дышал он тяжело, как в агонии. Санитары задернули занавески носилок, приподняв лишь края с двух сторон — «для воздуха». Затем они взялись за ручки носилок и двинулись быстрым шагом. Начальник шел впереди с рожком, а один из полицейских (тот, что был помоложе и оказался способным выдержать такую гонку) замыкал шествие. За ними шли самые любопытные и назойливые зеваки и ребятишки, для которых все происходившее было нежданным праздником.
На дворе стояла августовская жара, но санитары привыкли бегать — это их ремесло. По дороге многие из сопровождающих отстали, а иные просто ушли. Отстал и полицейский. Когда скорая помощь добралась до больницы и угольщика сняли с носилок, то единственным представителем виа дель Корно был Джордано Чекки, и при нем Нези испустил последний вздох.
Начальник скорой помощи спросил у Джордано, знает ли он этого человека. Мальчик одно мгновение стоял в нерешительности, широко раскрыв свои детские глаза.
Потом он сказал:
— Это мой зять.
Через пять минут подошел полицейский и дал более подробные сведения.
Бригадьере сел на трамвай, не желая идти пешком до больницы. Но когда он явился, угольщик уже был покрыт простыней. А ведь бригадьере так надеялся заставить Нези говорить. И тут он с проклятием воскликнул:
— Даже смерть на стороне мошенников. Старуха и на этот раз вывернулась!
Глава восьмая
— Все говорят и говорят, а я первая догадалась. Ну, думаю, тут что-то неладно! — сказала Клара. — Как это Нези — и вдруг отказывается продать уголь! А сам такой страшный, как дьявол!
— Поцелуй меня! — говорит Бруно.
— У тебя лишь одно на уме.
— Да ведь у нас только и есть, что эти минуты. С тех пор как мы официально обручены, мы бываем одни еще реже, чем раньше. Все время то твоя мать, то Аделе мешают.
— Сам виноват! Ты ведь собирался умереть, если мой отец не даст согласия.
— Ах, как ты изменилась! — Что?
— Поцелуй меня!
— Послушай, Марио, ты вот теперь познакомился с Миленой, что ты о ней думаешь? — спросила Бьянка.
— Я ее представлял себе совсем не такой. Она не похожа на флорентинку. И уж совсем не похожа на женщину с виа дель Корно.
— Что-то я тебя не пойму. Впрочем, она действительно не из Флоренции. Она родилась в Милане, но на нашей улице живет с пеленок. Ее отец был судейским чиновником, и его перевели сюда. Потом он погиб на войне. Значит, она тебе нравится?…
— Ревнивица.
— Выдумаешь тоже!
— Перестань ребячиться! Ты чуть ли не силой затащила меня в больницу, чтобы познакомить с Альфредо и Миленой. А теперь допытываешься, нравится ли мне Милена. Я, видно, должен был ответить: «Нет, не нравится» — и добавить, что она косоглазая и хромая. Ну как вот: она косоглазая и хромая, и у нее растет борода. Теперь ты довольна?
— Милена — моя подруга!
— Неужели?
— Почему ты сердишься? Даже поцеловать меня не хочешь!
— Ты слышал про Бьянку? У нее тоже появился дружок. Милена говорит, что красивый парень.
— Чем он занимается? — спрашивает Бруно.
— Работает в типографии на Пино! И потом…
— Почему ты все время говоришь о других? Неужели тебе не надоело слушать, как кумушки, стоя у окна, целый день судачат о соседях?
— Когда мы вместе, ты ужасно нервный!
— Просто я хотел бы, чтобы мы немножко больше говорили о нас самих. Ну вот скажи, когда мы все-таки поженимся — в декабре или весной?
— Разве уже не решено, что в апреле?
— Решено. Но ты ведь можешь опять отложить!
— Ну зачем ты так говоришь?
— Потому что я тебя люблю.
— А я, думаешь, не люблю тебя?
Бьянка сказала:
— Я хотела кое-что рассказать тебе, но теперь не скажу.
— Когда же наступит такой вечер, любовь моя, что ты не будешь дразнить меня какой-нибудь новостью, которую тебе самой до смерти хочется мне рассказать?
— Такой вечер как раз сегодня.
— Глупая! Я хотел сделать тебе комплимент.
— Конечно! Так говорят с маленькой девочкой-несмышленышем: «Вынь, детка, пальчик изо рта!».
— Ты видела когда-нибудь в театре пьесу Альфьери «Наказание сумасбродов»?
— Нет. Но я сию же минуту побегу смотреть. Прощай.
— Иди сюда. И перестань сердиться.
— Ты никогда не говоришь со мной серьезно!… Так что же происходит в «Наказании сумасбродов»?
— Об этом я обязательно расскажу тебе, но только в другой раз!… Ну, а что ты мне хотела сказать?
— Я вот о чем думала. Ты совсем один на белом свете, и никто о тебе не заботится… Перестань, глупый! Ты же знаешь, что сейчас мы не можем пожениться!… Слушай хорошенько. Помнишь, я тебе говорила о Маргарите, жене кузнеца? Так вот, у нее наверху есть маленькая пустая комната. Там она держит картофель и всякие другие продукты, которые ей присылают родные из деревни. Она могла бы без особого ущерба освободить ее. Комнатка маленькая, но очень славная, ее можно обставить за гроши. Там тебе будет хорошо: Ты не будешь тратиться на наем квартиры, потому что Маргарита отдает этот уголок тебе бесплатно. Я часто прихожу к ней и, значит, смогу постирать и погладить тебе белье… Маргарита постарается уговорить мужа. Коррадо — душа человек!
— Ну, теперь уж ты не спасешься от поцелуя. Но кто он такой, ваш Коррадо? Это тот, кого прозвали Мачисте? Как подумаю, что иуду жить у Мачисте, даже дрожь пробирает.
— Как, по-твоему, Отелло и Аурора вернутся? — спросила Клара.
— Если они не вернутся, квестура сама их разыщет. Если только они не… Ведь они оба такие сумасшедшие!
— Господи! Только бы они не покончили с собой! Этой ночью я проснулась и сейчас же вспомнила об Ауроре. Не могу себе представить, что мы были подругами. Аурора кажется мне уже пожилой женщиной. А ведь она всего на три года старше меня. Как она могла бросить ребенка?
— Эта Аурора была, кажется, твоей подругой? — допытывается Марио.
— Да, — отвечает Бьянка. — Пожалуйста, не думай об Ауроре слишком плохо. Неверно о ней написали в газете. Что ни говори, у нее хватило смелости ради любви оставить все, даже ребенка.
— Не волнуйся так. Потом тебе опять станет нехорошо!
— Подумать только… Через два часа я узнаю, согласился ли Мачисте. Как было бы хорошо переговариваться через окно.
И вот наступило четвертое августа. Ночь еще не кончилась, а из дома Нези уже донеслось «ку-ка-ре-ку», торжественное и звонкое, как пение рожка. Немного спустя рассвет окрасил в розовый цвет крыши домов. Часы на Палаццо Веккьо пробили шесть, первый трамвай с грохотом выехал на виа деи Леони, направляясь к конечной остановке в Грассина или Антелла.
В комнате Освальдо зазвонил будильник. Но в это утро его звон был заглушен голосами.
Марии, мусорщику Чекки, землекопу Антонио и другим нынче не понадобилось никаких будильников: ссора двух фашистов подняла с постели даже тех, кто никогда не вставал раньше восьми. Фашисты на этот раз не закрыли у себя окон, и в утренней тишине крики их отчетливо доносились до каждого.
— Каждый день новое представление! — сказал Стадерини, протирая сонные глаза.
— Наша улица стала вроде театра! — добавила Клоринда.
Нанни попросил их помолчать — своими разговорами они мешают слушать.
Но общее любопытство по-прежнему оставалось неудовлетворенным.
Освальдо и Карлино всячески оскорбляли друг друга, распалялись все сильнее, и казалось, спор вот-вот перейдет в драку. Однако ни тот, ни другой не входили в подробности, и собравшиеся у окон любопытные — кто совсем голый, кто в одной рубашке — тщетно прислушивались к злобным крикам: понять причину ссоры они не могли. Карлино был, по всей видимости, настроен агрессивнее. В голосе Освальдо слышалось негодование, но вместе с тем он звучал почти покорно. Отсюда можно было заключить, что коммивояжер не прав.
— Все прячешься! Трус! Дезертир! В кусты полез! — кричал Карлино.
— Поосторожнее выбирай выражения, наглец ты эта— кий! Бессовестный человек! Фанфарон! — кричал в ответ Освальдо.
— Мальчики, успокойтесь! Что вы такой крик подняли? Люди спят, — пробовала утихомирить их Арманда.
Должно быть, она говорила из коридора, а двое друзей, вероятно, заперлись на ключ в гостиной: их голоса доносились как раз оттуда.
— Оставьте нас в покое, мама! — ответил Карлино. — Ступайте к себе, читайте свои молитвы! — И тут же снова заорал: — Ты понял, мошенник? Зачем, спрашивается, ты записался в фашистскую партию? Захотелось побахвалиться значком в петлице?
— Я считаю, что служу революции лучше, чем ты! — крикнул Освальдо.
— Ну, теперь мы начинаем понимать, что к чему! — воскликнула Клоринда.
Но ее муж: сказал;
— Отойди-ка от окна! В постели все слышно ничуть не хуже!
Между тем Освальдо продолжал:
— Мы обязаны показывать пример порядка и дисциплины!
— Все трусы так рассуждают. В двадцать первом году тебе совестливость помешала, в двадцать втором у тебя объявился тиф, а теперь ты прикрываешься какой-то выдуманной дисциплиной. Ты и мошенник и трус!
— А ты фанфарон и сумасшедший. И все, кто рассуждает вроде тебя, тоже сумасшедшие. Вы не считаетесь даже с заповедями господними.
— Ах ты, бессовестная рожа! Не смей упоминать имя божие всуе.
— И не забывай ходить по праздникам в церковь, — пробормотал Антонио, натягивая на ноги грубые рабочие башмаки.
— Послушать тебя, так нам пора уходить на пенсию, — гремел Карлино. — Все уже сделано, и остается только радоваться: ах, какая прекрасная жизнь наступила! Хотел бы я знать, черт побери, в каком ты мире живешь?
— Как только начнется вторая волна, я… — протестовал Освальдо.
— Вот видишь, ты сам себя выдаешь! Ты настоящая мразь! Вторая волна уже поднялась. Это и есть вторая волна!
— Мальчики, успокойтесь ради бога! Мальчики! — уговаривала Арманда, стуча в дверь.
— Может быть, ты ждешь телефонограммы из Рима, в которой говорилось бы: синьор Освальдо, вторая волна начнется в такой-то день и час. Ты трус и предатель!
— А ты кровопийца! — закричал Освальдо.
— Кто я, кто?
И тут же их голоса прервал звук двух пощечин, резкий, точно щелканье кастаньет. Послышался шум потасовки, грохот падающих стульев, жалобные вопли Арманды.
— Потише вы! — не удержавшись, громко крикнул Нанни. И тотчас из осторожности отошел от окна.
Мольбы Арманды возымели наконец свое действие. До слуха любопытных долетели лишь слова Карлино: — Погоди, вечером мы еще поговорим об этом в федерации!
Потом голоса, приглушаемые стенами, стали затихать.
Освальдо Ливерани, коммивояжер по продаже оберточной бумаги, вместе с Лилианой и Маргаритой составляли на виа дель Корно троицу провинциалов или, как без малейшей иронии говорит Стадерини, «бродяг, получивших здесь право гражданства».
Родина Освальдо — деревня Биккио в провинции Муджелло. Там часто бывают землетрясения, крестьяне проезжают по главной улице в телегах, запряженных волами, а студенты и чернорабочие, чтобы попасть во Флоренцию пораньше, едут с первым поездом, отходящим в 5.37. Освальдо родился в 1900 году и был призван в армию в последние дни войны. Все вокруг — и газеты и люди — твердили одно: призывники девяносто девятого года остановили немцев, а девятисотый год вышвырнет неприятеля вон. Судьбу родины решат мальчишки с молочными зубами и в коротких штанах. Однако немцы не стали дожидаться, когда на помощь итальянской армии придут новые гавроши, и подняли руки вверх. Освальдо и его сверстники мчались в воинских эшелонах и в конных повозках, но, когда они достигли передовых позиций, уже было подписано перемирие.
Призывник 1900 года рождения ушел на войну «спасителем родины», а вернулся опереточным королем победы. На каждом постое, на каждом эвакуационном пункте, в каждой казарме ветеранам был обеспечен радушный прием и веселый отдых, а призывников девятисотого года называли «шляпами». «Шляпы» были юнцы, страдавшие от жестокого разочарования; на них сыпались насмешки и колотушки, лилась вода из фляг и падали вещевые мешки. Это были восемнадцатилетние юноши, понимавшие, что они потеряли «единственный в жизни случай». Освальдо продержали в армии до февраля 1922 года. Сначала он охранял военнопленных, потом нес гарнизонную службу на присоединенных территориях и, наконец, тянул лямку в одной из казарм Турина. Его разочарование перешло в злую горечь, в желание отплатить за несправедливую обиду. Красный от стыда, уязвленный незаслуженной честью, он маршировал вместе с ветеранами войны, когда бывших фронтовиков, по большей части уже демобилизованных, не хватало для инсценировки патриотических демонстраций против «людей без родины». Возбужденный и довольный, он стрелял в воздух и прикладом винтовки бил в спину этих «предателей». Командиром у него был лейтенант рождения 1899 года с двумя серебряными медалями, трижды раненный в бою. В сентябре 1920 года, в одно из воскресений, в полдень, решилась дальнейшая судьба Освальдо .
Неисповедимы пути Добродетели, бесчисленные, как и пути Греха. Демонстранты, рассеянные вначале, снова двинулись вперед. Освальдо схватился с юношей, одетым в черное, с соломенной шляпой на голове. «Наверно, южанин», — подумал он. Пареньку удалось разжать Освальдо руки, и, уцепившись за винтовку, он пытался отнять ее. В схватке шляпа свалилась у него с головы. Освальдо изо всех сил дернул винтовку и вырвал ее. Паренек закричал и упал на колени: Освальдо нечаянно ранил его штыком. Он решил, что убил парня, и на мгновение похолодел от страха. Но юноша быстро поднялся, правая рука была у него вся в крови. Кровь капала на мостовую. Освальдо подумал: «Ему нужен платок», — однако инстинкт самосохранения удержал его на месте, и он стоял, наведя винтовку на парня. Все это было делом нескольких мгновений. Солдаты уже разогнали «людей без родины» и бежали к нему на помощь. Раненый поднял с земли соломенную шляпу и сказал:
— Ах ты, свинья! Как я буду завтра работать? Вопрос этот был обращен скорее к самому себе.
Освальдо же он крикнул:
— Продажная шкура!
Услышав знакомый акцент, Освальдо уже собирался отвести винтовку и спросить: «Ты тосканец?» Но юноша внезапно плюнул ему в лицо и бросился бежать. Плевок пришелся Освальдо прямо в верхнюю губу. Оскорбленный и разгневанный, он вскинул винтовку, прицелился в бегущего и успел выстрелить три раза — впервые в жизни он стрелял в «живую мишень» из «механизма для заряжения и стрельбы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55