Бек Александр Альфредович
Штрихи
Александр Альфредович БЕК
ШТРИХИ
Очерк
В моей записной книжке военного корреспондента сохранилась запись, сделанная вскоре после разгрома немцев под Москвой. В записи речь идет о К. К. Рокоссовском, который в то время командовал 16-й армией, сражавшейся на волоколамском направлении. К сожалению, в дальнейшем я уже не встречался с Константином Константиновичем и эти беглые страницы так и остались набросками, штрихами. Думается, однако, что они представят некоторый интерес для читателя.
* * *
Мне привелось видеть Рокоссовского в войсковых частях и в штабе армии в разные моменты битвы под Москвой.
Чаще всего он молчит.
Помню уцелевший дом в сожженном немцами подмосковном городке Рокоссовский приехал туда на следующее утро после того, как наступающая армия взяла этот населенный пункт.
Рокоссовский сидел на голой дощатой кровати, удобно привалившись к углу, в меховой ушанке, в меховых сапогах, в неизменном кожаном пальто без знаков различия.
В домике обосновался штаб артиллерийского полка. С командирами разговаривал генерал Казаков, начальник артиллерии армии, очень добрый и очень требовательный человек.
А Рокоссовский молча курил и слушал.
Пришли партизаны - восемнадцати- и девятнадцатилетние юноши с сияющими глазами, раскрасневшиеся, в распахнутых пальто и полушубках: в тот день для них был незаметен тридцатипятиградусный мороз.
Улыбаясь и шутя, их расспрашивал член Военного совета армии грузный и веселый Лобачев.
А Рокоссовский по-прежнему молчал, время от времени доставая очередную папиросу из походной папиросницы, висящей на ремне рядом с полевой сумкой и планшетом.
Входили и выходили командиры; многие узнавали командующего армией, спрашивали: "Разрешите обратиться?", "Разрешите идти?". Рокоссовский молча кивал.
За два часа он не произнес ни слова. Я изумлялся, искоса поглядывая на него. Вероятно, он устал или расстроен? Нет, голубые глаза были ясными, живыми и с интересом присматривались к каждому новому лицу. И может быть, видел, слышал, замечал больше, чем кто-либо из присутствующих. Но молчал.
Его удобная поза, неторопливые движения, спокойный взгляд как бы свидетельствовали: тут все идет так, как этому следует идти.
Потом он поднялся и сказал:
- Пошли, пожалуй. До свиданья, товарищи. Не будем вам мешать.
* * *
Другой раз мне пришлось наблюдать, как Рокоссовский работает у себя на командном пункте.
Штаб армии только что прибыл в небольшое селение. Оперативный отдел разместился в промерзшей насквозь школе, штабные командиры работали за партами. Дымила и еще не согревала комнату давно не топленная большая печь.
Предстояла разработка новой операции и составление боевого приказа войскам.
Вошел начальник штаба генерал Малинин, властный и умный человек.
Большого стола не оказалось; на сдвинутые парты положили классную доску; на ней расстелили карту, склеенную из многих листов. Там уже было зафиксировано расположение сил - наших и противника, - как оно сложилось к этому моменту.
Несколько минут спустя появился Рокоссовский вместе с Казаковым.
Все пошли к карте. Немного пошутили относительно соседа, который по приказу передал армии Рокоссовского часть своего участка.
- Лишили их возможности отличиться, взять этот городишко, - сказал Рокоссовский. - А они обрадовались. Пусть все шишки на другого валятся.
- Да, тут у нас очень все разбросано, - произнес Малинин, - противник может уйти, если нажмет.
- Конечно, надо собрать силенки и разделываться по частям с этой группировкой.
- Я думаю, сначала надо ликвидировать этот узел, - предложил Малинин.
- Добро, - согласился Рокоссовский.
Таков приблизительно был разговор между командующим и начальником штаба.
Затем заработал штабной механизм. Им управлял Малинин. Ему докладывали о наличной численности и вооружении каждой части; он записывал, подсчитывал, выяснял подробности, вызывал нужных людей, расспрашивал или давал поручения, уточнял сведения о силах и намерениях противника, затем вместе с начальником артиллерии приступил к разработке оперативного плана; ставил задачу каждому соединению, указывал маршрут движения, место сосредоточения, время выхода на исходный рубеж, направление удара.
Все это делалось основательно, без суеты, без спешки. Истек час, другой, третий - Малинин с работниками штаба все еще готовил боевой приказ.
А Рокоссовский - высокий, легкий, не наживший, несмотря на свои 45 лет, ни брюшка, ни сутуловатости, - ходил и ходил по комнате, иногда присаживаясь на крышку парты.
Он слушал и молчал. И лишь изредка короткой фразой чуть-чуть подправлял ход работающего механизма.
- Задачу разведке поточнее. Чтобы никто не сунулся напропалую.
Или:
- Продвигаться и дороги за собой тянуть.
И опять замолкал.
В комнате стало темнеть; появились электрики с походной электроустановкой; Малинин, взяв карту, передвинулся к окну.
Рокоссовский прилег на освободившуюся классную доску. Он лежал на спине, глядя в потолок и заложив руки за голову. Ноги его свешивались, не доставая до полу, и слегка покачивались.
И опять - его вольная удобная поза, его спокойствие как бы свидетельствовали: тут все идет так, как этому следует идти. Малинин отлично ведет дело и ни во что не надо вмешиваться.
* * *
Но несколько раз я видел Рокоссовского разгневанным.
Бывая на передовой линии, в батальонах, Константин Константинович не любил, чтобы за ним ходила свита, предпочитал, чтобы командир дивизии, командир полка его не сопровождали.
Так было и в тот день. С передовой Рокоссовский пришел в штаб полка.
Командир полка отрапортовал и стал докладывать обстановку, указывая на карте географические пункты. Рокоссовский молча слушал, но лицо его мрачнело.
- Где тут у вас окопы? - перебил он.
Командир показал.
И вдруг, не сдержавшись, Рокоссовский крикнул:
- Врете! Командующий армией был на месте, а командир полка там не был! Стыдно!
И, круто повернувшись, вышел.
Здесь все характерно для Рокоссовского.
Он постоянно - в отдельные периоды ежедневно - выезжает с командного пункта в части, ходит, наблюдает, мало говорит, много слушает и присматривается, присматривается к людям.
Механизм управления армией функционирует в это время без него. Отсюда, с боевых участков, Рокоссовскому многое виднее, в том числе и качество работы собственного штаба.
К подчиненным, от мала до велика, и к самому себе он прежде всего предъявляет одно требование: говорить правду, как ни трудно иной раз ее сказать. Вранья не терпит, не прощает.
В другом случае он не вышел из себя, не повысил голоса, но говорил очень резко. Речь шла о потерях, которых можно было бы избежать при взятии одной деревни, если бы операция была подготовлена более тщательно.
- Безобразно, бескультурно, безалаберно! - сурово определил Рокоссовский. - Почему полезли без разведки?
Затем, не перебивая, выслушал ответ. Виновный, не подыскивая оправданий, напрямик признал ошибку.
- Другой раз предам суду за такие вещи! - сказал Рокоссовский, и оба твердо знали, что так оно и будет, если ошибка повторится.
- Берегите каждого человека! - продолжал командарм. - Пока не узнал, где противник, каковы у него силы, не имеешь права продвигаться! Черт знает что! Когда, наконец, научимся культурно воевать!
Меня поразило это словосочетание: "Культурно воевать!" Впоследствии я много раз вспоминал это выражение, раздумывая о Рокоссовском.
И вот еще один случай.
К линии фронта, продвинувшейся за день на несколько километров к западу, медленно шли две легковые машины, кое-где увязая в косяках наметенного снега: впереди машина Рокоссовского, следом - Лобачева, где сидел и я.
Дорогу расчищали саперы. Передняя машина неожиданно затормозила. Я увидел нескольких саперов, сидевших на снегу, покуривавших. Рокоссовский вышел, быстро к ним зашагал, и мы в задней машине, тоже остановившейся, вдруг услышали его гневный голос. Я приоткрыл дверку и уловил слова.
- Фронту нужны снаряды, а вы тут штаны просиживаете, герои!
И отвернувшись, Рокоссовский пошел обратно. Даже по походке чувствовалось, как он возмущен.
Машины двинулись, но вскоре снова остановились, когда к передней подбежал командир. Рокоссовский поговорил с ним несколько минут, уже не повышая голоса.
Дороги, ровные, широкие дороги, - этого постоянно и настойчиво требует Рокоссовский от своего инженерного отдела.
Могу удостоверить: я бывал, конечно, далеко не во всех армиях, но кое-где пришлось поездить - нигде я не видел таких хороших дорог, как на участке армии Рокоссовского.
* * *
Вот еще несколько штрихов, которые на первый взгляд не имеют как будто прямого отношения к деятельности командующего армией, но в них тем не менее для меня раскрывался облик Рокоссовского.
Впервые я увидел Рокоссовского среди командиров, которым только что вручили ордена.
Лобачев, сидевший рядом с Рокоссовским, поднялся и, покрывая шум голосов, объявил:
- Сейчас несколько слов скажет Константин Константинович.
Рокоссовский смущенно поправил волосы и покраснел. В этот миг мне стало ясно - Константин Константинович очень застенчив.
Как-то впоследствии я сказал Рокоссовскому об этом.
- Вы угадали, - ответил он.
Не удивительно ли, что Рокоссовский, командующий многотысячной армией, имя которого прославлено в великом двухмесячном сражении под Москвой, тем не менее порой краснеет, страдая от застенчивости.
Я не знаю детства и юности Рокоссовского, не знаю, как сформировалась эта своеобразная и сильная натура, но некоторые впечатления позволили кое-что понять.
Рокоссовский приехал в деревню, только что отбитую у немцев. Еще дымились сожженные постройки. Стоял крепкий мороз. В мглистом, казалось бы, заиндевевшем воздухе, пахло сгоревшим зерном; этот резкий, специфический запах - горький запах войны - долго не выветривается. Из-под пепелищ жители выкапывали зарытое добро. Одни куда-то везли поклажу на салазках, другие семьями расположились у костров и что-то варили в котелках и ведрах. Валялись убитые лошади, кое-где уже тронутые топором. В розвальнях везли патроны на передовую; шли красноармейцы, тепло одетые, разрумяненные на морозе; одна группа расположилась на привал, послышалась гармонь; кто-то, присвистывая, пошел вприсядку; туда отовсюду кинулись ребятишки.
Кое-где лежали неубранные трупы немцев. Спеша похоронить своих, немцы свалили мертвые тела в колодец, набросали доверху, но не успели засыпать. Из колодца торчала мертвая, окостеневшая рука со скрюченными пальцами, коричневыми от стужи, этот труп был, вероятно, поднят с земли затвердевшим и, брошенный сверху, так и остался в неестественой и страшной позе. Рокоссовский подошел к колодцу.
Потом повернулся, посмотрел вокруг и, обратившись ко мне, сказал:
- Чувствуете запах гари? Когда посмотришь на все это, вспоминаются исторические книги. Как отбивали татарское нашествие, как воевали запорожцы. Помните Тараса Бульбу?
Другой раз Рокоссовский вспомнил о книгах, сидя за ужином рядом с Масленовым, начальником политуправления армии. Разговор шел о боях под станцией Крюково, которые в армии Рокоссовского любят называть "вторым Бородино".
- Я говорю, это было так! - сказал Масленов и с силой воткнул в дерево стола большой перочинный нож, которым только что открыл консервы.
Рокоссовский достал из кармана свой нож, раскрыл его и вонзил рядом.
- А я говорю: не так!
И добавил, взглянув на Масленова с улыбкой:
- Мы индейцы племени Сиук-Су... Помнишь Майн-Рида?
И мне вдруг представился застенчивый мальчик, который дичится на людях.
Он держится в стороне, молчит, смотрит, слушает. И много читает. Больше всего о войне, о необыкновенных подвигах необыкновенных людей. Потом сам становится военным. И туда, в военное дело, он вкладывает все, чем обладает. Военное дело становится его призванием, его творчеством, его...
Рокоссовский сам произнес слово, которое я подыскивал, стремясь схватить стержень его личности.
- Страсть, военная страсть, - сказал он, когда однажды мы разговорились о характерах некоторых известных полководцев.
Такая страсть - "военная страсть" - безраздельно владеет Рокоссовским. Но даже смолоду она выражалась у него не только в удали и лихости, хотя все это было, и даже с избытком, на его командирском веку, начавшемся в драгунском полку на театре первой мировой войны. Он принадлежит к числу военных, которых называют мыслящими. Много думает о проблемах войны. В армии про него иногда говорят: "Задумчивый".
Мне кажется, что я уловил правило, которым Рокоссовский неизменно руководствуется. Это правило, быть может, годится не для всех. В нем сказались не только опыт и размышления Рокоссовского, но и особенный склад его характера. Правило, о котором идет речь, Рокоссовский высказал за тем же ужином, когда он поспорил с Масленовым. Кроме них в комнате находились многие из комсостава армии: Лобачев, Малинин, Казаков, начальник службы тыла генерал Анисимов и другие. Пели "Стеньку Разина". Подошла строфа:
Чтобы не было раздора
Между вольными людьми...
- Святые слова! - сказал Рокоссовский.
- Почему святые? - спросил я.
- Потому что на войне все совершает коллектив.
- А командующий?
- Командующий всегда должен это помнить. И подбирать коллектив, подбирать людей. И давать им развернуться.
- А сам?
- Сам может оставаться незаметным. Но видеть все. И быть большим психологом.
* * *
Много подвигов совершено армией Рокоссовского в битве под Москвой. Она сражалась на Волоколамском, а затем, после прорыва немцев на Клин, также и на Ленинградском шоссе - там, где противник наносил главный удар.
К армии Рокоссовского принадлежали прославленные части генералов Панфилова, Доватора, Белобородова, Катукова, Ремизова.
Какова же была роль командования армии в этой битве?
Когда теперь, несколько месяцев спустя, мысленно обозреваешь ход сражения, трудно выделить в нем самые напряженные моменты, решающие дни, почти каждый день был решающим, почти каждый день ожесточение борьбы достигало высшего накала.
1 2