.. И как это могло случиться, что почти моментально они все исчезли... Да и случилось ли это?
Опять же официальная точка зрения современной науки такова: мамонты вымерли из-за изменения климата. Но тут сразу же возникает вопрос: но климат-то изменился в лучшую для мамонтов сторону—стало теплее, так что же им вымирать, если жить стало лучше? Потеплело, еды стало больше, а они взяли да вымерли. Вот и попробуй убедительно ответить на этот вопрос.
Мой старый товарищ, писатель Ярослав Голованов, несколько лет назад в одном из журналов напечатал любопытнейшую статью, где обосновывал такую мысль: мамонты не вымерли. Их выбили. Но, судя по некоторым данным, не исключено, что некоторые особи могли дожить и до наших дней.
Возможно ли это?... Слишком уж невероятно— Но ведь нашел же Смит своего целаканта, который «вымер» шестьдесят миллионов лет назад! А мамонты обитали совсем «недавно» — каких-нибудь 15—25 тысяч лет назад. Никому и в голову не приходило серьезно их поискать и хотя бы с долей доверия отнестись к некоторым из рассказов сибирских охотников. Двое из них, например, сообщили, что в 1920 году в районе между Обью и Енисеем видели огромные следы. Никто из этих охотников никогда прежде не встречал таких следов. Прошло несколько дней, и на небольшом расстоянии они увидели двух гигантских животных с бивнями, покрытых темно-коричневой шерстью.
Что это—быль или галлюцинация? Если галлюцинация, то уже коллективная.
Другой случай. О нем сообщил геолог Владимир Пушкарев. Охотник-якут рассказал ему, что до революции старики не раз видели волосатых животных «с большим носом и клыками», а сам он в 1952 году встретил на севере от Якутска неизвестные ему следы величиной с тазик. Оленеводы на западной Чукотке тоже встречали такие следы.
Есть свидетельства тому, что до революции жители некоторых деревень в Марийской АССР (разумеется, на нынешней ее территории) вынуждены были покинуть свои дома, потому что им не давал житья обда — так они называли мамонта. Обда приходил, ломал постройки и изгороди. Вообще просто-напросто безобразничал, несмотря на то что ему полагалось быть вымершим. Вот и выходит, что встреча с мамонтом для этих людей была событием вполне обычным, разве только что неприятным...
Но самое удивительное, пожалуй, даже не это, а то, что в 1977 году Голованов получил письмо — ответ на свою статью, опубликованную за пять с лишним лет до этого. Автор письма, молодой человек, случайно только что прочитавший статью в журнале, писал, что недавно, когда он служил в армии, его товарищ с севера рассказывал об одном старике из его деревни, который и сейчас ходит в одному ему известное место подкармливать мамонтов. Увы, адрес товарища не сохранился...
Где во всем этом правда, а где вымысел? Может быть, все—вымысел? А может быть, все — правда?...
— Вот мы так сидим, — обратился я к Толе и Леше, — а он подойдет сзади, и ка-ак хоботом...
Раздался громкий хруст ветки. Мы резко обернулись на звук. Совсем уже стемнело. Мамонта не было. Наверное, старая ветка упала, ломая сухие сучья.
Мы долго еще сидели возле костра, впитывая в себя то тепло, которое он источал. Молчали. Очень часто на нас нисходило такое чувство, при котором говорить не хотелось, да и чужой голос не то чтобы мешал, но отвлекал от собственных мыслей. И тогда мы, видимо уступая этому чувству, ненадолго расходились в разные стороны и залегали в траве, вслушиваясь в невнятные тихие шорохи, возникавшие в траве и вершинах деревьев.
Но в тот вечер мы долго сидели, глядя в огонь, и, мне казалось, хорошо понимали друг друга. Потом залезли в наше жилище, устроились поудобнее, как только смогли, и затихли.
Прошло уже довольно много времени, а мне не спалось. Леша тихонько посапывал — он научился быстрее нас всех засыпать. Толя лежал неподвижно и тихо, и невозможно было понять, уснул он или нет. А я, осознав, что сейчас не уснуть, сел и стал глядеть в темноту, которую напустила на нас ночная тайга.
Чудилось, будто невдалеке в укрытии тьмы стоит, не двигаясь, большое животное. Его маленькие умные глаза внимательно смотрят на нас... Слабые отсветы пламени подрагивают на его огромных, круто изогнутых бивнях...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Нет, видно, ночью здесь не поспать... Ноги, когда мы их вытягивали, поджаривались на костре так, что становилось невозможно терпеть жжение разгоряченной резины на кедах, а тело, руки и голова стыли. То и дело вставали к костру подбросить дров в его ослабевающее пламя. Огонь разгорался быстро, но так же быстро и затухал. И снова приходилось вставать и подбрасывать пищи огню.
Опять же комарики окаянные... Безусловно, мы пришлись им по вкусу. Хотя, конечно, выбора у них особого не было. Все эти дни мечтаю о кожаных перчатках: руки невыносимо чешутся от бесконечных укусов. И в последнюю ночь только под утро мне удалось поспать часа два.
Открыл глаза, с трудом сел, распрямляя застывшие ноги, и сразу взбодрился: небо чистое! Лишь кое-где неподвижно висели редкие кучевые и перистые облака. Раннее солнце высветлило верхушки деревьев, бросило на траву яркие желтые блики. Наконец мы увидели солнце... Наша Большая поляна, как мы теперь ее называли, мгновенно преобразилась—стала еще просторнее, светлее. Солнце позолотило траву, морщинистую кору старых сосен, заставило свечами вспыхнуть белые стержни берез. Лучистое тепло согревало, наполняя блаженством. Наверное, я был совершенно счастлив в этот момент...
Бросилось в глаза: за ночь на многих березах прибавилось золота. Верно, холодные ночи не проходят даром и для них.
Проснулся Леша. Лежал-лежал, потом сказал: «Я думаю, в том, что мы так сильно мерзнем, сказываются результаты нашего недоедания. Когда человек голодает, у него нарушаются процессы терморегулирования».
— Так бы сразу и сказал! — упрекнул я его. — А то я думал, будто мы мерзнем оттого, что на улице холодно.
— И кроме того, — продолжал Алексей размышлять на прокрустовом ложе, — при голодании в организме уменьшается производство тепла.
Теперь наконец все стало ясно. Коваленко проснулся и долго перекатывался с боку на бок—видно, вставать не хотелось. Даже сообщение о том, что появилось солнце, на него не подействовало. Похоже, он решил про себя: раз солнце появилось, то теперь уж не скроется.
Я решил поставить психологический эксперимент и с его помощью оторвать Толю от ложа. Я спросил, обернувшись к Леше:
— Как думаешь, какова высота этого дерева? — и я кивнул на высоченную лиственницу, росшую метрах в пятидесяти от нашей стоянки.
Алексей не стал вводить меня в заблуждение и ответил честно: «Не знаю».
— А я думаю, пятьдесят, — подбросил я для затравки.
Нос Коваленко тут же появился из-под капюшона, нацелился в указанном направлении и еще с сонной хрипотцой произнес:
— Да будет тебе известно, что в тайге не бывает деревьев выше сорока метров.
— Ну хорошо, тогда сорок, — с готовностью согласился я.
— И сорока в нем нет, — кажется, Толя уже завелся.
— Ну конечно! — в этот возглас я вложил всю иронию, на которую оказался способен.
— Я тебе говорю! Двадцать семь — двадцать восемь метров. Не больше. — Теперь я знал — его уверенность поколебать невозможно.
— А я тебе говорю—метров сорок! — Я нацепил наживку и забросил подальше крючок. Теперь уже недолго ждать—Толя вот-вот поднимется.
— Я тебе точно скажу. — Коваленко раздраженно вскочил на ноги (что, собственно, и было задачей эксперимента), сбросил куртку, ночной колпак, бывший некогда цивильной фетровой шляпой, схватил свою тетрадь в клеточку, вырвал листок и сунул его мне под нос. Этот листок был чист, как свежий снег в ледяной пустыне Антарктиды.
— Ты согласен, что две клеточки—это один сантиметр?—с угрозой спросил Коваленко.
Я чувствовал, что он был готов меня задушить, если бы я сказал «нет». Пришлось согласиться... Но этот вопрос поневоле заставил насторожиться меня: уж не собирается ли он таким эталоном измерять высоту дерева, прикладывая тетрадный листок к стволу, по мере влезания? Осторожно спросил Толю об этом.
Гневно топорща усы, он ответил сквозь зубы:
— Увидишь.
Да. Должен признать, я поступил со своим экспериментом довольно неосмотрительно. Ведь знал же: если перед Коваленко возникнет задача, что-нибудь вроде того, чтобы определить, сколько именно воды вытесняют грибы в котелке или сколько листьев на старой березе, его остановить уже невозможно. Не успокоится, пока не получит точный ответ.
Толя выбрал шест подлиннее из приготовленных для костра, очистил его от сучьев и с помощью листка из тетради отмерил по нему пять метров. Потом взгромоздил шест на плечи и твердым шагом первопроходца направился в чащу, к лиственнице.
— Не надо, Толя! — я крикнул вдогонку. — Ладно! Пускай двадцать семь—двадцать восемь метров! — Но теперь его мог задержать только какой-нибудь мировой катаклизм. Он даже не обернулся.
Дойдя до древа раздора, Толя приложил к его стволу конец шеста и, перекладывая шест по земле, измерил точное расстояние от нас до дерева. Затем он вбил в землю колышек длиной ровно метр на определенном расстоянии от шеста, который он заставил Алексея держать вертикально, присел, сощурив глаз, чтобы соединить воображаемой прямой вершину дерева и концы шеста и кола, мысленно продолжил эту прямую и нашел точку, в которой она приходит к земле.
После этого он сделал несложный чертежик и погрузился в расчеты. Через десять минут он отложил тетрадь и решительно заявил:
— Высота дерева—тридцать четыре метра.—Он был явно недоволен, что так сильно ошибся.
Но и я ошибся ровно на столько же! Так что истина оказалась именно там, где ей быть надлежало: точно посередине.
Покончив с дискуссией на эту жизненно важную тему, мы с миром уселись за трапезу. Каждый съел по три ложки недурного грибного супа. Больше супа не было. Но если бы и был, мы не смогли бы съесть ни ложки еще ни за какие блага на свете. Потом сделали по нескольку глотков отвара из свежей еловой хвои — напиток горький и неприятный, но, как уверял Алексей, весьма полезный.
Чтобы избавиться от его вкуса во рту, пришлось пожевать полусухих ягод рябины, завалявшихся среди прочей лесной шелухи у Леши в кармане.
С тревогой заглядываем в спичечный коробок. Как мы ни экономим, спичек остается все меньше и меньше. Хотя, конечно, размножаться в этом коробке они никак не могли. Подсчитали понесенный урон. Оказалось, за девять дней мы израсходовали одиннадцать спичек. Можно представить себе, как изменится жизнь, когда коробок опустеет... Попытаться добыть огонь трением, когда вокруг все пропитано влагой, — затея бессмысленная...
Решили остаться на этой стоянке еще на день. Очень уж не хотелось уходить от солнца в глухие таежные дебри.
Понежившись немного, Толя взялся доводить свой прибор. На крышке котелка с внутренней стороны на поразительно ровном расстоянии друг от друга он нанес 180 делений. Спрашиваю: «Как это тебе удалось?» Удивление мое при этом самое искреннее. Оказывается, все очень просто: взял веревочку, обернул ее вокруг крышки, отрезал лишнее, так, чтобы она в точности была равна длине окружности крышки. Потом сложил ее пополам, нашел середину и ножом нанес на крышке рисочки.
Таким образом он поделил окружность на четыре равные части. Сложив веревочку еще раз, разделил окружность на восемь частей. И так далее. В результате получился отменный лимб компаса.
Смотрю на прибор и думаю: вот ведь, действительно получилась полезная вещь! Буквально из ничего. Поразительно, сколь изобретателен бывает порой человек... Особенно если этого требуют конкретные обстоятельства жизни. Вспомнились слова Робинзона: «Нужда изощряет изобретательность». Он прав. Как всегда.
Отдохнув немного, Толя снова принялся за работу. Прошло что-то около часа, и он объявил: «Ну вот... Теперь все в порядке. Можно пользоваться».
И сразу же в нашей жизни — мы это почувствовали— возникло нечто похожее на определенность. Мы знали, что находимся на правом берегу Енисея, стало быть, надо идти на запад, чтобы встретиться с ним.
Конечно, мы и не предполагали, как далеко забрались в тайгу, но теперь по крайней мере знали, в какую сторону двигаться. Ручей под сопкой струился почти точно в нужном нам направлении, поэтому решили идти по нему. Должен же он когда-нибудь и куда-нибудь нас привести! И если повезет, и он впадает в речонку, а Толя опять исхитрится и изобретет какое-нибудь рыболовное средство, и если окажется, что в той гипотетической речонке водится хоть какая-то мелочь, тогда, возможно, в наш рацион попадет еще что-нибудь кроме грибов.
Разумеется, мы понимали, что этих «если» слишком уж много, но зато и перспектива попахивала ухой, а не грибным Лешиным супчиком. И кроме того, впервые перед нами забрезжила цель, к которой мы могли устремленно направиться.
За первый солнечный день, которым нас одарила тайга, мы просохли как следует, отогрелись и пришли в себя после продолжительного общения с гнусом. Здесь, наверху сопки, его практически не было: свежий ветер почти без следа выметал эту нечисть.
Как же хорошо, когда солнце гуляет по небу...
Наша Большая поляна—совершенно райское место. Особенно в такую погоду. На макушке сопки и грибов значительно больше. На склонах они встречаются редко, а здесь мы ходим по молодому осиннику и выбираем, какие грибы получше. Много нам не нужно, поэтому мы берем только молоденькие, крепенькие красноголовые. Как-то само собой получилось, что по грибы ходим мы с Толей, а Леша добровольно стал поваром, поэтому вопрос о том, кому готовить, а кому идти по грибы, не возникал никогда.
Мы с Толей собираем грибы с удовольствием. Тут мы с ним стали грибниками-эстетами: наклоняемся только в том случае, если гриб попадается красивый и если есть уверенность в том, что он без червоточины. Еще делаем так: замечаем, где стоит маленький гриб, и даем ему подрасти. А через день-полтора —если, конечно, стоим на месте и не уходим, — когда он становится больше, аккуратно по старой привычке срезаем. Так на нашей плантации выращиваем себе урожай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23