— Слушай, Жек, мы тут с Илюхой у Инфанта…
— Ну это понятно, — вставила она, но я не обратил на ее реплику никакого внимания.
— … И вот какой вопрос возник. Было высказано мнение, что женщина, если ей любовный процесс не понравился, считает, что никакого процесса не было и в помине. И человека, который ее в процесс вовлек, не было тоже. Что вообще ничего ни с кем не было. Вот мы у тебя, как у первоисточника, и хотим узнать: правильное это утверждение или нет?
— Постой, постой… — тормознула меня заинтересовавшаяся Жека. — Дай подумать. Если, говоришь, мне не понравилось, то и не было ничего, значит… Здорово получается. И просто-то как. И как жизнь облегчает …
Раздалась пауза, я ее не перебивал.
— Это вы там у Инфанта такое придумали? — вдруг вставила в наш диалог посторонний вопрос Жека.
— Ну да, — пожал я плечами, хотя она этого и не увидела.
— Нескучно вам жить, как я погляжу, если вас чистая теория так глубоко по вечерам донимает, — раздалось из громкой телефонной связи. — Тут вот с практикой никак не разберешься, бьешься над ней, бьешься, окаянной, а все без толку. На теорию просто ни времени, ни сил не хватает. Ну подожди, дай сосредоточиться, а то тут отвлекают все…
И, видимо, она зажала трубку ладошкой, но мы все равно услышали.
— Да постой ты, — шептала кому-то Жека в сторону. — Не напирай так. И не тыкайся. Прекрати немедленно тыкаться! Посиди одну минуту спокойно.
Тут мы все в комнате переглянулись между собой, но так ничего и не сказали, не посоветовали. Да и что тут посоветуешь, когда в живого человека тыкаются почем зря, к тому же во время ответственного телефонного разговора.
— Знаете что, — наконец освободилась Жека. — Я вообще всех своих прежних сейчас как-то с трудом помню. Даже тех, с кем вроде и неплохо было. А все потому, что полоса у меня неудачная, что-то не везет мне на нормальных ребят уже давно. Все одни придурки попадаются. Вот и подзабыла я, как оно по-настоящему бывает.
Тут она снова прикрыла ладошкой трубку, но мы снова через ладошку разобрали:
— Да говорю тебе, не налегай так. Не видишь, что я по телефону говорю. — А потом снова нам в телефон: — Ну что, еще вопросы имеются? А то мне некогда особенно.
Но Жеке пришлось потерпеть со своим «некогда». Потому что вопросы у меня имелись — важные, принципиальные вопросы.
— Подожди, — попробовал я зайти с другой стороны. — Вот, например, если взять меня. Ты меня помнишь?
— Чего? — ответила Жека изумленно. — А зачем бы я тогда с тобой разговаривала, если бы не помнила?
Нет, не просто сегодняшнего телефонного «меня», — начал пояснять я. — А «меня» из твоего прошлого, когда ты щедро делила со мной часть себя. А я с тобой — часть себя. И равнозначный обмен получался, потому что делились мы, заметь, лучшими своими частями, не припрятывая их, не экономя ни на чем, не припасая ничего для других. Так вот ты про это отчетливо помнишь или позабыла?
Комнату снова заполнила пауза. Длинная, тягучая, обидная пауза из безразличной «громкой связи». Откуда она взялась, с чем была связана? — я не знал. А что, если вдруг Илюха оказался прав и Жека ничего не помнит о нашем взаимном прошлом? Я даже стушевался от такой неловкой мысли.
— Ну, мы с тобой любовью занимались, и не раз притом. Помнишь? — повторил я настойчиво. — И тебе нравилось вроде бы. Во всяком случае, ты так тогда говорила.
— Ой, ой, ой, нашел чем хвастаться, — наконец разнеслось из трубки. — Как будто он один такой…
У меня прямо отлегло тут же. Я сжал и тряхнул кулаком в скупом победном жесте, и выдохнул облегченно в комнату: «Помнит!»
А тут Жека еще раз зажала трубку. Но непроницаемо плотно у нее опять не получилось, и к нам в комнату сквозь ее ладошку снова просочились заглушённые звуки:
— Да что же это такое? Что же за напасть такая? — говорила она сердито в сторону. — Ты можешь не напирать так и не тыкаться, а посидеть спокойно? Господи, что ж мне так не везет?!
А потом снова нам, без ладошки, уже в «громкую связь»:
— А вообще-то жалко, что вы без меня до такого додумались. Жалко, что я сейчас не с вами у Инфанта. Ну что поделаешь, — вздохнула она, — каждому свое, кто-то ведь должен отрабатывать по полной, когда у остальных смена закончилась. Ладно, я вам перезвоню. У меня такое ощущение, что совсем скоро уже.
— Ты, главное, хвостик свой оберегай, — стал напутствовать я трудоголичку Жеку. — Он ведь, насколько я помню, когда ему не в кайф, поджимается, бедненький. Он ведь, когда не уверен… — начал было я, но она уже повесила трубку.
— Б.Б., — сказал я Б.Бородову, — не оправдался ты вместе с твоей теорией. Народ тебя вчистую опровергает, вон, Жека меня запросто вспомнила.
Да это потому что ты неправильно опрос общественного мнения проводишь, — заспорил Илюха. — Мы ведь договаривались только тем звонить, кому ты не вмастил своим умением. Ну тем, с которыми сильная рассогласованность произошла. А то нашел кому звонить — Жеке. И вообще, старикашка, не надо тебе эксперименты проводить, потому что на деле ты хреновый экспериментатор получаешься. Субъективный слишком. Пускай вон другие тебя заменят, — и Илюха кивнул на Инфанта. — Ну-ка, Инфантище, подмени товарища у станкового пулемета. Позвони кому-нибудь, но только тому, кто не вспоминает тебя добрым словом. Кому ты в утренних, сладких, эротических снах совершенно не приходишь.
И Инфант взял трубку и тяжело задумался. Наверняка ему было из кого выбирать, вот он и перебирал кандидатуры по памяти. А перебрав, стал набирать номер громкой телефонной связи.
По номеру долго не подходили, но Инфант терпеливо ждал и дождался результата. А дождавшись, начал разговор. Но те, которые слышали Инфанта, знают, что разговор он ведет туманно. А порой — густо туманно, непроницаемо туманно, как будто ты ранним утром в низине, трава по пояс и река неподалеку.
— Ну что… — проговорил он в телефон, когда линия соединилась, а потом тяжело вздохнул. Туда же, в телефон.
Кто это? — поинтересовался женский голос в трубке, который нам с Илюхой ничего совершенно не напоминал. Вообще никаких ассоциаций. Голос был спешащий, видимо, мы его тоже от чего-то оторвали. Неужели все девушки по вечерам так озабоченно заняты? Или мы звонили только таким?
— Это я, — отозвался Инфант, но слабо отозвался, как бы не веря в удачу.
— Кто «я»? — не поняла женщина в телефоне. Видимо, ей было не до шарад с ребусами, она, очевидно, опаздывала куда-то по важным неотложным делам.
— Ну я, — уклончиво настаивал Инфант, и теперь женщина задумалась, вспоминая, по-видимому.
— Ой, Петь, это ты? — вспомнила, наконец, она, и голос у нее заметно потеплел. — Ты чего так долго не звонил, куда запропастился? — и голос потеплел еще заметнее. — А я уж волноваться стала, думаю, может, с ним чего стряслось, может, не понравилось чего? Может, он меня запрезирал? Потому что я вообще-то, Петь, совсем другая, ты не обобщай по первому-то разу. Я обычно ничего такого себе не позволяю, особенно поначалу. Я просто, Петь, как-то так сразу к тебе почувствовала, знаешь, там, внутри, как почти никогда раньше не бывало. Потому что, Петь…
Она стрекотала, а я слушал и думал: надо же, неужели Инфанта можно с кем-то перепутать? Ну у кого еще может быть такой грустный, печально дребезжащий голос? Как будто в привозном мюзикле его наняли исполнять уже приевшуюся арию «оперного фантома», но только без слов. Ну действительно, неужели где-то по городу бродит некий Петя, который звучит также причудливо, как наш Инфант? Или это «громкая телефонная связь» так безжалостно искажает?
— …Ну так что, Петь, может, заедешь все же? А? Хочешь, хоть сегодня, ведь совсем не поздно еще. А то я просто извелась вся здесь одна. Так как, Петь? Садись на свои «Жигули», ты же у меня лихой, и всего через полчаса… — тут она звучно сглотнула накопившееся в горле. Может, дыхание, а может, волнение. — А я уж постараюсь… уж не как в прошлый раз… я уж…
Но тут у Инфанта что-то не выдержало в организме, и он, несмотря на наши умоляющие взгляды, прервал поучительный женский монолог. А зря, ведь он был красноречив, он был о любовной тяге, о желании, о страсти, да и о плотности жизни в целом! Просто целая серия зарисовок у нас перед глазами замелькала.
Но и Инфанта можно было понять: ведь не о тяге к нему произносился этот монолог. И не о страсти к нему. И не о плотности его жизни. Да и звали его не Петя, а совсем наоборот — Инфант. И вообще, он в жизни и так нередко страдал от женской неразделенности, а здесь его к тому же откровенно мордой и прямо… в Петю.
— Нет, — честно, хотя и напрасно, сознался Инфант, — это не Петя. Это я, Инфант.
И он снова тяжело вздохнул.
— Кто? — переспросил голос, который сначала показался сильно ошарашенным, а потом тут же снова заспешил, не предвещая ни продолжительного, ни доброжелательного разговора.
— Инфант… — подтвердил Инфант уже совершенно обреченно.
Я взглянул на него, склонившегося над трубкой. Может, зря, подумал я, может, ни к чему этот звонок. Потому как для меня душевное благополучие моего Инфанта было куда как важнее, чем любая белобородовская теория. Потому что Инфант — не какой-нибудь Джордано Бруно, в конце концов, и не должен он гореть на огне женской инквизиции ради научных теорий. Пусть даже самых смелых и отчаянных.
Я уж хотел прекратить Инфантовы истязания, но не успел.
— Кто-кто? — не разобрался женский голос в трубке.
— Му-у-у… — не выдержав пытки, промычал в трубку Инфант. Во-первых, потому, что не знал, как по-другому о себе напомнить, а во-вторых, потому что он вообще так обычно чудил, наш Инфантик.
— Ах, так это ты… — сразу догадалась Инфантова абонентша. — Тебе чего, а то у меня рыба на сковородке подгорает. — Потом она еще задумалась, но совсем коротко. — И вообще, знаешь, — сообщила она голосом, который просто на глазах набирал силу и уверенность, — не звони мне больше, у меня и без тебя дел по горло.
— Никогда? — попытался уточнить педантичный Инфант, но не успел. Так как ответом ему раздался сначала щелчок брошенной трубки, а потом почти сразу короткие, безразличные, совсем не похожие на женский голос гудки.
Мы все замолчали, а Инфант особенно интенсивно. Чего-то, похоже, ничего у него не выходило сегодня.
— Бывает, — утешил я Инфанта. — К тому же рыба на сковородке… Серьезная вещь, куда нам против рыбы.
— Да… — покачал сочувственно головой Илюха, — не получается опрос общественного мнения. Не хочет общество опроса. Ни твоего, Розанчик, не хочет, ни твоего, Инфантище.
И мы помолчали снова.
Глава 2
ЗА ТРОЕ СУТОК И ДВА ЧАСА ДО КУЛЬМИНАЦИИ
— Б.Б., — сказал я принципиально после паузы, — получается, что твою теорию невозможно доказать на практике. А значит, она не практичная.
— Что не означает, что не верная, — не согласился Илюха. — Вот, например, теорию «эволюционного происхождения видов» Чарльза Дарвина тоже на практике нельзя доказать, и тем не менее большинство научной общественности в нее свято верит. И не терпит никаких других теорий. А теорию относительности, ее вообще…
— Так она же формулами подтверждена математическими, — возразил я. — А у тебя и формул даже нет. Ты покажи нам формулу, может, мы и согласимся тогда.
А Инфант все молчал и молчал, а ведь мог бы и высказаться. Хотя бы потому, что теорию относительности он понимал значительно лучше нас с Илюхой. Не только на многочисленных примеpax повседневной жизни он ее изучил, но еще и саму математическую модель крепко освоил. Потому что у него был глубоко и обширно развитый внутренний математический аппарат, у этого самого Инфанта. Он вообще через него жизнь свою отмерял — отсюда все его недоразумения и закавыки.
— Формулы ему не хватает, — возмущался тем временем Илюха. — Формалист ты, стариканер, а еще зануда. Ладно, дайте мне. Дайте я к эксперименту подключусь. Сейчас я прям на ваших глазах объективность в ладошках принесу.
И он переместил Инфанта с дивана ко мне, а сам примостился поближе у телефона. Хотя Инфант перемещался шатко, неуверенно и натужно.
— Так… кому бы позвонить? Так, чтобы наверняка. Кому-нибудь, кого я сильно разочаровал, кто меня уж точно не вспомнит. — И Илюха зашевелил губами, припоминая.
Он припоминал долго, и мы ему не мешали и не пытались читать его губ.
— Точно, позвоню одной девушке, — наконец припомнил он. — Давно хотел, хорошая девушка была. Жаль, что я совершенно ей не потрафил.
— Кто такая? — попытался уточнить я.
Ты не знаешь, — отрезал Илюха, хотя такого быть просто не могло. Не мог я не знать про его девушек. Потому как он никогда не утаивал их от меня. Впрочем, я не стал допытываться.
Нельзя сказать, что и эта девушка оказалась особенно ласковой, заслышав напористый призыв из телефона. Но так чтобы особенно неласкова она тоже не оказалась.
— Аня… — позвал Илюха, а потом снова: — Ань…
И я понял, что девушку звали Аней. А вот что понял Инфант, мне было не догадаться.
— Да, — ответила Аня. — А кто это?
Но у Илюхи был намечен свой собственный план диалога, и он начал его раскручивать, не поддавшись на Анин прямолинейный вопрос.
— Помнишь, Ань, нашу единственную ночь. Знаешь, она стала самой важной ночью в моей жизни. Самой незабываемой. Чем больше проходит времени, тем больше я думаю о ней. Ну и о тебе, конечно. Как будто все лишь вчера произошло: волосы твои вьющиеся, струящиеся вдоль шеи, как я вплетаю в них свои пальцы и процеживаю между ними каждую отдельную прядь. А еще твой запах, запах пьяной вишни. Помнишь, тогда вообще чувство повального опьянения пронизало ночь: голова кружилась, руки дрожали, да и все вокруг нереальным казалось. Абсолютно нереальным! Как будто ты на тонущем теплоходе и не можешь понять: с тобой ли все это происходит, твое ли тело окутывается темной, холодной водой, твой ли рот заливает тяжелая влага, твои ли легкие сдавливает безжалостная глубина? Реально ли все, не грезится ли тебе и неужели ты больше никогда не всплывешь? Да и как вообще такое может происходить? Да и происходит ли?
Здесь Илюха задержался на паузе, но недолгой, чтобы Аня не успела ее заполнить.
— Так и у нас, Ань, было в ту божественную ночь.
1 2 3 4