– Нас засекли». К тому же какая в этом выгода? Труп, даже небольшой, даже детский – только обуза и сплошные расходы. От него же так или иначе необходимо избавиться, но в любом случае это стоит денег. (В наши дни, естественно, его можно распродать по кусочкам для незаконной пересадки органов, но не забывайте, мы говорим о том, что было двадцать лет назад, до того как пересадка органов стала последним криком моды, да оно и к лучшему, учитывая натуру мистера Блоттона.)
Тогда же, и к счастью для Нелл, Эрик Блоттон нашел еще один выход. Он избавится от крошки Нелл самым надежным и самым прибыльным способом, какой ему доступен.
ПРОПАДАНИЕ ПРОПАДОМ
В эту ночь Нелл спала в такой убогой комнатушке, каких ей еще видеть не доводилось. Находилась комнатушка в алжирском районе Парижа, где у мистера Блоттона имелись друзья. Обои на стенах висели лохмотьями, во всех щелках и щелочках кишели мелкие слепые насекомые. На кровати было только одеяло без простыни. Тем не менее она спала крепко, утолив голод горячим наперченным супом. Спать ее уложил мистер Блоттон, но когда она проснулась, его не было. Отчасти она обрадовалась, но и почувствовала себя совсем брошенной. Проснулась она только один раз и немножко поплакала, зовя про себя маму, но тут вошла молодая темнокожая женщина и начала ее успокаивать, правда, на языке, который Нелл не понимала. Но она выглядела доброй, и Нелл не испугалась.
Мария (ее звали Мария) начала шарить в кармашках Нелл, нашла записку из садика о посещении театра и смяла ее.
– Пожалуйста, не мните, – сказала Нелл. – А то мисс Пикфорд рассердится.
Однако женщину это не остановило.
Затем темнокожая женщина нашла изумрудный кулон. Нелл про него забыла.
– Его не выбрасывайте, – сказала Нелл. – Он мамусин.
Темнокожая женщина села, разглядывая кулон, а потом посмотрела на Нелл, на глаза у нее навернулись слезы и покатились по гладким щекам. Потом она ушла, но быстро вернулась с детской брошью – пузатеньким жестяным мишкой на большой булавке. Нелл смотрела, как Мария отвинчивает мишке голову, опускает ему в пузичко маленький кулон с тонкой серебряной цепочкой и привинчивает мишке голову на место. Потом она пришпилила его на лацкан пальтишка Нелл.
– ?a va, – сказала она, – ?a va bien.
Сколько ничего не подозревающих детишек проносили через таможни наркотики в таких вот мишках! Для не посвященных в секрет углядеть место соединения шеи и головы было нелегко.
– Pauvre, – сказала Мария. – Pauvre petite. – И по щекам у нее покатились еще две слезы. Сколько преступников, сколько проституток готовы расчувствоваться над несчастиями детей? Или они видят, что из глаз такого ребенка выглядывают они сами? Тем не менее следует указать, что Мария, забери она кулон и продай его, могла бы выкупиться из борделя (а переночевала Нелл именно там) и повести нравственную жизнь. Но опять-таки не исключено, что в сердце своем Мария не хотела ни того ни другого и была совершенно довольна той жизнью, которую уже вела. Но так или иначе, а Нелл она пожалела, и Нелл снова уснула крепким сном, чего нельзя сказать ни о ее матери, ни о близких пассажиров, погибших в катастрофе с ЗОЭ-05. Не спала и Мария – ночь ведь была ее рабочим днем. И ночь для нее выдалась удачная, так что она подумала, что, может быть, Господь Бог вознаградил ее за доброту к девочке.
Мистер Блоттон уснул крепким сном человека, пережившего сильное потрясение всего организма, – провалился в черное глубокое беспамятство без сновидений. Не следует полагать, будто он был невосприимчив к следствиям катастрофы только потому, что являлся преступником. Его настолько оглушило, что лишь на следующее утро он сумел кое-как осознать чудо, заключавшееся в его тихом планировании с небес в преисподнюю. Но когда он восстал с грязной постели, натянул вчерашнюю засаленную рубашку и принялся скрести щеки перед треснутым зеркалом бритвой, которой Мария брила ноги, он спросил ее:
– Почему я спасся, а другие нет?
Но Мария не знала, о чем он говорит. Откуда ей было знать? Однако мистер Блоттон узрел в своем спасении перст Божий и, может быть, не ошибся, хотя, по моему твердому убеждению, Господь спасал Нелл, а не Эрика Блоттона, который просто сидел рядом с девочкой. Но, естественно, от мистера Блоттона нельзя было требовать, чтобы он взглянул на случившееся под таким углом. И днем он дважды выразил Господу свою благодарность: во-первых, решил бросить курить, а во-вторых, решил продать Нелл не другу (что за друзья!), возглавлявшему европейскую детскую порнографическую индустрию, но за куда более низкую цену одному знакомому, устраивавшему незаконные усыновления и удочерения. Он оставил Нелл под присмотром Марии, а сам отправился к указанному знакомому. «Пол женский, белая, здоровая, хорошенькая» – больше ничего мистеру Блоттону говорить не пришлось, – Нелл оторвали у него с руками, не глядя, для бездетных супругов, которые проживали в замке под Шербуром и по некоторым причинам удочерить ее в законном порядке не могли. Знакомый взял десять процентов комиссионных, а Эрик Блоттон получил сто тысяч франков – сумму вполне достаточную, чтобы затаиться, пока авиакомпания ЗАРА не выплатит страховую премию.
– Как ни взглянуть, я, можно сказать, от падения только выиграл, – заявил он Марии и захохотал, чего, должна сказать, за ним вообще-то не водилось.
Вот так Нелл еще до вечера перенеслась из борделя в свой новый дом и была уложена спать в собственной спаленке в башне, и пусть ветви могучих деревьев царапали частые оконные переплеты, а стены были сложены из старинных нетесаных камней, а вокруг на тонких шелковых нитях качались и танцевали паучки, во всяком случае в постельку ее уложили любящие руки мужа и жены, нового отца и новой матери, которые любили друг друга и не вели между собой войны.
ОПАЗДЫВАЕТ!
Тем временем Клиффорд отправился в женевский аэропорт встретить Эрика Блоттона и свою дочь. Он приехал чуть позже и испытал некоторый шок, увидев на табло прибытий против рейса ЗОЭ-05 из Лондона зловещее слово «ОПАЗДЫВАЕТ». Клиффорд намеревался отправить за Нелл свою секретаршу Фанни – Фанни с лебединой шеей, одухотворенным лицом, степенью магистра искусства и всегдашней готовностью услужить. Клиффорд ненавидел болтаться где-либо, а в аэропортах особенно, не делая ничего полезного или приятного в обществе самых заурядных людей. Но Фанни сказала ему своим мягким решительным голосом, что он обязан поехать сам: чем раньше Нелл увидит знакомое лицо, тем лучше.
– Не так уж часто маленьких девочек крадут из садиков совершенно незнакомые люди, – шокированно сказала Фанни. – Для нее это могло оказаться большой травмой.
Вы не удивитесь, узнав, что Фанни была любовницей Клиффорда на данном отрезке времени. В конце-то концов, Клиффорд нуждался в ком-то, кто жил бы в его доме и заботился о крошке Нелл, когда ее выкрадут. Он был занят как никогда, организуя «Леонардо-Женева» – такого количества всяких приемов и светского общения это требовало! Естественно, он предвидел, что времени на ребенка у него будет оставаться мало. Фанни также не удивилась. Хотя она и выглядела мягкой и кроткой, но дурой отнюдь не была.
– Ты же не любишь меня, Клиффорд, – сказала Фанни, когда он приподнял голову с набитой гусиным пухом подушки примерно за неделю до того дня, когда должна была прилететь Нелл, и попросил ее переехать к нему. Предложение – если можно так выразиться – было сделано, когда Фанни проводила у него… нет, не ночь, а часть ночи, поскольку Клиффорд имел обыкновение отправлять ее домой на такси в третьем часу утра. Они находились в спальне нового дома, который Клиффорд построил себе за городской чертой Женевы. Архитектор гремел по всему миру: дом слагался из изгибов, углов, стали и стекла (оплачивала «Леонардо»). Он прилепился на уступе с видом на озеро и был вооружен что твоя крепость. Среди кнопок, дистанционно управляющих кухонными машинами, кондиционерами, ваннами, пылесосами, прожекторами, скользящими оконными рамами, стеклянными крышами и так далее, прятались кнопки множества самодействующих приспособлений, обеспечивающих безопасность. Обойтись без них Клиффорд никак не мог. На них настаивали страховые компании. Клиффорд, к его чести, предпочел бы жить попроще, но в стране богачей элементарная вежливость обязывает соблюдать их обычаи. К тому же он все-таки извлек из запасника полотна своего экс-тестя и, наконец, мог надлежащим образом повесить картины Джона Лалли вместе с одним шедевром Питера Блейка, одним Тилсона, одним Ауэрбаха и парочкой чудесных гравюр Рембрандта. И все это требовало охраны. Подобное общество могло только поднять цену творений Джона Лалли. Его жена свелась к одним только проторям, но вот тесть будет его кормильцем в старости.
У себя в спальне над кроватью Клиффорд повесил убитую утку и охотника с безумными глазами кисти Джона Лалли. В память, объяснял он любопытствующим, о той минуте, когда его экс-тесть ворвался к нему и застал их с Хелен в постели. Что же, немало тяжких переживаний со временем превращались в забавные истории, чтобы развлекать гостей после обеда. Это своего рода терапевтическое средство, к которому часто прибегают болтливые люди, – и я не делаю исключения для себя. Клиффорд все еще говорил о разводе с горечью, хотя все (кто был кем-то) знали, что подал на развод он сам и что слезы Хелен, ее несомненное раскаяние не смягчили его ни на йоту. Мужчина, которого предали, недоступен доводам рассудка, как никто, и тем более если он сам привык предавать. И вот теперь под сенью убитой утки Клиффорд сказал Фанни:
– Я люблю тебя не меньше, чем всех остальных, что равно почти нулю. Если бы мне пришлось выбирать между Фрэнсисом Бэконом и тобой, вполне возможно, я выбрал бы Бэкона. Но мне нужен кто-то в доме, чтобы заниматься Нелл, и я предпочту тебя. Думаю, мы уживемся.
– Нелл следовало бы остаться дома с матерью, – решительно заявила Фанни, которая не боялась Клиффорда и не принимала к сердцу его язвящие слова. С другой стороны, принимай она их к сердцу, так не осталась бы с ним и дня.
– Трехлетнему ребенку требуется мать, а не отец.
– Ее мать безалаберная бездельница, алкоголичка и потаскуха, – объяснил Клиффорд. Было ясно, что она ему не симпатична, но он все еще ее любит. Фанни вздохнула. Ее всегда расстраивал подтекст того, что говорил Клиффорд, а не сами слова.
– Мать это мать, – ответила она, вставая с постели и начиная одеваться. У нее были очень красивые длинные стройные ноги, стройнее и длиннее, чем у Хелен. Если у Хелен и был изъян, так только ноги, которые теперь, когда ей перевалило за двадцать пять, обрели явную плотность. Она часто носила брюки. Фанни в те эмансипированные дни, когда женщины носили все, что им взбредало в голову – и чем нелепее, атласнее и эпатажнее, тем лучше, – с большим вкусом ходила в мини-юбках и брючках в обтяжку. Вот когда она явилась в контору в этих последних, а Клиффорд сделал ей выговор, указав, что добрые бюргеры Женевского кантона такой костюм ни в коем случае не одобрят, они и стали любовниками. У Клиффорда вовсе не было привычки спать со своими секретаршами, совсем напротив. Просто она оказалась рядом, он находился в чужой стране, а у нее была степень магистра изящных искусств, она здраво судила о картинах, и он хотя бы мог вести с ней интересные разговоры, чего никак не сказал бы о богатых женевских наследницах, принадлежащих к международной молодежной элите. Конечно, у нее не было таланта Клиффорда объединять искусство с коммерцией, но у кого он есть?
– Ты опупел, Клиффорд, – сказала Фанни. – Красть детей очень дурно.
– Во-первых, как можно украсть то, что изначально твое? – возразил он. – Я спасаю этого ребенка от его матери точно так же, как спас бы гибнущего в сырой церкви Леонардо, не испрашивая на это разрешения. А ты, Фанни, ревнивая собственница и просто не хочешь делить меня с Нелл.
Клиффорд, подобно многим и многим мужчинам, не сомневался, что он – центр жизни всех окружающих его женщин и что эти женщины, хотя и способны на эмоциональные оценки, с нравственных позиций ни о чем судить не могут. И должна с сожалением сообщить, что Фанни, точно соглашаясь с ним, только весело засмеялась и сказала:
– Возможно, ты прав, Клиффорд.
Ибо Фанни понимала, что жить в доме Клиффорда она будет только при условии, что там будет жить Нелл. А насколько приятнее жить в номере двенадцатом по Авеню де Пен, с дивным видом, с просторами паркетных полов, с бассейном, в подогреваемой воде которого отражаются ледяные вершины Альп, и, наконец, со слугами, чем в крохотной квартирке над кулинарией в наименее зеленом квартале Женевы, какую ей позволяло снимать жалованье, выплачиваемое «Леонардо». Хотя «Леонардо» великолепно платила председателю правления, директорам и вкладчикам, фирма, видимо, считала, что простым ее служащим, то есть женщинам, честь служить в «Леонардо» более чем компенсирует маленькое жалованье, и они не должны испытывать ничего, кроме благодарности. (Но так дело обстоит с женщинами повсюду в мире, особенно если они подвизаются на издательском поприще, в области искусства или трудятся на благо общества – учительницами, медицинскими сестрами, как многие и многие из вас, я думаю, знают по собственному горькому опыту.) И Фанни прекрасно знала, что множество девушек, таких же красивых, таких же талантливых, как она, готовы в любую минуту занять ее место личной помощницы великого, знаменитого, блистательного иллюзиониста Клиффорда Вексфорда, причем за еще меньшее жалованье. А уж если вы допустили эмоции в свои отношения с боссом, то лучше выполнять его просьбы, так как он перестает воспринимать печатание на машинке, ведение документации и прочее с рациональных позиций, а потому может спутать вашу работу с вами самой, и вы в два счета окажетесь на улице.
Фанни, боюсь, провалилась. Высшая отметка за Исполнительность, посредственная за Стойкость. Не проходной балл. Да, не проходной. Фанни согласилась переехать к Клиффорду и с этого мгновения перестала возражать против его плана поручить жуткому Эрику Блоттону похищение Нелл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52