Мужики делают всё неспеша и обстоятельно, придерживаясь неукоснительного плана, автором которого, очевидно, является Витя. Они всё делают вместе и даже ждут друг друга на подъёме, что давно уже вышло из практики сегодняшнего альпинизма. Я прикидываю, что по своим темпам, обстоятельности и прочим качествам, они гораздо больше подходят мне, чем мои резвые напарники. Чем дольше я наблюдаю за ними, тем больше интересных особенностей замечаю.Во-первых, они по характеру – полная противоположность друг другу. Виктор, который постарше, – спокойный и углублённый доктор наук. Он отнюдь не молчалив, но не балагур. Любит читать пространные лекции в основном на политико-экономические темы, но знания его широки и простираются в самые разнообразные области. В одной из наших первых бесед он затронул какую-то экономическую тему, и слова его упали в мою соскучившуюся по интеллектуальной беседе душу, как искра на сухую солому. Я долго распинался, наворачивая один на другой доморощенные аргументы и банальные факты, а он молча внимательно слушал, лишь изредко задавая уточняющие вопросы. Позже, когда я узнал, что он – доктор экономических наук, я понял, каким дурнем я выглядел и постиг всю меру его такта.Затем, я с изумлением наблюдал, как он непринуждённо переключается с беглого английского на столь же свободный испанский, а в довершение обнаружил, что он побывал во множестве стран. Своими рассказами об Индии он и Эяль полностью изменили моё отношение к этой стране, которая возможно станет теперь целью следующей моей «Большой Прогулки».Игорь же – личность бурливая и неспокойная. Неугасимый огонь сжигает его душу каждую минуту, бросая в ожесточенные споры, из которых измотанные противники разбегаются, как тараканы. Он шутит, каламбурит и подначивает девушек. Глаза его сверкают на сгоревшей вклочья физиономии. Волны его беспорядочно бьющей энергии разбиваются об холодный волнорез Витиного академического спокойствия, но не раз и не два я замечаю на Витином лице след обреченной усталости... Короче говоря – чудесная пара, эти москвичи!Тяжело, с остановками, я выкарабкиваюсь к верхнему лагерю. Навстречу мне спускается Эяль. Оказывается, он обеспокоился моим долгим отсутствием и спрашивает не нужна ли мне помощь. Пытается отнять у меня рюкзак. Что же это он меня уже совсем человеком не считает?! На самом деле, я расстроган. Я всё больше убеждаюсь, что он отличный парень, и мне здорово повезло с ним.Остаток дня мы проводим «загорая» на солнышке и впитывая в себя ту самую космическую энергию, о которой так любят рассуждать современные шарлатаны.На этот раз мы не одиноки, и рядом с нами остались на ночёвку несколько молодых русских портеров. Совсем пацаны ещё. Я с интересом наблюдаю за их хозяйственным копошением и прислушиваюсь к их своеобразному говору. Кажется половину из них зовут Сашами. Вообще, весь базовый лагерь переполнен молодыми Сашами всех мастей. Какое-то нашествие Саш. Некоторые из них, к тому же, Сан Санычи, то есть, как бы Саши в квадрате. Я пытаюсь понять, какого рода естестественный отбор мог привести к такому очевидному доминированию популяции Саш, но ничего научно обоснованного мне в голову не приходит. *** Первая ночь на 4600 была прерывистой, как пунктир, чуть бредовой, но очень тёплой. Палатка фирмы Баск с тремя человеками внутри превращается в хорошую теплицу. Утром я вышел «за околицу» по важному делу и обнаружил, что хождение по таким делам в этом лагере представляет собой неуютную и где-то даже опасную процедуру. Сразу за последней площадкой, пригодной для палатки, скальное плечо начинает заваливаться вниз и затем обрывается в километровую пропасть. Вышедший по делу человек, (я имею в виду дело серьёзное, конечно) разрывается между двумя противоречивыми желаниями – с одной стороны не осквернить своим соседством близлежащую палатку, а с другой – не улететь вниз, извиняюсь за натурализм, прямо так – с голой задницей.Накануне мы поняли одну простую вещь – мы не в состоянии идти вместе одним темпом, а поскольку всё ребро провешено, то в смысле безопасности тут вполне можно ходить поодиночке. Первым вышел Эяль, за ним Володя и затем уже я. Я выложил из рюкзака всё, что только мог. Выложил даже (впервые в жизни!) фотоаппарат, решив, что всё равно пройду этот участок на следующих выходах и, возможно, не раз. Уже совсем было собравшись выходить, вдруг выложил из рюкзака и оставил в палатке блокнот и ручку. Полнейшая шиза, конечно, но там мне это было не так очевидно. В рюкзаке осталось всё спальное и всё тёплое, плюс 6 кг продуктов. Всего килограммов 14, я думаю. Ледоруб я тоже оставил, о чём потом не раз пожалел. Погода стояла прекрасная, а снег на этой высоте уже практически не размокает даже в солнечный день, поэтому шлось мне хорошо. Нижняя часть гребня представляла из себя снежный склон крутизной градусов 40-45, в среднем. Никаких особенностей или препятствий. Жумаришь себе потихоньку вверх, через каждые 20-30 метров останавливаясь перевести дыхание и, заодно, полюбоваться пейзажем.Так оно шло метров 500 по высоте. Затем я подошёл под тот самый первый скальный пояс, про который я читал на ночь в страшных книжках про Хан Тенгри. На глаз – метров восемь слоистых скал припорошенных снегом и, опять же на глаз, несложных. Хотя с рюкзаком да на пяти тысячах не очень-то разгонишься. Скалы провешены двумя верёвками: одна натянутая – для подъёма, а другая прослабленная – для спуска. Спортивного интереса ради лезу, используя жумар только для страховки. Пальцы в шестяных перчатках нащупывают промороженные зацепы. Нагрузка чудовищная и дыхания хватает на два-три движения, после чего долго отхожу, готовясь к следующему рывку. Но это куда интересней, чем жумарить верёвку, и я пролажу первый участок даже с каким-то мазохистским наслаждением. Эдакая счастливая улыбка с перекошенным ртом. Затем, короткий снежный траверс вправо, и ещё одна скальная ступень, покруче, но совсем невысокая, всего метра три. Пытаюсь лезть «элегантно», но пальцы соскальзывают на ледяной корочке, покрывающей скалы, и я тяжело заваливаюсь на бок и нагружаю жумар. Жалею, что не взял ледоруб – с ним здесь было бы куда проще.Экшн закончился, и потянулись суровые будни. Чуть выше скального пояса делаю привал и жую сухофрукты. Чувствую, как набранная высота давит затылок. Надо идти. Продолжаю жумарить вверх по снежному гребню, лишь изредка оживляемому короткими и простыми скальными участками. Лезу уже четыре часа, и постепенно наваливается усталость, помноженная на высоту. Внезапно гребень выполаживается и становится шире настолько, что посреди этого выполаживания кто-то вытоптал площадку под палатку. Далее передо мной возвышается огромный снежно-скальный купол, высотой метров 300. Там, наверху, находится Лагерь-2.Отдыхаю перед последним броском, сидя на рюкзаке на вытоптаной площадке. Нормальным временем для подъёма из первого лагеря во второй считается 6-8 часов. Я с удовольствием констатирую, что не выхожу, так сказать, за рамки приличий, и это несмотря на то, что речь идёт о первом выходе на эту высоту, да ещё о тяжёлом, «грузовом» выходе. Однако, всё только начиналось. Купол оказался крутым и каким-то абсолютно бесконечным, и с каждым шагом вверх силы уходили из меня, как вода в песок. Солнце повисло прямо над куполом и беспощадно слепило, буквально лупило по голове. Хотелось отвернуться и лезть вперед спиной... Под его жесткими лучами я чувствовал себя, как на допросе с пристрастием, тем более, что продвижение вверх и без того всё больше напоминало пытку. Сначала я останавливался отдышаться каждые 10-15 шагов, затем каждые 5-6, а под конец – каждые 2-3 шага. Абсолютно вымотанный, подползаю под последний скальный пояс. Ну Васенька, ну капельку, говорю я сам себе.
Передо мной открывается широкое снежное пространство и впереди, в сотне метров от меня, как брошенная на снег горсть драже – палатки второго лагеря. Сразу за ними начинается неширокий снежный гребень, словно мост, перекинутый к подножию массивных тёмных скал под пиком Чапаева. От пика Чапаева влево гигантской дугой, провисшей под тяжестью многометровых снежных карнизов простирается пресловутая Седловина. Вершина Хан Тенгри возвышается над всем этим величественным пейзажем, словно массивная голова восточного владыки. Его лицо – тёмная недвижимая маска, не обещающая нам смертным ничего хорошего. Слово Хан прекрасно подходит к его холодному и безжалостному облику. При всём своём подавляющем величии, вершина Хан Тенгри не кажется отсюда крутой, и, пока кровь возвращается в мои онемевшие от последнего рывка конечности, я скольжу взглядом по его суровым граням и кулуарам в поисках пути к вершине.Я добредаю до палаток и нахожу своих друзей валяющимися на расстеленных на снегу ковриках возле моей, уже установленной, палатки. Прохрипев «сионисты не сдаются!..» я, как подкошенный, падаю в снег. Володя смеётся.Итак, на всё про всё – 7 часов, из которых 3 часа ушло на преодоление последних трёхсот метров подъёма. В принципе, я мог бы быть доволен собой, если бы не поразительная прыть моих товарищей. На тот же переход Эяль потратил 5 часов, а Володя и вовсе – 4.5 (!!!). Мне это развитие событий показалось очень поучительным. На самом первом выходе мы с Володей, оба без акклиматизации, шли примерно в одном темпе и намного медленнее Эяля, который после Кавказа чувствовал себя на высотах до 4500м, как рыба в воде. Вчера, на подъёме в первый лагерь, Володя шёл уже значительно быстрее меня, но всё ещё уступал Эялю, а сегодня, когда мы поднялись с 4600 на 5600 метров, Володя обогнал Эяля и пришёл в лагерь-2 первым. Эяль же впервые пожаловался, что чувствует высоту. Можно только поражаться той скорости, с которой наш латвийский друг адаптируется к высоте! Прирождённый высотник.В этот день во второй лагерь, кроме нас, поднялись канадцы и Витя с Игорем. Все пришедшие были одинаково серолицы и немногословны, и только Игорь громко шутил, опасно покачиваясь.
Большую часть своего досуга в тот вечер мы потратили на борьбу с примусом. Повторилась боливийская история в смягчённом варианте. Примус разжегся без проблем и даже чего-то там для нас накипятил, но при попытке повторить это достижение, наш «огненный цветок» стал чахнуть и, несмотря на все усилия, вскоре увял окончательно. Меня это дело просто-таки повергло в депрессию. Я вообще ненавижу всякие «железяки», предпочитая свободный полёт мысли и духа грубым материальным сущностям, которые ломаются, текут, воняют всякой дрянью, и всё это в самый неподходящий момент. От одной мысли, что я, полуживой от усталости, негнущимися пальцами должен буду разобрать эту тварь на мелкие части, а затем напрячь свою пустую голову, в которой перекатывается маленький шарик тупой боли, в попытке понять, что же хочет от нас эта сволочь, от одной этой мысли мутное отчаяние подкатывает к моему горлу. И тут я обнаруживаю, что наш Эяль – это не только здоровые лёгкие и сильные ноги, но и трудолюбивые, умелые руки. С терпением египетского раба он прочищает все отверстия, какие только есть у этой проклятой железки. Нам удаётся вскипятить целый котелок воды, прежде чем вся история повторяется...Постепенно до нас доходит, что мы обречены прочищать примус после каждой готовки, а может быть и чаще. Это изнеженное создание не может работать на грубом казахском или там боливийском топливе, а только на тонких сортах европейского производства. К тому же, при первом же прикосновении у него отвалилась ручка насоса, прямо как нос у сифилитика в последней стадии.Ненавижу!!!Я поклялся, что это последний раз, когда я пользуюсь в горах бензином. Газ, только газ!Вечером, чувствуя, что разваливаюсь на части, я измеряю себе температуру: 37.4 по Цельсию. Ем таблетки: акамоль, диамокс и что-то ещё. Володя уходит спать в палатку к русскому гиду, вместе с которым собирается идти завтра на седловину. Что ж, большому кораблю – большое плавание. Эяль чувствует себя неважно, и мы с ним планируем завтра никуда не рыпаться, а просто посидеть в лагере для акклиматизации. *** Спал я неожиданно хорошо, и эта неожиданность оказалась для Эяля неприятной. Утром он заявил, что я храпел всю ночь, как биндюжник. Столкнувшись с циничным равнодушием с моей стороны, он пообещал уйти ночевать в следующий раз в палатку канадцев, которые сегодня собираются свалить вниз.
Первым делом я выглянул из палатки. Утро не просто наступило, оно распустилось, как бутон прекрасного холодного цветка. Благословен тот, кого оно застало на пути к вершине!Первую половину дня мы проводим, то воюя с примусом, то валяясь на ковриках у палатки и наблюдая за бесконечно медленным продвижением двух крохотных фигурок вверх по ребру пика Чапаева. Движение их незаметно, как движение часовой стрелки. Не понимаю, как это они надеются успеть сегодня сходить на седловину и вернуться обратно.Ближе к полудню жара становится невыносимой. Внутри палатки тоже пекло, хотя и другого рода. Я пытаюсь спрятаться в ней от прямых солнечных лучей, но не выдерживаю и пяти минут. Это всё равно, как уйти со сковородки в духовку. Наконец, меня осенило, и я накрыл палатку спальником. Теперь можно жить, плюс – спальник подсохнет. Жизнь в лагере течёт вяло, и лёгкое оживление наступает лишь тогда, когда кто-то новый поднимается к нам из первого лагеря или спускается с седловины. Вот, поднялись два британца, ведомые Моисеевым. Почему так мало? Произошёл естественный отбор, и часть британцев до второго лагеря не добрались. Затем, во второй половине дня, спустился с пика Чапаева какой-то мужик, не молодой, но крепкий, и народ бросился его поздравлять. Оказалось – это тот самый Иван Иваныч, который сегодня, первым в этом сезоне, взошёл на вершину. Его обступают со всех сторон, а он стоит и покачивается. Спросили, сколько часов он сегодня на ногах. Он попытался ответить, но слова застряли в горле, и он только безнадёжно махнул рукой. У нас с Эялем как раз поспел чай, и я налил пришедшему полную кружку, которую он выпил одним длинным глотком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18