Я забыл о том, что она играет, я не слышал скрипки, музыка была сейчас лишней, ненужной, она так явно уступала зрительной картине, что я подумал: «Ах, если бы не скрипка в ее худых, длинных, гибких руках, если бы не было скрипки, я бы точно знал, что она, эта маленькая, худенькая, неумелая девочка, сейчас занимается любовью, и только ей отдана, и только ей покорилась».
Приятели мои, до этого сидевшие спинами к сцене и не имевшие возможности разглядывать исполнительниц, как это беззастенчиво делал я, понимающе переглянулись и со мной, и друг с другом. «Хорошая девочка», – произнес один из них. И тут я понял, понял отчетливо и ясно, то, что так долго и так много раз, может быть, лишь чувствовал: самое притягивающее, самое возбуждающее в женщине – это движение ее души…»
Я чувствую непривычную, давно позабытую улыбку на своих губах. Когда она появилась, в самом начале или под конец параграфа? – я и не заметила, но он мне понравился куда как больше, чем тот, до него. Я поднимаю глаза, по океану бежит яркая дорожка, бежит прямо ко мне, так низко нависло над горизонтом солнце. Я хочу разглядеть цвет протянувшейся ко мне нити, но не могу: она слишком яркая, а яркость заглушает цвета.
Тогда, много лет назад, я тоже, наверное, походила на девочку из этой книги, я тоже иногда выглядела смущенной и неуверенной, а подчас и смешной. Правда, я не была белесой и скучной, а скорее яркой и каштановой, почти рыжей. На меня всегда обращали внимание мужчины, даже когда я еще училась в школе, что-то, видимо, притягивало их ко мне. Стив говорил, что в моей фигуре есть особая внутренняя развращенность, неосязаемая взглядом, но от этого еще более притягивающая. «Но развращенность эта, – говорил он, – только внешняя и вместе с твоей невинной застенчивостью создает противоречие, а именно противоречия как раз и возбуждают».
Видимо, он сразу это определил, еще там, в кино, когда увидел меня в первый раз в полумраке, разбавленном расплывчатым светом кинопрозкектора. В тот раз я сбежала с занятий в университете и пошла на дневной сеанс. Я так делала иногда, для меня это являлось символом беспредельной счастливой беззаботности – дневной сеанс в кино в рабочий день, когда все, как пчелки на работе и в делах, а я из суетливого дня погружаюсь в мягкий, мохнатый мрак кинотеатра.
В полупустом зале находилось всего человек двадцать таких же явных бездельников, как и я, и поэтому я удивилась, когда парочка, парень с девушкой, сели через сиденье от меня: не было причины садиться так близко, когда пустовали целые ряды. Я посмотрела на них, кто эти бестактные кретины? Если честно, я хотела встать и пересесть, но в этот момент парень, сидевший с моей стороны, повернул лицо ко мне, поймал мой взгляд и улыбнулся. Вроде бы только улыбнулся, но то ли из-за полумрака, то ли из-за чего-то другого, чего я не могла понять, его улыбка показалась мне странной, завораживающе странной, и, сама не зная почему, я не пересела, а сняла куртку и положила ее на свободное место, отделявшее меня от навязчивого парня со странным взглядом, – все же разделительный барьер.
Фильм начался, я не помню ни его содержания, ни названия, помню только, что длился он долго. Где-то в середине картины мне захотелось жевательной резинки, она лежала в куртке, и, не отрывая взгляда от экрана, я протянула руку и стала шарить, пытаясь нащупать прорезь кармана. Я легко нашла ее, но в кармане жвачки не оказалось, видимо, она находилась в другом кармане, и, когда я потянулась чуть дальше, все мое тело вздрогнуло, а сердце на мгновение оборвалось, скорее всего от неожиданности, чем от скользящего, ласкающего прикосновения.
Я обернулась, он смотрел на меня, даже в темноте я поняла, прямо в глаза, и опять улыбался лишь одними уголками губ. Его пальцы самыми своими кончиками трогали внутреннюю сторону моей руки, чуть выше запястья, и я в одно мгновение ощутила замкнутость цепи: он входил в меня взглядом, проходил через тело и возвращался назад через наше касание, чтобы снова войти в меня, уже с большей силой. Я ожидала, что он что-то скажет, так он доверительно смотрел на меня, как будто знал вечность. Он должен был что-то сказать, он не мог просто молчать и гладить меня, слова были единственным возможным продолжением, но он молчал.
Мы смотрели друг на друга, не знаю, как долго: минуту, пять, мне потребовалось время, чтобы в полумраке различить его взгляд – шальной, наглый, дразнящий, он блестел, прорезая темноту, но в тоже время успокаивал, мол, именно так и надо, чтобы я трогал тебя, так и должно быть. А потом он отвернулся, просто взял да отвернулся, не отрывая, однако, руки от моей ладони, по-прежнему поглаживая ее. Только тогда, когда я различила его профиль, немного резкий в контуре, я вспомнила, что он не один, а с девушкой. Я хотела рассмотреть ее и даже наклонилась вперед, но ее голова покоилась на его плече, я только видела руку с длинными красивыми пальцами, она щепотками набирала вздутую кукурузу из высокого стаканчика. Видимо, девушке, отвлеченной фильмом и кукурузой, рука партнера, лежащая поверх моей ладони, была не видна, так же как и мне не было видно ее лица.
Он продолжал гладить мою ладонь, забегая иногда повыше, почти к локтю, и, сама не знаю почему, я не убирала руки, так сильно я чувствовала эти прикосновения. В них не было ни нервозности, ни спешки, наоборот, что-то успокаивающее, будто они увещевали, что не надо торопиться, что впереди еще много времени, что все еще только начинается.
Сколько так продолжалось? Долго. Иногда я бросала взгляд на него, когда же он смотрел на меня, мне казалось, что сейчас он наклонится ко мне и скажет что-то, хотя бы свое имя, но он только улыбался все так же заговорщицки хитро, как будто только мы могли разделить нашу тайну. А ведь так и было на самом деле: тайна существовала, и только мы ее знали. Потом я заметила, что другой рукой он обнимает свою спутницу, и когда я поняла это, то инстинктивно попыталась отдернуть руку. Но либо я оказалась не слишком упорна, либо он ожидал этого, только его пальцы вдруг обрели твердость и не сильно, но настойчиво сжали мои, и держали так, пока они не затихли.
Я больше не пыталась вырвать руку, почему я должна была делать то, что не хотела? Я не убрала руки даже после того, как он опять посмотрел на меня своими веселыми глазами, как будто приглашая подключиться к какой-то захватывающей и даже опасной игре, а потом, я хорошо это видела, очень медленно, как бы демонстративно, чтобы я не упустила ни одной детали, другой рукой притянул свою девушку, пригнул ее к себе, почти развернув ее лицо к своему, так, что я теперь разглядела их обоих, и медленно, долго выбирая место, выбрал наконец ее губы. Он именно «выбрал» их, настолько тягучий, надсадный был этот затянувшийся поцелуй, я не могла оторвать от него взгляда, я видела каждую деталь.
Я видела, несмотря на темноту, как раздавленно смялись ее полные губы, как ходили ее щеки, вбирая и выпуская из себя его губы. В какой-то момент они оторвались друг от друга, и я заметила их соединенные в противоборстве языки, но только на мгновение, потому что их губы тут же соединились вновь. Потом я услышала ее дыхание, это точно было женское дыхание, нервное, прерывистое, с трудом сдерживающее вздох, и именно в эту секунду я поняла, что моя рука, о которой я почти забыла на время, по-прежнему находится в его и он все так же то гладит, то сжимает ее. Я почувствовала ожог, ожог внутри, где-то на уровне легких, как будто глотнула кислоты или ядовитых паров. Мне послышалось, что мое дыхание, такое же сбитое и неровное, присоединилось к ее дыханию, и я боялась, что либо она, либо он услышат его.
Потом он наконец отпустил ее, и некоторое время она, чуть отстранясь, смотрела на него, и животное желание, таящееся в ее взгляде, заворожило меня своим откровенным призывом. Теперь я разглядела ее. Чего там, она была интересная, с крепким, раскрытым женским телом, таким, которое, я знала, обычно привлекает мужчин; я всегда могла оценить женщину, я никогда не испытывала зависти даже к самым красивым, я все равно смотрела свысока, ну, может быть, в редких случаях с равной высоты. Она все не могла оторваться от него, хотя в принципе ей ничего не стоило повернуть голову и посмотреть на наши соединенные руки. Я вдруг почувствовала непонятный веселый восторг: что произойдет, если она увидит их, как он выкрутится из этой ситуации? Но она не повернула головы, она вообще, видимо, ничего и никого не замечала, кроме него, а потом он мягко развернул ее, и она снова положила голову на его плечо.
Через пару минут он опять повернулся ко мне, у меня все еще сдавливало дыхание, и он опять смотрел на меня и гладил мою руку, перехватывая ее пальцами. Я знала, что моя ладонь вспотела, мне хотелось вытереть ее, чтобы он не заметил влажности, но для этого надо было освободить руку, хотя бы на секунду, а я не могла. А потом он прошептал что-то, что-то важное, я поняла это, хотя не услышала звука, я видела только, как шевелились его губы, я хотела, чтобы он повторил, я даже подняла брови в вопросительном ожидании, но он молчал. Сейчас-то мне понятно, специально молчал, а потом опять отвернулся.
Фильм подходил к концу. Он шел долго, этот фильм, часа два с половиной, моя рука устала и начала затекать, а я все думала, что будет дальше: нужно ли мне что-либо предпринимать, и если нужно, то сейчас или позже, когда фильм закончится? Я так ничего и не решила, видимо, мне хотелось, чтобы он сам вышел из этого смешного положения, но, когда пошли длинные титры и зажгли свет, он внезапно выпустил мою руку, так что стало непривычно и холодно после его тепла, затем быстро поднялся и пропустил свою девушку вперед. Я лишь успела заметить, что она почти одного с ним роста, уже в проходе он помог ей надеть короткое пальто, на улице была осень, и пошел к выходу, так ни разу не посмотрев на меня, даже мимолетом.
Как я себя чувствовала, когда он ушел? Стало ли мне обидно, что он даже не оглянулся? Наверное, но если и стало, то ненадолго. Потому что вскоре, почти сразу, остановившись рассеянным взглядом на размытых от включенного света строчках бегущих титров, я почувствовала радость. Я поняла, что пережила приключение, пусть маленькое, пусть не опасное, но волнующее, которое я запомню надолго, потому что оно было единственным в своем роде.
Я вышла на улицу, уже смеркалось: все же осень укоротила день. Мне не хотелось домой, мне по-прежнему было радостно, но радость моя была неспешная, задумчивая, как и природа, осенняя. Мне нравились и эти медленные сумерки, и тихая осень, и мое настроение, и то, что со мной только что произошло. Я шла, смотря перед собой, слушая, как под ногами трескаются и рассыпаются хлопья опавших листьев, и мне было хорошо, я думала об этом странном происшествии, пытаясь заново пережить его. Я шла в парк, я хотела в парк, к его замусоренным листьями, едва прощупываемым дорожкам, к редким, очень большим и толстым деревьям, к отсутствию людей. Мне не нужны были люди, я хотела остаться наедине с собой.
Парк, как я и ожидала, оказался почти пустым. Несколько старичков и старушек выгуливали своих собачек, да пара бегунов пробежала мне навстречу, тяжело вдыхая воздух. Я свернула с главной аллеи и пошла по чуть намеченной дорожке, а потом потеряла и ее. Солнце уже почти опустилось, кроны отсвечивали последними, уходящими тенями, я подошла к дереву, его ствол был массивный, наверное, в три моих обхвата, я прислонилась к нему спиной, треснула ветка, я обернулась, вскрикнула, дернулась в сторону, скорее инстинктивно, от испуга, и сразу затихла. И так и осталась стоять, прижатая спиной к дереву, слева и справа находились его руки, упирающиеся в ствол, они оцепили меня, лишив ненужного теперь пространства, оставив передо мной только его лицо.
Если раньше, там, в кинотеатре, я смотрела в основном на его подернутые улыбкой губы, то сейчас я не видела ничего, кроме глаз. От них трудно было избавиться, я не очень разобрала цвет, я только видела, что они светлые, но не это являлось главным. Главное, что они были оголены, казалось, с них сдернута какая-то пусть прозрачная, но оболочка, и от этого они выглядели слишком живыми, живыми до ненормальности, до патологии. И еще, в них не было дна, это я поняла сразу, они пропускали в самую глубину, и мой взгляд завязал, и тонул, и не мог выбраться, потому что не находил, на что опереться.
– Как ты меня нашел? – спросила я, как будто это был самый важный вопрос. Он улыбнулся и не ответил. – А где твоя девушка? – снова спросила я. Он все молчал, только пожал плечами, мол, какая разница. – Ты следил за мной, ты крался?
Наверное, я могла бы пробиться через его руки, но я не пыталась.
– Ага, – наконец ответил он, – я шел за тобой по пятам. По тому, как он это сказал, и по этим «пятам» я поняла, что Он опять дразнит меня и что от него ничего не добьешься.
– Ты вообще кто? – снова спросила я. И хотя это не было важно сейчас, но, наверное, это было важно вообще.
– Ты лучше спроси чей?
– Чей? – я воспользовалась его советом.
– Твой, – сказал он, и хотя я почувствовала наигранность в ответе, почему-то поверила.
– Откуда ты это знаешь?
– Это знаю не только я. – Я вдруг поняла, что его лицо стало ближе к моему. – Ты тоже знаешь это. Тебе нравилось смотреть, как я целовал ее, там, в кинотеатре? – вдруг спросил он. Его руки сгибались в локтях, медленно приближая лицо.
Я промолчала.
– Ты ведь хотела быть на ее месте? Я опять ничего не ответила.
– Ты сейчас на ее месте.
Он выдержал паузу, еще больше придвинувшись ко мне, как будто не мог приближаться и говорить одновременно. И действительно, лицо девушки из кинотеатра со смятыми, развороченными губами мелькнуло передо мной, а ее сломанное дыхание как будто проникло в меня, словно я услышала его изнутри. Его лицо находилось теперь уже в сантиметрах от моего.
– …Но никто никогда не будет на твоем месте, – осторожно сказал он. Осторожно, потому что был уже очень близко.
Потом я услышала его запах, и он мне подошел, я вобрала его поглубже, и какой-то центр в моем мозгу, отвечающий за реальность, отключился, и ничего не оказалось взамен, только пустота, и я падала в нее, кружась и немея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10