В общем, я говорить не мог, а она могла. И пока я ласкал, лизал, обследовал и прощупывал языком, она выдала на редкость непристойный и грязный монолог о том, какой я непристойный и грязный тип. Я находился не в том положении, чтобы возражать. 19 Наверное, покажется странным и подозрительным, если я скажу, что мало-помалу начал чувствовать себя в клинике Линсейда как дома. Конечно, мне наверняка заметят, что если человек чувствует себя как дома в сумасшедшем доме, то он сам сумасшедший, но позвольте с этим не согласиться. Большинство врачей и медсестер, вероятно, чувствуют себя в больницах как дома, но это не значит, будто они больны. Смотрители в зоопарке наверняка чувствуют себя в зоопарке как дома, но это не значит, что они стали дикими животными.Я не просто чувствовал себя как дома – мне не хотелось уходить из этого дома. Желание иметь собственный ключ от входных ворот, желание приходить и уходить, когда мне хочется, не то чтобы исчезло, а стало ненужным. Я просто не знал, что снаружи делать. Пройтись по магазинам? Зайти в паб? В кино? В книжную лавку? Все это казалось мне теперь бессмысленным.Я понял, что и сам подвергаюсь методике Линсейда, – во всяком случае, в широком ее понимании. Как и пациентов, меня ограждали от мира рукотворных образов. И хотя такое положение вещей временами порождало необычное чувство, я на удивление быстро к нему привык. Как ни странно, меня это новое ощущение успокаивало, и я не мог не задаться вопросом: что, если методика Линсейда все же эффективней, чем казалось мне вначале? Меня полностью отрезали от внешнего мира: от новостей, политики, международного положения, поп-музыки, от телевидения и спорта, но я не воспринимал их отсутствие как потерю. Что я пропускал? Что особенного происходило в тот момент в мире? Ну да, наверное, профсоюзы и террористы не давали покоя, Америка праздновала свое двухсотлетие, премьер-министры от лейбористов приходили и уходили, все распевали такие песенки, как “Фернандо” и “Прибереги поцелуи для меня”, появились новые телепрограммы вроде “Возлюби ближнего своего”, вышли новые фильмы, например “Вся президентская рать”. Даже в то время подобные вещи казались мимолетными, важными только тогда, в семидесятые.Но я не был полным отшельником. Я не совсем прервал связи с внешним миром. Во-первых, время от времени звонил родителям, но вы знаете, как это бывает с родителями – говоришь с ними об одном и том же год за годом, десятилетие за десятилетием. Они спрашивали, как дела с работой, а я отвечал: “Нормально”. Большего им и не требовалось. Я спросил маму, как выглядят анютины глазки, и она постаралась как можно лучше их описать, но я не услышал ничего такого, что можно было бы пересказать Морин. Мама спрашивала меня, не нашел ли я “хорошую девушку”, и я отвечал, что все ищу.Иногда срабатывала обратная связь и внешний мир прорывался ко мне. Однажды я очень удивился – снова позвонил Грегори Коллинз. Вы можете подумать, что в моем положении я думал о Грегори беспрерывно. На самом же деле у меня возникло ощущение, будто я слышу голос из другой эпохи.– Я тут читаю про Теда Хьюза и Сильвию Плат Тед Хьюз – английский поэт-лауреат. Сильвия Плат (1932 – 1963) – американская поэтесса, жена Теда Хьюза.

, – начал он без предисловий. – Похоже, тогда, в шестьдесят втором, чувиха решила его околдовать. В буквальном смысле. Подошла к его письменному столу, взяла несколько страниц его рукописей, немного перхоти, обрезки ногтей и все такое, устроила из всего этого костерок и принялась плясать вокруг, выкрикивая свои колдовские заклинания. Поэтому возникает несколько вопросов, и главный – почему Тед Хьюз держал свой стол в таком беспорядке. Подействовало колдовство или нет – вопрос спорный, но старина Хьюз все равно смеялся последним, хотя, насколько я понял, он был не из хохотунчиков. После самоубийства этой Плат он сам развел костер и сжег последний том ее дневников. И сказал, что сделал это, чтобы защитить их детей, но большинство считает, что в дневниках говорилось, как по-скотски он вел себя с ней. И знаешь, если так оно и есть, я не стану его винить. Кто бы из нас поступил иначе? Черт бы побрал этих потомков.– Привет, – сказал я. – Чем могу служить?– Я просто решил узнать, как у тебя дела, – ответил он, и я понял: что-то случилось. Грегори не стал бы звонить из вежливости.– Все в порядке. – Я старался хоть немного оттянуть время. – Послушался твоего совета. Более-менее.– Очень рад, – отозвался Грегори, хотя голос его звучал совсем не радостно. – Я звоню тебе сообщить, что я решил не подавать жалобу на Бентли.– Хорошо, – сказал я.– Да, еще, – нерешительно добавил Грегори, – я тут посоветовался с Николой, и она назвала мою затею дебильной.Вполне в духе Николы. Слова “дебильный” я от нее никогда не слышал, но она умела отличать дебильную затею от недебильной и всегда во всеуслышание заявляла об этом.– Хорошо, – повторил я.– Боюсь, она жутко злится на тебя.Новость меня не слишком удивила, но я бы предпочел услышать ее не от Грегори, и мне совсем не понравился намек на то, что они меня обсуждают.– Я пытался замолвить за тебя словечко, – продолжал Грегори, – и, надеюсь, немного уломал ее, но в общем и целом она не купилась.Мысль о том, что Грегори решил встать на мою защиту, была глубоко неприятна, а мысль о том, что он вообразил, будто может повлиять на мнение Николы, была просто смехотворна, хоть я и не рассмеялся.Мое настроение стало совсем гнусным, когда Грегори попросил:– Расскажи мне о Николе.– Что рассказать? – спросил я, точно зная, что не хочу рассказывать ему ничего. Он спал с ней после меня, он разговаривал с ней после меня – мог бы и сам что-нибудь выяснить.– Позволь мне раскрыть карты, – сказал Грегори. – Я знаю, что я урод и что у меня мало шансов. Но, может, у меня с Николой дело выгорит, а?– Выгорит?– Ну, может, она согласится встречаться со мной, как ты считаешь?– Если ты сам этого не знаешь, то я и подавно не могу знать, – сухо ответил я.– Нет, можешь. Ты ведь знаешь женщин. И Николу ты знаешь. Вот, скажи, может она увлечься таким мужланом, как я?– Она уже увлеклась тобой тем вечером в Брайтоне.– Так это же был всего лишь секс. Я хочу большего.– Мы все этого хотим.– Так не хочется, чтобы меня принимали за быдло.Несколько месяцев назад мне и в голову бы не пришло, что у Грегори что-то там “выгорает” с Николой, но ведь точно так же я не мог вообразить, что они окажутся в одной постели. Выходит, я ничего не знал об этих двоих. Если Грегори хочет добиться Николы, то не мне его останавливать, а если он оскандалится и выставит себя быдлом – что ж, я не особо удивлюсь, и сердце мое не разобьется.– Действуй, – сказал я. – Завоевывай ее.– Правда? – В голосе его прозвучало такое мальчишеское счастье, что мне стало стыдно. – Здоровско! Класс! Ну ты меня порадовал, старик. Значит, я получил твое благословение, да? И ты не будешь сердиться, если мы с Николой станем встречаться? В любви и на войне все средства хороши, пусть побеждает сильнейший и прочая херня, да?– Да, и прочая херня.– Ты просто классный чувак, честное слово. Я у тебя в долгу, старик. Если тебе в будущем что-нибудь понадобится, можешь…Его благодарность меня смутила. По сути, я ведь ничего для него не сделал. Более того, я ничего не хотел делать для него, и в тот момент мне казалось, что вряд ли мне потребуется от него хоть что-то. Его звонок меня раздосадовал. Словно он влез в мою личную жизнь.Внешний мир вмешивался в мою личную жизнь и другими способами. Мне начало казаться, что местный люд по ту сторону больничной стены становится все более крикливым, буйным и неуправляемым. Они невидимо и даже почти неслышно собирались у стены. Я сидел у себя в хижине, и вдруг раздавались смех, крики, женский визг, довольный или полный притворного ужаса, а затем через стену летели банки, бутылки, камни. Не могу сказать, что подобное творилось каждую ночь, да и поведение аборигенов не выглядело угрожающим, но у меня складывалось ощущение, что эти оргии происходят все чаще и чаще. Во всяком случае, меня они раздражали все больше и больше.А однажды ночью несколько участников очередной вечеринки показали себя. Человек шесть юнцов припали к решетчатым воротам, разглядывая территорию клиники, словно обезьянник. На вид они были моложе и безобиднее, чем я предполагал. Они запросто могли оказаться старшеклассниками, но неопытность не делала юнцов приятнее. Интересно, почему санитары не прогнали их?Разглядывать юнцам в общем-то было нечего, но само их присутствие оказалось знаковым. Я вдруг понял, что так было всегда. В те дни, когда психушки были открыты для публики, самые убедительные психи пользовались большим успехом. То же самое происходило и сейчас. Первой решила покрасоваться перед зеваками Карла. Она подошла к воротам и, пуская слюни и бормоча, вполне сносно изобразила безумицу; парни купились с ходу и от души позабавились. В награду Карле досталась банка пива. А уж когда появилась Черити со своими танцами голышом, парни получили явно больше, чем рассчитывали.В наготе Черити не было ничего особенно неприличного, и ее танец был скорее непринужденной формой самовыражения, чем стриптизом, – бритая голова лишь подчеркивала это, – но мальчишек ее поведение смутило гораздо сильнее, чем откровенное безумие Карлы. Они молча пялились на Черити, а когда она протанцевала к самым воротам и обратилась непосредственно к юнцам, они перепугались уже всерьез. Тем не менее я чувствовал, что должен защитить Черити, и в первую очередь – ради нее самой.Я подошел к воротам, велел парням убираться, пока я не вызвал полицию, и накинул Черити на плечи одну из своих старых рубашек. Не уверен, что парни испугались моего гневного голоса, но они поняли, что представление окончено; и я отвел Черити в ее комнату.– Полагаю, вы желаете зайти, – сказала она.В каком-то смысле желал. После комнаты Макса мне действительно очень хотелось увидеть комнаты остальных. Наверняка не такие затейливые. Комната Черити очень походила на типичное жилище девушки-хиппи. В ней было полно барахла: одежда, шарфики, босоножки, ароматизированные свечи, кальян, павлиньи перья, связки сухих цветов, сосновые шишки. В комнате стоял густой, застарелый аромат благовоний и мускусного масла. Квинтэссенция всех девичьих комнат, которые мне доводилось видеть в колледже.На полу стоял переносной монофонический проигрыватель фирмы “Дансетт” (жалкий в своей немодности в те дни, через несколько лет он бы стал раритетом), рядом лежала стопка пластинок без обложек – куски черного винила в белых конвертах. Лишенные красочных обложек, пластинки выглядели жалко и голо: никаких возбужденных дамочек Хендрикса, никакой застежки-молнии на “Липких пальцах” Альбом группы “Роллинг Стоунз”.

, никаких пластмассовых окон на “Женщине из Лос-Анджелеса” Альбом группы “Дорз”

. Наверное, Черити вполне разрешили бы оставить “Белый альбом” “Битлз”, хотя ярлык и изображение яблока пришлось бы соскрести.Я никогда до конца не верил тем, кто утверждает, что нагота не имеет никакого отношения к сексу. Подозреваю, что она всегда имеет кое-какое отношение к сексу. Конечно, мне было неловко находиться в комнате с пациенткой, на которой Нет ничего, кроме рубашки, – особенно в свете обвинения Алисии, будто я вожделею Черити. Я нерешительно остановился в центре палаты. Сгульев здесь не было, а плюхнуться на кровать мне показалось не совсем правильным. Но Черити не собиралась смущать меня.– Колеса есть? – спросила она.– Нет, – ответил я.– Так я и думала. Знаете, если и можно пожаловаться на доктора Л., то лишь за то, что он жмотится на таблетки.– Да?– И даже когда не жадничает, я подозреваю, что нам дают в основном пустышки. А ведь он получает таблетки бесплатно от фармацевтических компаний…– Правда?– Да ладно вам, Грег, не будьте таким наивным. Клиника вообще существует на деньги фармацевтической компании.– Неужели?– А как иначе она могла бы существовать? На пожертвования? На государственные дотации?Я как-то об этом не думал. До сих пор меня мало заботило финансирование клиники. Но пусть бы даже я захотел разобраться, как функционирует лечебница, наверняка для этого потребовалось бы слишком много усилий. Если я не могу получить истории болезней пациентов, то маловероятно, чтобы мне позволили копаться в финансовых документах.– Никогда об этом не задумывался, – ответил я.– Наверное, потому, что вы занимаетесь искусством, – заметила Черити, и я не понял, с презрением она это сказала или нет. – Я говорю лишь, что Линсейд бесплатно получает таблетки и оставляет их у себя. По-моему, это грабеж. Именно поэтому приходится иметь дело с местными парнями.– Дело?– Я перед ними танцую, а они меня снабжают.Черити раскрыла ладонь и показала горстку таблеток, похожих на кучку блестящих разноцветных насекомых.– Они вам дали их только что?– Точно. Неплохо за короткий танец. Конечно, я танцую из внутренней потребности, но есть и материальная отдача.– Зачем вам таблетки? – спросил я.Наивный вопрос – даже для меня и даже тогда. То было время, когда весь мир жаждал таблеток: одуреть, успокоиться, не нервничать, не растолстеть, не терять голову, взбодриться, вздремнуть, подружиться, заключить сделку, показать, что ты не дерьмо, уйти в себя, медитировать, прелюбодействовать.– Чтобы выздороветь, – ответила Черити.– Правда?– Бог – таблетки.– Первый раз слышу, – сказал я.– Плевать мне на вас. Тимоти Лири говорит, что в основе современной психологии лежит скорее тревога, что подумают соседи, чем что-то другое. Ужасное обвинение, правда?– По-моему, вы неплохо ладите с соседями, – заметил я.– Вы весь такой правильный, Грегори. Даже имя у вас обыкновенное. Грегори Коллинз. Имя из прошлого. У будущего будет другое имя. Травки хотите?– А разве можно? – спросил я.– По законам этих краев нельзя, если вы это имеете в виду, но травка вас не убьет.– Я хочу сказать, что будет, если узнает доктор Линсейд?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45