Андрей писал часто. Получив письмо, она осторожно разрезала конверт и жадно прочитывала все от строчки до строчки, а потом медленно начинала сначала. Вечером, когда все уже спали, она перечитывала письмо и клала в сумку, чтобы на следующий день еще раз прочесть на лекции или в перерыве между семинарами.
Письма были разные. Андрей много писал о своей работе, подробно рассказывал о том, как он уживается со своей установкой, ссорится, «подлизывается» к ней, ругается и сердится на нее. Однажды он прислал два рисунка. На одном его ЭМУ – огромная, толстая, раздраженная, с десятью глазами, из которых сыпались искры, – нападала на Андрея и пыталась обхватить его десятью руками, сделанными из проводов, а он, очень маленький, отбивался от нее паяльником, закрывая лицо левой рукой в большой перчатке. На другом рисунке установка была тонкой, и стройной, и совсем миниатюрной. Андрей снисходительно похлопывал ее по плечу, и они улыбались друг другу. Рисунки были смешные и удачные. Она не знала, что Андрей так хорошо рисует, и вдруг подумала, что еще многого не знает о нем, но это совсем не беспокоило ее.
А иногда письма приходили короткие, написанные наспех, и она начинала тревожиться, и тогда ей особенно хотелось очутиться рядом с Андреем. Но был только апрель, и до его приезда оставалось полтора месяца.
А потом она получила письмо от Олега и страшно испугалась, увидев его почерк на конверте, – подумала, что с Андреем что-то случилось.
Олег писал:
«Маша, постарайся унять этого беспутного малого. Ты знаешь, как он живет? Встает в два часа дня, делает вид, что обедает – по его терминологии это легкий утренний завтрак, – садится за стол и начинает писать, высчитывать, перечеркивать и ругаться со мной и сам с собой. В четыре уходит в лабораторию, и до самой ночи я его не вижу. Один бог ведает, что он там ест и ест ли он вообще. Приходит к двенадцати ночи, ворчит на меня и укладывается спать, а сам идет на кухню варить какое-то черное зелье. Он утверждает, что это всего-навсего кофе, но он определенно врет. Потому что от этого адского пойла мертвые восстанут из гроба, а живые упадут замертво. А он пьет и – ничего. В восемь утра он будит меня и только тогда ложится сам. И так каждый день. И между прочим – и это действительно между прочим – он сдает экзамены зимней сессии. Каково?»
На следующий день Маша уехала к Андрею в Москву.
28
Мне совсем не хотелось уходить, но Маша все-таки выставила меня за дверь. Я потолкался по университету, купил сигареты и направился в лабораторию, но с полпути вернулся.
В комнате все было перевернуто вверх дном, ящики столов выдвинуты, мусор выброшен из самых дальних уголков нашей обители, а Маша стояла посредине – в цветастом халатике, в тапочках на босу ногу – и вытряхивала содержимое моего чемодана. Куча грязных рубашек и носков лежала на полу.
– Маша, что ты делаешь? – воскликнул я.
– А-а, явился... А что это ты покраснел так? Ну ничего, обойдется. Я подозревала, что совесть у тебя не чиста, вот и решила спровадить. Надо же, наконец, мне приступать к обязанности твоей жены.
– А ты действительно моя жена?
– Ну вот! А кто же еще? Самая что ни на есть законная, законнее быть не может... Слушай, а что тебе здесь надо? Я же сказала, чтобы ты не появлялся до вечера. Иди к своей противной ЭМУ и не мешай мне.
Я закрыл чемодан, сел на него и прижался лбом к теплым Машиным коленям. Наверно, все это было правдой – и неожиданная встреча, и эти две ночи, и то, что она действительно моя жена и стоит сейчас передо мной, – но поверить этому было трудно, невозможно.
Маша смотрела на меня, глаза у нее были счастливые и растерянные.
– Андрюшенька, милый... Я тоже не могу поверить. Я долго ждала этого и с самого первого дня, как ты уехал, думала, какая будет наша встреча... Но я не представляла, что можно быть такой счастливой. Иногда мне становится страшно: а вдруг все это пройдет, и все станет обычным, и окажется, что был только сон, – ведь такое счастье дается, наверно, не каждому... А чем я заслужила его?
Она улыбнулась и закрыла мне глаза ладонями.
– Не смотри на меня так... Я говорю глупости, наверно, но ведь известно, что от счастья глупеют. А быть твоей женой – действительно счастье...
Она помолчала и вдруг засмеялась.
– Что ты?
– Так, тебе знать не положено. Вспомнила кое-что... А теперь иди, не мешай мне.
– Подожди... Когда мы пойдем в загс?
Маша пожала плечами.
– А я откуда знаю?.. Это ж, наверно, не сразу делается. Надо какие-то бумажки, всякие там заявления. Не тратить же на это время сейчас? Мне же через три дня ехать надо. Не успеем, наверно...
Она внимательно посмотрела на меня и сказала:
– Чего ты волнуешься, не понимаю? Приедешь летом, тогда и распишемся и свадьбу сыграем.
– А если у нас будет маленький?
– Что значит «если»? – обиделась она. – Конечно, будет, не такая уж я... неспособная... А не все ли ему равно, когда он появится – через девять месяцев после «законной» регистрации или через семь?
Мы рассмеялись.
– А ты бы хотел, чтобы у нас был маленький?
– Да, хотел бы.
– Очень?
– Очень.
– Мальчика или девочку?
– Девочку. И чтобы она была похожа на тебя... Такая же красивая.
– Будет у нас девочка, милый... И обязательно похожая на тебя. А теперь иди...
Когда я вернулся вечером, Маша уже спала. Она дожидалась меня и заснула одетая, свернувшись калачиком и по-детски приоткрыв рот. Мне не хотелось ее будить, но было уже поздно, и я стал осторожно раздевать ее. Она не проснулась, и я уложил ее и не помнил, долго ли стоял над ней и смотрел, как она спит. Потом заметил, что все еще держу в руках ее блузку, и вдруг прижался к ней лицом.
Я не понимал, что происходит со мной. Не знал, как связать то, что было, и то, что есть.
В моей жизни бывали самые разные годы – тяжелые и не очень тяжелые, почти все – трудные и интересные; но было время, когда жизнь вдруг становилась бессмысленной и пустой. Были и минуты счастья, но даже тогда мне казалось, что все это не то, а самое настоящее, большое счастье где-то впереди, и все годы я ждал его... И было время, когда я примирился, что оно так и не встретится мне, и все-таки я ждал его. И вот оно пришло и наступает минута, когда смотришь на спящую женщину и все, что было до этого, кажется незначительным и таким далеким, словно жизнь начинается только теперь.
29
Обычно в лаборатории царил полумрак – так легче наблюдать за экранами осциллографов, – а сейчас все окна были распахнуты настежь, по комнате неторопливо разгуливал майский ветерок, и пахло не канифолью и сгоревшей изоляцией, а солнцем, улицей и весной.
Андрей сидел, забравшись с ногами на подоконник, и, насвистывая, глядел в окно.
– Привет! – сказал Валентин. – Ты здесь – и не работаешь! Вот чудо!
– Как видишь... А ты чего сияешь?
Валентин рассмеялся, ему действительно было весело.
– Да так... Весна, знаешь ли... Даже мыслишки какие-то блудные появляются – за город бы, на речку, да подальше от всей этой чудо-техники и мировых проблем! И от людей заодно. Я на следующей неделе в отпуск иду. Слушай, поехали в субботу к нам на дачу, а? Купаться будем, загорать, рыбу удить. Правда, рыбы там нет, но рыбаков хватает. Что ты так смотришь на меня?
– Да так. Весна, знаешь ли...
Валентину не нравилось, как он говорил – нехотя и как будто через силу.
– Что это с тобой?
– Ничего. – Андрей отвернулся и стал смотреть в окно. – Просто устал, но это не в счет.
– Чем занимался сегодня?
– Бухгалтерией.
– Как это?
– А так... Дебет, кредит, сальдо – что там еще? Короче говоря, подводил итоги, а итоги подводят меня...
Он даже не улыбнулся неудачному каламбуру.
Последний месяц Андрей занимался генерацией, и ему многое удалось выяснить. Пожалуй, даже слишком много для одного месяца, думал Валентин. И вдруг он бросает работу. Валентин понял это сразу, как только взглянул на его стол и установку – там все было аккуратно прибрано.
– Слушай, Андрей, – спросил он, – что это ты надумал?
– Ничего особенного. – Андрей заложил руки за голову и потянулся. – Антракт, шеф. Я уезжаю.
– Так... – Валентин сел на стол и протянул ему сигареты. – И куда?
– На Северный Урал с геофизической партией, – скучным голосом сказал Андрей.
– А почему не на Северный полюс? Или еще лучше – в Антарктиду?
– Туда меня не приглашали.
– Только за этим и дело стало?
Андрей пожал плечами.
– Не все ли равно, куда ехать?
– Не все равно. – Валентин злился, а надо было говорить спокойно. – Хотя бы потому, что Северный Урал – это не Сочи, куда тебе следует поехать и наконец-то отдохнуть по-человечески, а не бродить по тайге и болотам. Пойми, Андрей, нельзя жить только сегодняшним днем. Ведь ты же болен. Эта экспедиция дорого обойдется тебе.
– Ну, зачем такие страхи, Валя? Я был в Ялте, с меня хватит, шеф. Омерзительная скучища. По-видимому, эта система – курорты и я – просто несовместима и решений не имеет. А потом, – Андрей улыбнулся, – я еще мальчишкой мечтал побывать в тайге и сегодня убедился, что, если не поеду туда, моя жизнь будет просто неполноценной. А ведь ты не хочешь, чтобы я в чем-то раскаивался перед смертью?
– Давай говорить серьезно, Андрей.
– А я вполне серьезен. – Он опустил ноги и остался сидеть на подоконнике, чуть покачиваясь взад и вперед. – Мне нужны деньги, а ведь я не богатый наследник и даже стипендию сейчас не получаю.
– Деньги я тебе найду.
– Ну нет, шеф, – решительно возразил Андрей, – это исключается. Я и так слишком много должен тебе.
– И что из этого?
– Да ничего. Просто я предпочитаю вовремя платить долги, если уж без них нельзя обойтись.
– Когда дело так серьезно – стоит ли говорить о деньгах?
– Которых у меня нет, – перебил его Андрей.
– А кроме того, ты и здесь мог бы заработать – устроиться на лето в ФИАН*[Физический институт Академии наук.] или к нам. Если хочешь, я поговорю о тебе.
– Нет, нет, не нужно. В конце концов дело ведь не только в деньгах.
– А в чем же еще?
Андрей усмехнулся.
– Уже не помню, где я читал об этом, – у Горького, кажется, – о миссионере, который задал дикарю вопрос: чего бы хотелось ему? Ответ был такой: «Очень мало работать, очень мало думать, очень много кушать». Я попробовал задать этот вопрос себе, и получилось несколько иначе: «Очень много знать, очень много видеть, очень много делать». – Он снял очки и, прищурившись, спросил: – Просто, да?
– Да, – сказал Валентин. – Очень просто. Если, конечно, не считать того, что это невозможно.
– Наверно, – согласился Андрей. – Но пытаться совершить невозможное – это, кажется, один из лучших способов жить на полную мощность. Очень хочется жить именно так, Валя, – серьезно сказал Андрей. – И как-то не укладывается, что эта жизнь должна состоять только из лекций, книг, лаборатории и тех трех-четырех городов, где мне удалось побывать. А потом, – он улыбнулся, – это же грубая экономическая выгода. В экспедиции я заработаю вдвое больше, чем где бы то ни было. Я же теперь человек семейный, – закончил Андрей.
Валентин покачал головой.
– И все-таки тебе нельзя ехать.
Андрей соскочил с подоконника.
– И все-таки я поеду, шеф. И давай больше не будем говорить об этом.
– Ну что ж, не будем...
Валентин замолчал. Он знал, что мог бы говорить и час и два, и все равно это кончится тем, что Андрей вот так же устало скажет: «И все-таки я поеду, шеф...»
Андрей улыбнулся.
– В начале октября я вернусь, и тогда мы вдоволь посмеемся над моими таежными приключениями. А пока вообразим, что я еду в Сочи и меня ожидают все скучные прелести всех черноморских курортов...
Он подошел к столу и показал на пачку листов.
– Если вздумаешь заняться генерацией – разбирайся в этом сам. Есть прелюбопытные вещички, но с меня хватит, я больше не берусь за нее.
– Почему?
– Я выяснил все, что мне нужно знать. И выводы просто печальные. Причины неустойчивости решения и возникновения генерации, по существу, одни и те же, а окончательно предотвратить генерацию в моей схеме невозможно. Так что эту схему придется бросить и все начинать сначала.
– Ты уверен?
– К сожалению, да. А впрочем, сам увидишь. Лев сказал, чтобы я написал об этом статью в ЖЭТФ*[Журнал экспериментальной и теоретической физики.], но я еще не закончил ее и перешлю тебе из Уфы. Ты посмотри ее как следует и сам отнеси Льву – я вряд ли сумею повидать его.
– Хорошо... Послушай, а почему бы тебе самому не довести работу над генерацией до конца?
Андрей пожал плечами.
– У меня нет времени – надо делать ЭМУ.
– Но ведь ты можешь делать ее и год и два, а работа над генерацией вряд ли займет много времени.
– Как знать... А потом – к чему это?
– Но ведь работа очень нужная и интересная, и она наверняка принесет тебе какую-то известность.
– Известность? – Андрей покачал головой. – А стоит ли ради известности делать то, что не считаешь нужным?
Валентин ничего не ответил.
– Еще просьба к тебе, – сказал Андрей. – Летом приедет Маша – будет переводиться сюда. Я оставлю ей твой адрес – поможешь, если нужно будет.
– Хорошо...
Андрей вздохнул.
– Давай-ка прощаться.
Они пожали друг другу руки, молча постояли. Андрей легонько стукнул Валентина по плечу.
– Ну, пока, шеф. До осени.
– До свиданья, Андрей...
30
В тот же день у Андрея был большой разговор с Серебряниковым, начальником геофизической партии.
Андрей приехал к нему домой. Серебряникова почти не было видно из-за вороха карт и калек.
– А, Шелест, – радушно приветствовал он Андрея, словно они были давно знакомы. – Садись, ты весьма кстати.
И, испытующе поглядев на него, спросил:
– Что-то неважно выглядишь. Устал?
– Работал ночью, – пояснил Андрей.
– А я вот тоже устал, – вздохнул Серебряников. – А не рекомендуется – главная усталость у нас впереди.
Похлопывая линейкой по ладони, Серебряников медленно заговорил:
– Не буду скрывать – я навел о тебе обстоятельнейшие справки. Люди почтенные и авторитетные аттестовали тебя как личность незаурядную. Говорится сие не в похвалу тебе, а чтобы объяснить кое-что. Начну с приятной новости. Я доказал своим статистам-экономистам, что физик и геофизик – почти одно и то же, и потому удалось устроить тебе инженерную ставку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26