Оск говорит, что попробует как-нибудь передать Бруно, что его ищут. Потом все дружно предупреждают Одли, чтобы он поберег себя. Здесь, в центре Вено, все замечательно, но на севере и на юге надо быть осторожнее. Места там опасные — всякое может случиться. В баре на северной оконечности острова все уверяют Одли, что здесь все в порядке, но надо быть осторожнее на юге и в центре. Всякое может случиться — места там опасные. В баре на юге ему говорят, что здесь все нормально, но в центр и на север лучше не соваться.
В последнем баре Одли встречает какого-то пузатого дядьку преклонного возраста, который пускается в лирические воспоминания о Нью-Йорке семидесятых, когда рухнули все преграды для удовольствия.
— Они и раньше пытались, да, причем очень упорно, и наркота тоже была, но у них не было технологии удовольствий. — Он говорит Одли про Книгу, которую держали под барной стойкой в одном из клубов. Человеку, который придумает новую эротическую забаву, предлагали большую награду: на эти деньги можно было бы выкупить половину клуба. — Претендентов было немало. Такие все самоуверенные, — говорит этот последний боец за всеобщую эйфорию. — А бармен только вздыхал и молча тыкал пальцем в соответствующий параграф в книге, и они, посрамленные, возвращались обратно в Айову со своими ручными миксерами. — Поколение, которое заублажало себя до смерти, достойно всяческого восхищения. Я даже невольно задумалась, а смогла бы я что-то такое придумать, чего точно не было в этой Книге. За столик Одли подсаживается какая-то пожилая пара. Британцы.
— Мы тут дайвингом занимаемся. Удовольствие, конечно, не из дешевых, но оно того стоит.
— Полностью с вами согласен, — говорит Одли.
— А вы погружались на Фуджикава Мару?
— Разумеется.
— Думаем тут задержаться еще на недельку. Но тут все так дорого, а мы оба — пенсионеры. Приходится считать каждый пенни. Я работал в муниципальном совете Ламбета, а у нас все считают, что если ты там работал… ну, в общем, вы поняли…
— Нет, не понял.
— Да поняли наверняка.
— Нет, не понял.
— Растраты? Взятки? Коррупция?
— Никогда о таком не слышал.
— Наверняка слышали. Ламбет печально известен своей коррумпированностью.
— Нет.
— Ламбет — всеобщее посмешище. Полная несостоятельность и невменяемость. Да о нем постоянно писали, во всех газетах.
— Мне как-то не попадалось.
— Да наверняка попадалось. Как можно было такое пропустить?!
— Я не знаю.
— Но как бы там ни было, это, знаете ли, утомляет, когда ты говоришь, что работал в муниципальном совете Ламбета, и все сразу же делают вывод, что ты вор и растратчик, который благополучно ушел на покой и устроил себе тропические каникулы, в то время как в Ламбете бедствуют бабушки-пенсионерки.
— Да, наверное.
— Очень приятно встретить человека, который понимает, что не всякий, работавший в управленческом аппарате, обязательно вор и растратчик. Это в корне неверно. Кстати, если хотите, можно устроить небольшой секс втроем: мы с женой и вы — третий.
— Только не бей его, Одли, и приглядывай за своей кружкой, — говорю я.
Одли говорит, что ему надо идти. Бармен обещает передать Бруно, что его ищут. На полочке у стойки выставлены на продажу какие-то кустарные открытки. Даже при таком низком качестве изображения мне видно, что они там стоят уже очень давно. Одли желает мне спокойной ночи, зачитывая, что написано на одной из открыток:
— «Ты думаешь, ты — это все. А все остальные считают, что ты — ничто». — Он возвращает открытку на полочку и берет другую. — «Депрессия: бесконечно приятное хобби, которое к тому же не бьет по карману».
* * *
Все утверждают, что они обязательно свяжутся с Бруно, но ничего не происходит. Одли сидит на пляже. Пляж абсолютно пустой, если не считать самого Одли и пожилой пары чуукцев, которые, видимо, исполняют свои бабушко-дедушкинские обязанности и возятся с маленьким внуком — уговаривают малыша войти в воду.
— А почему бы тебе не заняться дайвингом? — говорю я Одли. Я слегка разочарована местными видами. Нет, пейзаж идеально тропический: море, пальмы, пляж очень чистый, хотя и разрытый крабами-отшельниками. Но я все равно слегка разочарована. Да, здесь все настоящее. Надо думать. Но когда ты находишься на тропическом пляже, очень трудно представить, что ты на тропическом пляже.
— Почему? У меня есть одна уважительная причина. Просто не хочется, — огрызается Одли. — Я плохо плаваю.
— Странно. Ты ведь вырос у моря, — говорю я, вспоминая залив Хамбер.
— Ничего странного. Я плохо плаваю в смысле стиля, то есть умею, конечно, но очень коряво, и потом, я не люблю воду. У меня была девушка, она очень хорошо плавала и вечно меня донимала, пытаясь подправить мне технику. «Учись доверять воде», — как-то сказала она, и я понял, что в этом-то все и дело. Я не доверяю воде. Вот ни на столечко не доверяю. И никогда не буду ей доверять. Она меня не обманет. Плавательные бассейны — это заговор воды. Она выжидает, она готовится. И когда ты ей доверишься, она тебя погубит. Даже в ванне вода только и ждет, как бы тебя погубить. Ждет, что когда-нибудь ты потеряешь бдительность. Она прикидывается невинной и безобидной, но она только и ждет, как бы тебя погубить. А холодная вода… холодная вода — это хуже всего. Будь ты хоть самым лучшим пловцом на свете, самоуверенным и крутым, холодная вода прикончит тебя в считанные минуты.
А теперь посмотри на это. — Он указывает на Тихий океан. — Ты над ним не летала, а я летал. Летишь много часов, а внизу — только вода. А если и попадаются островки, так они сверху кажутся крошечными, не больше футбольного поля. Зато волны — размером с дом. И что хуже всего: все, что есть в море, оно скрывает. Ты не знаешь, что там, под водой. Акулы, другие морские хищники. Нет, я уж лучше тут на бережку посижу.
Все, кто здесь погружался, просто в восторге от затонувших кораблей, — Лагуны Чуука славятся своими затонувшими кораблями. Во время Второй мировой войны японцы устроили здесь военно-морскую базу, которую потом разбомбили американцы. А теперь эти потопленные корабли привлекают ныряльщиков со всего света.
— Вот объясни мне, пожалуйста. Если бы эти ржавые железяки валялись на суше, на них либо не обращали бы никакого внимания, либо ругались, что они портят вид, либо их тихо свезли бы на свалку. Я, знаешь ли, не фанат заржавелого оружия и человеческих скелетов. Подобные аттракционы, они нравятся тем, кто сам никогда не бывал на войне. А я представляю себе, как они усирались от страха, эти матросы. Потому что я знаю, что это такое. Меня до сих пор трясет, когда я вижу оружие. Любая вещь может убить. Подушка. Бифштекс. Сковородка. Арахис. Кусок веревки. Бюстгальтер. Но подушка или бюстгальтер — они предназначены для другого. А оружие, у него одна цель: убивать.
— А на рыб посмотреть?
— А чего на них смотреть? Рыбам место у меня на тарелке. Вот там я всегда рад их видеть.
— Это разные вещи.
— Слушай, чего ты ко мне привязалась? У тебя агорафобия, у меня гидрофобия. У каждого свои слабости.
— У меня нет никакой агорафобии.
— Тогда почему ты не здесь, а там?
— Это другая фобия. Я думаю, ей пока и названия не придумали.
На мониторе я вижу то же, что видит Одли, так что голые сиськи мы с ним замечаем одновременно. Женщина с голой грудью идет по пляжу. Грудь, надо сказать, потрясающая, но при ближайшем рассмотрении становится ясно, что обладательница этой роскошной груди уже не так молода, и время ее на исходе, и она торопится пользоваться своим богатством, пока еще можно. Я узнаю эти груди еще до того, как узнаю саму женщину. Это Азра. Или кто-то очень похожий. Ну, со скидкой на прошедшие годы.
Она улыбается Одли. Я знаю, что означает эта улыбка. И Одли тоже знает.
— Как ныряется? — спрашивает она.
* * *
Одли выходит на связь.
— Дело сдвинулось. Капитан Бруно сам мне позвонил.
Мы оба довольны и счастливы. Одли слонялся по острову уже больше недели, и его это порядком достало.
Но ему пришлось еще около часа слоняться по пристани. Одли — не из тех, кто умеет ждать. Наконец к пристани подрулил катер, причем, если судить по тому, что он чуть не врезался в мол, за рулем был отнюдь не владелец. Человек, который приехал на катере, сходит на пристань и обращается к Одли:
— «Не-версольный»?
— Да, мне надо на «Универсальный».
Человек, который приехал на катере, тычет большим пальцем себе за спину. Куда-то в сторону горизонта.
— Тебе вон туда. А я всё, домой.
Он бодро уходит.
— Ну и чего? — говорю.
— Я не попрусь в океан в одиночку на этой жестянке.
— Ладно. Тогда в другой раз.
Одли молчит. Отпивает пива из банки, причмокивает губами.
— Сейчас самое время сделать очередную денежную прививку.
— Сколько?
— Ну, так. Небольшая прибавка за вредность. Я немного отъеду от берега, и если увижу корабль, поеду к нему. Если нет — возвращаюсь.
— Вообще-то авианосец трудно не заметить.
— Тебе легко говорить. Ты когда-нибудь ждала расстрела?
— А при чем тут расстрел?
— Потому что я ждал. И не раз.
— Что-то я сомневаюсь, что в тебя будут стрелять. Может быть, ты утонешь, может, тебя съест акула, но тебя точно никто не застрелит.
— А вот я бы не стал утверждать. Всякое в жизни, бывает. Никогда не знаешь, где нарвешься.
— Ты это к чему?
— Я лучше не буду об этом рассказывать.
— Если не хочешь рассказывать, то зачем вообще было упоминать?
— Да, наверное, я сам виноват. Мой отец умирал много раз — и все из-за меня. Когда я работал на стройках и подрабатывал вышибалой, и мне хотелось устроить себе выходной, я говорил, что мне надо на похороны. Начальство догадывалось, что я вру, но они рассуждали так: нет, так не бывает — никто не будет выдумывать про смерть отца ради какого-то выходного. Может, поэтому я все время хожу на волосок от гибели.
— Все время?
— Ну да. В Югославии был первый раз. А потом меня попросили съездить в Лас-Вегас, забрать платья. Я не хотел туда ехать, но потом я подумал: это Лас-Вегас, это не война.
— Какие платья?
— У одного моего знакомого была приятельница. Она разводилась с мужем, и меня попросили съездить забрать ее вещи. Казалось бы, чем я рискую? Разве что палец порежу о блестку на платье. А все кончилось тем, что я оказался в Камбодже. И вот я, значит, в Камбодже. Рою себе могилу.
— И как же тебя занесло из Лас-Вегаса в Камбоджу?
— Без комментариев.
— И тебя заставили рыть могилу?
— Нас было четверо пленных. Нас заставили рыть себе могилы, но сказали, что они оставят в живых одного — самого старательного. Кто будет копать лучше всех. И каждый из нас подумал: ну конечно, я буду копать лучше всех. Вот такими мы были придурками.
— И что ты сделал?
— Начал копать как сумасшедший.
— Ну, у тебя не было выбора.
— Нет, выбор был. У человека всегда есть выбор. Может быть, альтернативы не самые утешительные, может быть, ты вообще не считаешь, что это выбор, потому что приходится выбирать из двух равнозначных зол, и что бы ты там ни выбрал, все равно это будет страшно — но выбор есть всегда. Вместо того чтобы копать, я мог бы их обматерить, чтобы меня пристрелили на месте. У человека всегда есть выбор. Всегда. Вот, например, ты безработный, и ты просыпаешься утром и думаешь, что тебе делать: встать, умыться, побриться и пойти по конторам в поисках работы, чтобы тебя целый день унижали какие-то мудаки, — или слегка подрочить и спать дальше.
— Надо делать хоть что-то. Это всегда лучше, чем просто сидеть и ждать.
— В данном случае нет. Однажды мы с братом Колд Хардом оба остались без работы. Я встал очень рано, умылся, побрился и отправился искать работу. Когда я выходил из дома, Колд Хард еще дрых. И я подумал: спишь, недоумок ленивый? Ну спи. А у меня уже к вечеру будет работа. И вот пока я весь день унижался перед какими-то законченными козлами, Колд Харду позвонили с телевидения. Какая-то вся из себя навороченная телепродюсерша пригласила его в Лондон, чтобы он дал интервью. Они там снимали какую-то передачу про безработных. Его поселили в роскошном отеле, он всю ночь пялил телепродюсершу, угнал чей-то «феррари», а на следующий день какой-то сочувствующий телезритель взял его на работу с хорошим окладом. У человека всегда есть выбор. Просто ты не всегда узнаешь, правильно ты поступил или нет.
— А копать было правильно?
— Может, и нет. Может, мне надо было послать их подальше, потому что вполне могло быть, что автомат заклинило бы сразу, а не потом, когда мы уже выкопали могилы, хотя мне было приятно узнать, что я таки самый крутой и старательный.
— Автомат? Один автомат?!
— Ага, один на двоих. Их было двое. Совсем еще дети. И солдаты из них — никакие. В британской армии тебя перво-наперво учат, что оружие надо держать так, как будто ты собираешься им воспользоваться. То есть не надо опираться на автомат, если тебе вдруг захочется поковыряться в носу, потому что, как только ты опускаешь оружие, тебе конец.
— Ты их убил?
— Нет, я их не убивал. Но скажем так: старше они не стали. Я вообще никого не убивал. Хотя однажды такая возможность была. Я сидел дома, чистил свой дробовик. В то время в городе было не очень спокойно, постоянно кого-то грабили, и я подумал: вот будет прикол, если сейчас ко мне влезет грабитель. И вдруг окно открывается и влезает какой-то мужик. Полный идиотизм: я сижу за столом, меня хорошо видно с улицы, у меня дробовик — а этот придурок лезет в окно. Он даже не сразу меня заметил. И посмотрел на меня так сердито — как будто это я влез к нему в дом. У меня в руках дробовик, и я уже собирался нажать на курок, но меня что-то остановило. И дело тут не в каких-то моральных принципах и не в уважении к человеческой жизни… и я не боялся, что меня за него посадят, потому что таких, как он, надо отстреливать сразу, и так будет лучше для всех.
Просто я понял, что если сейчас перейти черту, то обратной дороги уже не будет. Может быть, я потом буду жалеть, что не прикончил его на месте, такого урода, но если я его застрелю, для меня это будет конец. Так что я заставил его раздеться до трусов и приковал его наручниками к забору на улице. Был январь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39