меня бабушкой.— Бабушка…Наконец-то и у меня была бабушка. Я прижался к ней и ждал, что меня назовут каким-нибудь детским ласковым прозвищем, но она просто начала укачивать меня и запела колыбельную. Я положил большой палец в рот, как я всегда делаю, чтобы заснуть. Как хорошо снова чувствовать себя маленьким, беспомощным; как приятно, когда тебя обнимают и целуют. От бабушки приятно пахло.— Ты носишь вуаль, потому что у тебя безобразное лицо? — наконец решился спросить я, долго мучимый любопытством: зачем ей вуаль? Вуаль была почти прозрачная, но все же не совсем.— Да, тебе покажется, что это так, хотя когда-то я была прекрасна, как твоя мама.— Ты знаешь мою маму?Открылась дверь, вошла моя любимая горничная-мексиканка с подносом мороженого и горячих, с пылу-жару, пирожных.— Съешь-ка одно пирожное, и вот тебе мороженого — совсем немного, но это пока, до ленча. Приходи после ленча, и мы попируем.Потом она стала говорить, чтобы я не напихивал так много в рот, потому что это плохие манеры, и потому, что это вредно для моего пищеварения.У меня хорошие манеры, потому что мама все время меня им учит. Я вдруг обозлился. Да так, что соскочил с ее колен. Я внезапно вспомнил, что Джон Эмос обещал рассказать мне что-то про нее. Только я выскочил за дверь, как Джон Эмос оказался тут как тут, таинственно улыбающийся. Он слегка поклонился и передал мне в руки какую-то книгу в красной кожаной обложке:— Я чувствую, что ты не уверен в себе, — сказал он. Говорил он, шипя, как змея. — Пришло время тебе узнать, кто ты есть. Эта леди, которая просила тебя называть ее бабушкой, и есть твоя настоящая бабушка.Боже мой, боже мой! Я-то не знал, что у меня есть настоящая бабушка, и она здесь! Я думал, что мои бабушки или умерли, или в сумасшедшем доме.— Да, Барт, она твоя бабушка, и не только это; когда-то она была замужем за твоим отцом. Твоим настоящим отцом.Я не знал, что и подумать, но одно могу сказать: я был страшно счастлив, что у меня тоже есть родная бабушка, как у Джори — такая замечательная бабушка; и она не умерла, не в сумасшедшем доме!— А теперь слушай меня, мальчик, и ты никогда больше не почувствуешь себя слабым и неуверенным. Читай каждый день понемногу из этой книги, и она научит тебя быть таким, как твой великий прадед, Малькольм Нил Фоксворт. Не было еще на земле такого умного человека, как твой собственный прадед — отец твоей бабушки, которая сейчас сидит в том кресле и носит на лице своем черную вуаль.— Она очень красивая под ней, — поправил я его, потому что мне не понравилось, как он говорит о ней и с каким взглядом. — Я ее не видел, но могу сказать, что она точно красивее тебя!Он усмехнулся, но потом сменил выражение лица на более приветливое.— Хорошо, пусть будет по-твоему. Но прочтя эту книгу, которую написал твой прадед, ты поймешь, что женщинам верить нельзя — особенно красивым женщинам. Они хитры и умеют заставить мужчин плясать под их дудку. Когда станешь мужчиной, ты это поймешь сам. Она заставила этого красивого мужчину, каким был твой отец, быть своим рабом, быть своей комнатной собачкой — она заставит и тебя!Не хочу я быть комнатной собачкой и не буду!— Он был ее вторым мужем, Бартоломью Уинслоу, и был на восемь лет моложе ее. Он думал, что сможет управлять ею, но вместо этого она вертела им, как хотела. Я хочу спасти тебя от нее, чтобы тебя не постигла участь твоего отца. А знаешь, что постигло его? Смерть.Смерть. В нашей семье почему-то все умирали. Я ничему из его слов не удивился, кроме того, что все женщины такие плохие. Но я всегда подозревал, что они такие. Надо предупредить Джори.— Если ты хочешь спасти свою вечную душу от адского огня, то прочти эту книгу и станешь сильным и властным, как твой прадед. Тогда женщины не смогут править тобой. Наоборот, ты будешь править ими.Я взглянул в его длинное, сухое лицо, еще раз с отвращением увидев редкие усы и желтые зубы, через которые он не только шипел при разговоре, но иногда и присвистывал. Он был безобразнее самых некрасивых людей, каких я видел. Но Эмма часто говорила, что красивым человека делают поступки. Поэтому я решил попытаться почитать, о чем пишет мой прадед, хотя почерк был корявым и трудным.Я не слишком любил читать. И редко это делал. Но, проходя мимо сарая со стойлом, в котором скоро будет стоять мой пони, я сел на душистое сено и открыл книгу, которая выглядела страшно старой. Думал я все еще о пони. Неважно, что от него будет плохо пахнуть, и он принесет массу забот. Мне так хотелось пони, что болело сердце."Я начинаю этот дневник с самого горького дня в моей жизни: дня, когда моя любимая мать сбежала с другим мужчиной и бросила меня на произвол судьбы. Она бросила также и отца. Я хорошо помню, что я чувствовал, когда он рассказал мне, что случилось; как сильно я плакал, как отчаянно ощущал, что ее нет больше со мной. Каким одиноким я себя чувствовал! Как горько было осознавать, что никто не поцелует меня на ночь, что никто не послушает мои вечерние молитвы. Мне было в то время пять лет. А до этого я всегда знал, что я был самым важным в ее жизни. По крайней мере, она так говорила. Как же она смогла оставить меня, своего единственного сына? Что такое случилось с ней, что она обо всем позабыла?Я был невинным и ничего не знавшим в жизни человечком. Когда же я подрос и прочитал слова Божьи, то понял, что со времен Евы женщины предавали мужчин то в одном, то в другом; и даже матери… Коррин, Коррин, как я стал ненавидеть это имя…"Странно. Я ощутил эту странность, подняв глаза от страниц, испещренных мелким, закорючистым почерком, который временами к низу страницы становился размашистее; будто человек, это писавший, хотел четко рассчитать количество страниц, при этом использовав каждый клочок.Я так же, как Малькольм, часто мучился страхом, что моя мама уйдет, уедет, покинет меня, просто оттого, что не захочет больше быть со мной. Я останусь с отчимом, думал я, а он не сможет любить меня так сильно, как любил бы родного сына. С Джори всегда все будет в порядке: у него есть танцы, а это все, что ему нужно в жизни.— Нравится тебе эта книга? — спросил вдруг голос Джона Эмоса.Он прокрался в стойло и стоял надо мной, сверкая своими маленькими глазками.— Да, это хорошая книга, — ответил я, хотя ощутил себя нехорошим оттого, что сказал неправду.Мне было страшно в тот момент, страшно, что мама может убежать с каким-нибудь мужчиной — не врачом, потому что она часто желала, чтобы папа не был бы врачом и больше времени проводил дома.— Тогда читай ее каждый день, — Посоветовал Джон Эмос.Может быть, он любит меня, просто у него такой зловещий вид…— Тогда ты узнаешь все о женщинах, и как держать их в узде, — продолжал он. — И не только женщин, но и всех людей. Эта маленькая красная книжка убережет тебя от многих ошибок, которые совершают мужчины. Вспомни об этом, когда тебе покажется, что книга тебе надоела. Вспомни, что воля Бога была в том, чтобы мужчина превосходил женщину, которая глупа и слаба.X-м, я не думал, что мама глупа и слаба. Я всегда считал, что она сильная и замечательная. И что бабушка щедрая и добрая… и даже лучше, чем мама, которая вечно занята и не обращает на меня внимания.— Малькольму люди подчинялись, Барт, его уважали и боялись. Когда ты внушаешь такое почитание другим, они смотрят на тебя, как на Бога. Но не говори ничего бабушке об этой книге. Лучше было бы, если бы ты, как прежде, изображал, что любишь ее. Никогда не позволяй женщине проникнуть в свои мысли. Держи свои честные мысли про себя.Наверное, он прав. Если я дочитаю эту книгу до конца, я стану мудрее, чем Джори, и весь мир будет смотреть на меня с восхищением.Я улыбался ночью во сне, прижимая крепко к сердцу дневник Малькольма. У меня в руках было великое средство, чтобы стать богатейшим человеком в мире, как Малькольм Нил Фоксворт, который жил давным-давно где-то далеко, в месте, которое называется Фоксворт Холл.Теперь у меня двое друзей: моя бабушка в черном и Джон Эмос, который разговаривал со мной больше, чем папа когда-нибудь. Странно, что совсем чужие люди давали мне больше, чем мои собственные родители. СЛАДОСТЬ И ГОРЕЧЬ Мама приняла руководство балетной школой, которая все еще носила имя ее основательницы. Она оставила это название: Школа балета Мари Дюбуа. И все студенты полагали, что мама и есть Мари Дюбуа. Позже она объяснила нам с Бартом, что это было легче и престижнее, чем переименовывать школу. Папа молча с ней соглашался.Ее школа находилась на вершине холма Сан Рафаэль, недалеко от госпиталя папы. Они часто вместе ездили на ленч или ходили вечером на балет, в кино в Сан-Франциско; чтобы не ездить долго по темным дорогам, там и проводили ночь. С нами оставалась Эмма: мы с Бартом не возражали, разве что мне было несколько досадно видеть, какими счастливыми и сияющими они возвращались. Это наводило меня на мысль, что мы для них менее важны, чем мы сами думали.Однажды ночью, когда я долго не мог заснуть, я тихонько пробирался на кухню с единственной целью — чего-нибудь перекусить. Проходя по коридору мимо гостиной, я услышал родительские голоса. Они сердились, спорили друг с другом, хотя я почти никогда не слышал раздражения при их обычном общении. Я не знал, как поступить: остаться или вернуться в комнату. Вспомнив о том, как я подслушивал на чердаке, я решил остаться для собственного блага и для блага Барта: выяснить все же, что за тайна нас окружает.Мама была все в том же красивом голубом платье, в котором ездила в город.— Я не понимаю, отчего ты так упорен! — Мама ходила туда-обратно, бросая на папу сердитые взгляды. — Ты же понимаешь положение Николь, и ты прекрасно знаешь, что она не выкарабкается. А когда Николь похоронят, власти штата будут иметь полную опеку над девочкой, и нам придется с огромными трудами разыскивать ее и удочерять. Давай что-то предпримем сейчас. Крис, пожалуйста, прими решение!— Нет, — холодно ответил папа. — У нас есть двое детей, и этого достаточно. Найдутся другие пары, помоложе, которые удочерят Синди. Те люди, которые ничего не потеряют, если Агентство по опеке начнет расследовать, кто мы…Мама взметнула в досаде руки:— Так это как раз то, в чем я хочу тебя убедить! Если мы удочерим Синди до того, как Николь будет погребена, Агентство ничего не станет расследовать. Я сегодня же поеду и расскажу обо всем Николь. Я уверена, что она согласится и подпишет все необходимые документы.— Кэтрин, — твердым голосом проговорил папа. — Ты не имеешь права делать все, что тебе заблагорассудится. Николь вполне может пойти на поправку, и даже если, допустим, она останется разбита параличом, ребенок ей все равно нужен.— Но как она будет воспитывать ребенка в таком случае?— Это не наше дело.— Она не поправится. Ты знаешь это, и я знаю это Теперь я могу признаться, что на самом деле уже съездила к Николь и поговорила с ней. Она хочет, чтобы я удочерила ее дочь. Она уже поставила подписи, а Симон Дотри, нотариус, заверил их. Так что ты уже ничему не сможешь помешать.Папа, казалось, был в шоке. Он закрыл лицо ладонями, а мама все говорила и говорила:— Перестань теперь прятать лицо, Кристофер. Посмотри правде в глаза. В ту ночь, когда родился Барт, ты ведь сказал мне, Крис, что я не стану жить с Полом… что ты отвоюешь меня; ты так умоляюще смотрел на меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43