Пока мы спим, Дов и Пик убирают из гнезда кучки наших испражнений, заменяют и укрепляют разболтавшиеся веточки, согревают нас, прикрывая широкими крыльями.
Дов приносит в гнездо мышей, полевок, хомяков, землероек.
Мы уже умеем придерживать когтями и убивать принесенную им добычу.
Лишь одной рыжевато-серой мышке, которую притащила в гнездо Пик, удалось удрать. В гнезде было довольно темно, Пик стояла у входа. Она держала за хвост мышь, изо всех сил старавшуюся вывернуться, вырваться у нее из клюва. Я подскочил поближе и случайно толкнул Пик. Кончик хвоста оборвался, и мышка скрылась в ветках, которыми было устлано гнездо.
Пик долго искала потерянную добычу, но наступившая вскоре ночь заставила ее прекратить поиски. Я не помню другого такого случая, чтобы пойманной жертве удалось уйти живой из нашего гнезда.
Птенцы подрастали, становились все более подвижными. Гнездо как будто становилось все меньше, все теснее.
Любопытство толкало нас к выходу, замаскированному веточками и клочками мха. Самая сильная из нас, Hep, распихивала остальных в стороны, толкалась, била клювом, вырывала самые вкусные куски, а когда я не хотел отдавать ей мозг лягушки или глаз птенца синицы, она так колотила крыльями, что я в ужасе прятался у стенки.
Hep подсмотрела, как родители открывают и снова маскируют вход. Вскоре она научилась отодвигать в сторону загораживающие проход прутики и стала высовывать голову наружу.
Дов и Пик наказывали ее за излишнюю самостоятельность, однако Hep, стоило нам только остаться одним, тут же кидалась разгребать плотную массу перьев и мха, отодвигала в сторону искусно уложенные прутики и пыталась выбраться на самый край гнезда.
Она высовывала голову и наклонялась вниз, пытаясь пролезть сквозь узкое отверстие, но, получив сильный удар крылом, с писком и криками падала обратно в гнездо.
Пик больно щипала ее за покрытую редким пушком кожу и тут же начинала чинить испорченную стенку. Hep злилась, плевалась и на родителей, и на нас, выжидая момента, когда ей все же удастся выбраться на свободу.
Вскоре мы смогли убедиться, насколько прочны и надежны стенки нашего гнезда. Однажды Пик и Дов полетели на отчаянный зов сороки, которую преследовал яст­реб. Hep тут же начала выдергивать из стен веточки, клочки шерсти и обрывки бумаги. Остальные сорочата наблюдали за ней, надеясь, что родители вот-вот вернутся.
И вдруг гнездо закачалось, затрещало, а Нер, отчаянно трепыхаясь, шлепнулась на дно между нами. Я с удивлением смотрел на нее, думая, что это она была причиной неожиданных толчков.
Но Нер сжалась в комочек, зарывшись поглубже в устланное пухом дно. Сквозь щели я увидел взъерошенную белую сову, которая пыталась добраться до нас.
Она знала, что мы внутри, что Дов и Пик улетели, призванные далеким криком о помощи. Вероятно, она давно уже наблюдала за гнездом, выжидая подходящего момента.
Сова ползала по прутьям, вцеплялась клювом и когтями в переплетенные веточки, пыталась разорвать их, вытащить, сломать, но прочные стены выдержали удары ее клюва. Сплетенные, связанные друг с другом прутики не поддавались.
Сова лазала по гнезду, как огромный белый паук, пытаясь раскачать и сбросить его на землю. Но искусно сотканные родителями стенки держались крепко. Втиснувшись в дно, застыв с вытаращенными от страха глазами, мы боялись даже пискнуть.
Торчащие наружу острые прутья поранили хищника, который неосмотрительно залез в самую гущу кипарисов в надежде на легкую, вкусную добычу.
Сова сумела наконец обнаружить вход... Но для нее отверстие оказалось слишком узким... Разозленная неудачей, она отчаянно пыталась протиснуться внутрь.
Бело-желтые глаза и широкий крючковатый клюв зависли над вжавшимися в противоположную стенку птенцами. Несколько вырванных острыми ветками совиных перьев упало на пол рядом с нами. Но сову не пускали внутрь ветки, и она с криками вынуждена была податься назад.
– Убирайся отсюда! Мы убьем тебя! Убирайся! – Дов и Пик подскакивали поближе, дергали сову за хвост и крылья, следя в то же время за тем, чтобы она не могла достать их ни клювом, ни когтями. Теперь хищник и вовсе почувствовал себя в западне, запутавшись среди тесно сплетенных прутьев и колючих веток. Сова отскочила в сторону, вырвалась из кипарисовой чащи и полетела прочь, преследуемая громкими криками прибывшей на помощь стаи сорок.
Перепуганная Нер стала спокойной, послушной, осторожной. Но не надолго...
Шел дождь... Таких холодных и влажных дней я еще не видел. Падавшие сверху капли оседали на перьях, на коже и испарялись.
Дов и Пик все чаще оставляли нас одних. Они прилетали, приносили еду, садились на ветки поблизости от гнезда, предупреждая о появлении в поле зрения волка, лисы или куницы.
От не прекращавшегося ни на минуту дождя стенки гнезда постепенно насыщались влагой. Ночью Дов и Пик прикрывали нас крыльями и согревали своими телами.
Нер снова стала беспокойной и непослушной
Дождь прекратился. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь щели и освещали открытый вход в гнездо. Неужели родители наконец решили приобщить нас к обычной птичьей жизни?
Обрадованная возможностью без труда выбраться наружу, Нер выбежала на покрытую коричневатыми наростами ветку, затрепыхала крылышками, подпрыгнула, побежала мелкими шажками, споткнулась о торчащий кверху сучок, замахала крылышками и перелетела на соседнее дерево.
Она думала, что Пик и Дов вот-вот вернутся, и лишь потому так смело вылетела одна. Похоже, она хотела вернуться обратно... Оттолкнувшись от ветки, она подлетела кверху, пытаясь приблизиться ко входу в гнездо, и промахнулась – ударилась крылом о ствол и упала, исчезнув среди теней. Снизу донесся отчаянный крик и тут же замолк.
Я долго смотрел – может, она все же вернется...
Дов и Пик скоро прилетели. Они сразу же заметили отсутствие непослушной Hep. Быстро наступали сумерки, и из окружающей темноты до нас еще долго долетали их зовущие крики.
Но Hep не возвращалась.
Я никогда больше не видел ее.
Я научился летать – не сразу и, конечно, не так хорошо, как Дов и Пик. Напуганный исчезновением Hep, я боялся прыгать с ветки на ветку, прицелившись ногами в далекий сучок, падать в колышущиеся внизу тени, а потом старательно взбираться вверх, перескакивая по сучкам и веткам. Стоя на дрожащих ногах на самом краю гнезда, я смотрел в страшную пропасть, какой казалось мне окружающее пространство.
Первый пойманный мною шмель с таившейся в нем медовой сладостью помог мне перебороть этот страх. Ну разве не прекрасно самому летать и хватать самые вкусные куски?
Я любил сладкое... А вокруг кружили осы, пчелы, шмели, росли ягоды, сливы, груши, виноград, персики, апельсины... Я лишь теперь отведал их вкус, и мое горло сводило судорогой от одной мысли о прохладном сладком соке.
Я стал замечать цветы и в каждом цветке находил присущий только ему вкус, пил из них росу с неповторимым ароматом. И мне захотелось поскорее научиться летать – хотя бы для того, чтобы испытывать это ни с чем не сравнимое наслаждение.
Когда я наконец решился улететь подальше, за пределы растущих вокруг гнезда кипарисов, дубов и пиний, меня поразили и испугали огромные постройки из камня -стены, купола, колонны, статуи, обелиски, фонтаны. Мир становился все больше, расширялся с каждым взмахом моих крыльев. Он казался мне бесконечным, удивительным, необъятным. В нем жили птицы и звери незнакомой мне до сих пор формы и цвета. Я поражался, познавая его, и не переставал удивляться. Меня восхищали и приводили в недоумение и огромные клювы пеликанов с кожистыми мешками, и розовый цвет фламинго, и толпы красных муравьев, которые неожиданно облепили мою ногу, вызвав страшный зуд и жжение.
– Что это? – спрашивал я, открывая мир и предчувствуя, что мне никогда не дано будет познать его до конца.
Вскоре я привык к серости и белизне огромных каменных глыб и все смелее стал пользоваться уступами вертикальных каменных стен для того, чтобы быстрее взбираться на самый верх. Перья моих крыльев становятся все длиннее, все тверже, все шире, захватывают в полете все больше воздуха. Я чувствую, как каждый их взмах становится все более сильным, все более упругим.
Полет стал радостью, он доставляет мне удовольствие, становится самоцелью.
Я уже знаю, как взмыть вертикально ввысь и приземлиться на рогатую голову каменной фигуры, я умею летать волнами – то поднимаясь, то опускаясь ниже, могу перелетать с одной статуи на другую или петлять между овальными каменными столбами и колоннами. Вскоре я замечаю, что другие птицы относятся к нам с неприязнью, глядят со страхом и отвращением. Завидев нас, голуби начинают громко ворковать, нахохливаются, поднимают крылья, готовясь нанести удар. Вороны, грачи, галки бросаются наперерез и прогоняют, злобно крича... Тетерева, фазаны, куры, утки, гуси, поморники, цапли верещат, топают ногами... Соловьи, жаворонки, щеглы, чижи, скворцы и дрозды удирают, щебетом и щелканьем предупреждая окружающих о нашем появлении. Я вызывал страх и отвращение у всех птиц, которые были мельче меня по размеру.
И потому я перестал искать себе друзей среди них. Дов и Пик всегда были окружены стаей сорок, принадлежавших к нашей большой семье, а из-за стен прилетали другие – сине-белые и бело-синие.
Эти сороки всегда вовремя предупредят, предостерегут от любой опасности. Нужно лишь постоянно быть среди своих, рядом со своими, чтобы всегда слышать их голоса. Слыша их разговоры, я обычно чувствовал себя уверенно, знал, что я в безопасности.
Пик учила меня заниматься разбоем в чужих гнездах, красть яйца и птенцов, терпеливо дожидаясь, пока хозяин не покинет своего дома. Она ждала момента, когда скворцы, дрозды или щеглы вылетали из гнезда, чтобы мгновенно ворваться внутрь и так же быстро вылететь обратно, сжимая в клюве трепещущего птенца.
Пик боялась только дятлов и не лезла в дупла даже в случае, если оттуда доносились лишь голоса требующего еды потомства. Она была еще молодой сорокой, когда однажды прокралась в такое вот дупло в стволе дуба. Она уже успела разбить яйцо и частично выклевать желток, оплетенный кровавыми жилками. Пик огляделась... Разбила еще одно яйцо и еще... Оставила одно – самое большое, белое, поблескивавшее в полумраке. Она решила унести его с собой и спрятать. Яйцо, если ухватить его поперек, с трудом умещалось в открытом клюве, поэтому Пик схватила его за один конец и, сжимая створки клюва, выскочила на край дупла. Большая черная птица с красным пятнышком на голове изо всех сил ткнула ее клювом под ребра. Страшная боль пронзила все тело, и ей вдруг стало не хватать воздуха. Яйцо разбилось о толстый сучок, а Пик, кувыркаясь в воздухе, стала падать вниз сквозь листву.
Дятел громко кричал, трещал, звенел. Он летел вслед за Пик, ожидая, что она упадет на землю или сядет и тогда он сможет нанести ей смертельный удар. К счастью, поблизости находилась большая семья сорок, которые прилетели на ее отчаянный зов и своими криками отогнали разъяренного дятла, ловко увертываясь от ударов острого светло-коричневого клюва. Теперь стоит Пик только услышать стук клюва по стволу, как она тут же разворачивается и улетает подальше, испуганно тряся головой и хвостом.
И когда с севера до нас донеслось характерное постукивание, Пик вздрогнула, встряхнулась и быстрее полетела на юг.
Пик все время проводила среди сорок – близких и дальних ее родственников. Она часто облетала многочисленные гнезда, которые построила сама или с помощью Дова. Они не были так аккуратно выстланы перьями, мхом и бумагой, как то, где я проклюнулся из яйца, но в случае необходимости вполне годились для того, чтобы в них поселиться.
Осматривая свои гнезда, Пик приносила то в одно, то в другое новые веточки и вплетала их, укрепляя слишком слабые, как ей казалось, стенки. Я помогал ей, наблюдая за тем, как она придерживает веточку когтями, как сгибает и протаскивает ее клювом сквозь едва заметные щели. Незаметно и быстро она вытаскивала и выбрасывала подгнившие, трухлявые прутики. Я старался помогать ей в работе.
Я подрос, стал шире в кости, покрылся белым, черным и синим пухом, переливающимся под лучами солнца всеми оттенками красного, фиолетового, зеленого, золотистого цветов... Из твердых и жестких трубочек прорезались первые перья длинного хвоста.
Пик учила меня, помогала, заставляла, наказывала, прогоняла и звала обратно... Я делал так, как она хотела, замечая, что далеко не все родители отличались таким же терпением, умом, быстротой и предусмотрительностью.
Я понял, что птицы должны избегать воды, потому что перья быстро намокают и тянут вниз, понял, что скорлупу улитки можно разбить о камень, а мокрая муха или пчела никуда не убегут. Что орехи, брошенные сверху на камни, раскалываются, обнажая вкусную мякоть, а если проглотить паука, то потом долго будешь чувствовать себя плохо и испытывать тошноту. Теперь я буду избегать пауков. Я убедился, что высохшие и жесткие, как камень, мучнистые клубни и корни становятся мягкими, если намочить их в луже, и тогда их можно размельчить и съесть... На собственном опыте я убедился, что сорокам не стоит летать при сильном ветре, потому что маховые и рулевые перья крыльев и хвостов выкручиваются, треплются и обламываются.
С каждым днем, с каждым вечером, с каждым полетом я узнавал все больше.
Но все ли я познал?
Неужели мир ничем больше не сможет удивить меня?
Я преодолел страх. Я больше не боялся. Я вылетал из гнезда, восторгаясь своими крыльями, силой и блеском своих перьев.
Темная, безлунная ночь. Сильный северный ветер ворвался в рощу. Дов и Пик залезли в гнездо, как будто хотели приободрить нас. Гремел гром, вспыхивали зарева, сверкали молнии, хлынул ливень.
Яркая вспышка осветила блестящие от дождя ветки. Мне стало страшно – я испугался, как слабый, неоперившийся птенец, который еще не умеет летать. Дов и Пик прикрывали нас своими крыльями.
Дерево закачалось, затрещало. Где-то совсем рядом загремел гром, все вокруг завыло, загудело, зашумело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38