— Вылет откладывается. По крайней мере на два часа, — едва войдя, радостно сообщила она и, не снимая пальто, принялась разворачивать бумагу. Под ней оказалась огромная, больше полуметра рыбина.
— Это — семга, только что привезли. Посиди в сторонке, пока я все приготовлю.
Горлов накрыл постель покрывалом и, надев пальто, лег на кровать. Лариса хлопотала напротив. Достав из сумки литровую банку, она налила туда воды из стоявшего в углу бидона с отбитой эмалью и включила кипятильник. Потом накрыла столик салфетками и, переложив рыбину на две сдвинутые табуретки, взялась разделывать ее широким, острым ножом. Закончив, она завернула большую часть рыбы обратно в бумагу, а нарезанные куски выложила на фарфоровое блюдо с эмблемой «Аэрофлота», такой же, как на стеклянных чашках из темного, дымчатого стекла.
Незаметно для себя, Горлов задремал и вздрогнул, услышав, как его зовут.
— Не вставай, — сказала Лариса, придвигая к нему столик. Она села на другую кровать напротив него и взяла чашку с дымящимся кофе.
— Почему ты не ешь? Никогда такого не пробовал, ужасно вкусно, — сказал Горлов, откусывая бутерброд с рыбой.
— Поморы солят ее по-особому: добавляют сахара, а соли совсем немного. Называется — семужный засол, — сказала Лариса, не отводя от него взгляда. — Я так много хотела тебе сказать, а, когда встретились, не знаю, что говорить. Будто все забыла, будто все из головы выветрилось. Глупо, да?
— Я где-то читал, как в гостинице к знаменитому писателю вечером зашла горничная. Выходя утром, вздохнула: «Так и не поговорили!» — улыбнулся Горлов.
— Скажи, как ты ко мне относишься?
— А ты?
— Нечестно на вопрос отвечать вопросом.
— Нечестно предавать и обманывать. А все остальное в любви — честно, — сказал Горлов.
— Разве ты никого никогда не обманывал и не предавал?
Он вспомнил о жене, и на мгновение стало стыдно.
— Если разобраться, то окажется, что обманывал. Врал каждый день, по несколько раз. Можно сказать, вся жизнь — это череда мелкого вранья. Но по большому счету — никого. Надеюсь, что никого — помедлив, ответил он.
— А меня? — Лариса смотрела на него пристально и не мигая. Вокруг ее глаз проступили припухлость и краснота, будто она долго плакала.
— Еще не успел, просто времени не было, — пытаясь отшутиться, ответил Горлов и, увидев на ее лице, что сказал что-то не то, быстро добавил: «Я тебя люблю, очень люблю».
— И я тебя люблю! — воскликнула она. — Не могу понять, почему так произошло, но это и неважно.
Горлов почувствовал, что самое важное в ее словах ускользает от него. Но прошел миг и все вытеснило нетерпение, от которого высохло в горле и часто забилось сердце.
— Иди сюда, — внезапно охрипшим голосом сказал он и отодвинул в сторону стоявший между ними столик. Горлов хотел что-то сказать, но будто спазмом сдавило горло. Он обнял ее за шею и притянул к себе, а она, похоже, ждала оказаться рядом с ним. Ее губы и руки сами нашли то, что искали, и все случилось так быстро, будто иного не могло быть. Она двигалась гибко и сильно, будто за глотком воздуха рвался выплывающий из глубины ныряльщик.
— Я — твоя, твоя, вся твоя, — повторяла она все чаще и громче, но вдруг заметалась будто хотела освободиться от его тяжести, вскрикнула и тут же обмякла, безвольно уронив руки с его плеч.
* * *
Они уснули в тесном переплетенье и, одновременно проснувшись, счастливо улыбались друг другу, не в силах и не желая пошевелиться. Наступало утро. Под потолком меркла голая, в желтых потеках лампочка, но она была почти незаметна — толстую наледь на окне между рамами пронизывало ровное, голубое свечение, и только вверху, где стекло отпотело от их дыхания, окрасилось низким солнцем.
— Господи, мне же через полчаса надо быть в самолете, — вдруг спохватилась Лариса, но только теснее прижалась к нему. Ее губы были влажными и теплыми.
— Теперь я понял, что значит «сладкий поцелуй» — не отрываясь, шептал Горлов. — Что значит, слаще меда…
Но прошло больше получаса, прежде чем они начали торопливо одеваться, и Лариса, не глядя, скидывала в наплечную сумку все, что попадалось под руку.
Горлов закашлялся от резкого морозного воздуха, едва они выбежали на улицу. Край багрового солнца чуть выглядывал над низкими, белыми сопками, небо вокруг было темно-синим и только с одного края чернело глубиной. Дул сильный сухой ветер, понизу завивалась поземка, и Лариса на ходу кутала лицо в меховой воротник.
— Мы забыла твои сапоги, — Горлов остановился, заметив на ней узкие туфельки лодочкой.
— Пойдем, нет времени, — Лариса настойчиво тянула его за руку.
— Подожди, я точно помню, вечером на тебе были сапоги, — возразил он.
— Я их отдала…
— Кому?
— Дежурной. За отдельный номер. Она давно просила такие. Пойдем же скорее.
— Как только прилетим, я куплю тебе такие, нет — вдвое лучше. В «Березке», в «Альбатросе», из-под земли достану, — торопливо говорил Горлов, на бегу доставая из кармана паспорт и деньги.
* * *
Лариса села рядом, едва самолет оторвался от земли. Положив ладонь в его руку, она прижалась лицом к его плечу, и сквозь ткань пиджака он чувствовал теплоту.
— Не боишься, что твои девчонки об тебя языки перетрут? — сам себе улыбаясь, спросил Горлов.
— Уже! Даже командир изумился. Что, говорит, с тобой приключилось? Я помолчала, помолчала, а потом брякнула: «Влюблена!»
— Он не спросил, в кого?
— И так ясно! Вчера на твои деньги в ресторане так поужинали, что едва медконтроль проскочили. Валька — тихоня-тихоней, а вчера тебя на четыреста рублей обманула. Я заметила, когда ведомость подписывала.
— Ну и на здоровье! — махнул рукой Горлов.
— Она так и сказала: «Ему все равно, а нам для здоровья полезно». Но все-таки они справедливые, мою работу между собой разделили и нас устроили, что вокруг — никого.
Она вдруг подняла голову и посмотрела ему в глаза:
— Скажи, как ты ко мне относишься?
— Я тебя люблю! — не раздумывая, ответил Горлов, снова поразившись глубокой синеве ее глаз.
— Я очень поглупела, хочу, чтобы ты все время говорил это. Через каждые два слова.
* * *
В Ленинграде светило яркое солнце, и на бетоне аэродрома Горлов не разглядел ни одной снежинки. Но воздух был сух и морозен, дышалось легко и приятно. Он ждал напротив служебного входа больше часа, но она все не выходила. Наконец он подошел к турникету и, перегнувшись через поручень, спросил у пожилой вахтерши про Ларису.
— Никакую твою не знаю, но не выйдет она, и не жди! Велели никого не выпускать. Видишь, автобусы выезжают? Всех в авиагородок увозят. Кого в штаб, кого в профилакторий, — указывая на открытые вдалеке ворота, ответила та.
3.8 Бросай свое дело, в поход собирайся!
К стоянке такси было не подойти, и на автобусной остановке возбужденно бурлила толпа. Кооперативные автобусы брали штурмом, возле них то и дело вскипали потасовки, а несколько милиционеров с резиновыми дубинками равнодушно курили и не вмешивались. Горлов трижды пожалел, что не догадался позвонить из Мурманска и вызвать оставленную Цветковым машину.
— Второй час стою, никак не уехать. Почему же автобусы не ходят, вы случайно не знаете? — спросила женщина с двумя сумками, явно приезжая.
— Сам только прилетел, — пожав плечами, ответил Горлов. Посмотрев, как у подъехавшей машины кто-то кого-то бьет, он пошел к шоссе, решив поймать такси на подъезде к аэропорту, а если не получится, пройти два километра до Пулковской обсерватории и там сесть на автобус.
Прождав на ветру четверть часа, он уговорил остановившегося шофера, и они поехали высаживать пассажиров.
— Если диспетчер придерется, скажи, что едешь из центра по заказу, — предупредил таксист.
— А что с автобусами? — спросил Горлов.
— В городе даже троллейбусы не ходят, Московский проспект с утра перекрыли, пришлось в объезд ехать. Чертовщина какая-то! — сердито ответил водитель.
Высадив пассажиров, шофер газанул так, что Горлова прижало к спинке, и, резко повернув, выехал на шоссе. Дорога была пустой, чуть припорошенный сухим снегом асфальт шуршал под шинами, и слепило глаза. Начало Московского и вправду перегородили барьерами, гаишники с обожженными морозом лицами в тулупах, валенках и в завязанных у подбородков ушанками разворачивали всех направо, в сторону Купчино.
— По Лиговке не проедем, придется опять в объезд: через проспект Славы, Володарский мост и по Октябрьской набережной. Раз такое дело, четвертной надо добавить, иначе не поедем, — выругавшись, сказал таксист.
— Плачу полтинник, а счетчик можно выключить, — согласился Горлов.
— Пускай себе щелкает для уюта, кто на него теперь смотрит? Ребята в гараже открутят и накрутят, сколько надо для плана.
— Разве счетчики не пломбируют? — удивился Горлов.
— Народ не обдуришь! На задницу-заумницу болт с винтом всегда найдем, — махнул рукой водитель.
Перед Володарским мостом застряли в пробке. Воздух был черным и синим от выхлопов, казалось, все вокруг дрожит от гула тяжелых грузовиков. Улица то и дело взрывалась гудками — водители ожесточенно жали на сигнал, требуя уступить дорогу. Таксист занервничал, что перегреет мотор, но деваться было некуда, и метров восемьсот до въезда на мост тянулись почти полчаса. Дальше стало легче, но на Октябрьской набережной пришлось снизить скорость — дорога была забита машинами, и колонны грузовиков мешали разогнаться.
К трем часам, наконец переехали Гренадерский мост, но к Объединению подъехать не удалось — улица была сплошь забита автобусами. Расплатившись, Горлов пошел пешком, отворачиваясь от едкого дыма работающих моторов. Благополучно миновав проходную, он поднялся к себе. В лаборатории никого не было, кроме сидевшей у телефонов Светы Петровой.
— Хорошо, что вы приехали, а то устала придумывать, куда вы делись, — обрадовалась она, увидев Горлова.
— И кому я был нужен? — снимая пальто, спросил он.
— Из парткома каждый час требуют отчета, Лахарев все время звонит, трижды приходил искать…
— Так куда же я по-твоему от них всех делся? — ничего не понимая, удивился Горлов.
— Утром вы пошли на склад за транспарантами, потом инструктировали сотрудников, перед обедом уехали за краской, а сейчас вернулись из магазина, кисточки купили. Вот, видите две штуки, я их специально спрятала, когда раздавала!
— Что здесь, ради Бога, творится, и куда мне теперь надо деться с твоими кисточками.
— Кисти отнесете в Актовый зал, где транспаранты рисуют. Там из парткома и Лахарев. Придете, никто и не догадается, что вас весь день не было.
— Выходит, я правильно воспитал коллектив: в трудный час не подвели, — рассмеялся Горлов.
— Мы вас, Борис Петрович, очень любим, не сомневайтесь. Да, чуть не забыла: через час выезжаем. Автобус для нашего сектора тот, у которого на стекле впереди номер двадцать три от руки написан…, — уже вдогонку крикнула Света.
— Куда выезжаем? — Горлов остановился у открытой двери и, вспомнив недавние сборы по Гражданской обороне, встревожился: «Эвакуация началась, что ли? За семьями послали? Или это — внеплановые учения?»
— Да, не пугайтесь так, Борис Петрович! Нас всех на митинг везут…
— Какой митинг?
— Ну, что-то вроде демонстрации, как на майские праздники. Утром руководителей собирали, за вас Евтюхов ходил, он все объяснит. А вы-то на самом деле где были?
— На Северном полюсе, в тундре, — раздраженно буркнул Горлов, но взял себя в руки — Светочка оказалась молодцом, выручила.
— Митинг — это не праздник, а форма политического самообразования трудящихся масс. А наши праздники — это трудовые будни. Будут искать — скажи, что я в Актовом зале, как ты велела, — ласково улыбнувшись Светочке, сказал Горлов.
В Актовом зале стоял невообразимый гул. Вдоль стены громоздились сдвинутые в беспорядке стулья, пол был устлан красными полотнами, человек двадцать обдували их с помощью включенных вентиляторов. Горлов разглядел своих в углу. Сотрудники сгрудились вокруг длинного, метров десять транспаранта. Подойдя к ним, Горлов прочитал:
«ВДОХНОВЕННЫМ ТРУДОМ УКРЕПИМ ОБОРОНОСПОСОБНОСТЬ РОДИНЫ»
— Мы весь день старались, а теперь нельзя. Не понимаю, почему? Зачем тогда работали? — громко возмущалась Галя Устинцева.
— Объяснил же Лахарев, русским языком объяснил, что первый отдел запрещает, — видно, не в первый раз, устало повторял Сережа Евтюхов. Увидев Горлова, он обрадовался: «Борис Петрович, хоть вы скажите!»
— Нельзя раскрывать секретный профиль нашего Объединения, — с ходу придумал Горлов.
— Так бы сразу и сказал, что секретность! Значит, можно больше не сушить? — успокаиваясь, обиженно спросила Галя.
— Уже сухо, выключай вентиляторы! — велел Евтюхов и, обернувшись к Горлову, облегченно вздохнул. — Видишь, какой дурдом! Хорошо, что приехал — теперь тебе мучиться.
— Привез кисти? Неси сюда! — с дальнего конца зала Горлову махал Слава.
— Вот, две штуки! Больше не было, все магазины обошел, — Горлов подошел к Лахареву и протянул ему кисти.
— Больше и не надо, осталось чуть-чуть подправить. Видишь, в углу смазалось? — ответил тот.
— Почему спешка, будто в доме пожар? — спросил Горлов.
— Сам только утром узнал. Вызвали в партком, при всех распечатали пакет, только тогда стало ясно. Обком приказал не разглашать до последнего, чтобы демократы не выступили. Опасаются погромов и столкновений.
— Так, куда повезут, где будет митинг?
— В Московском парке Победы, у СКК им. Ленина. Со всего города народ собирают.
— Мои, вроде, готовы. Хочу отпустить, чтобы чая выпили на дорогу, и спиртику по стошке каждому выдать, — успокоившись, что Лахарев не знает об его отсутствии, сказал Горлов. — Хочешь, пойдем с нами.
— Не могу, надо все приготовить и погрузить. А ты смотри, чтобы никто из твоих — ни капли и, чтобы с собой не брали.
— Будь реалистом, Слава, кто ж без ста граммов на холод выйдет? — возразил Горлов.
— Ладно, ничего не поделаешь, — вздохнул Лахарев, — Но учти: на митинге все расписано, кто где стоит. Размечено по квадратам, по головам будут считать. Из райкома, из горкома, со всех уровней будут проверять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68