https://wodolei.ru/brands/Kolpa-San/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Детальность карты, живописное описание, обилие подробностей в рассказе Николаева — особенно это «коровье вымя», которое мы должны увидать, — заставляли верить, что он был в описанных им местах. Что же касается самой платины, то многочисленные противоречия в показаниях Николаева внушали подозрения. Казалось, вся история выдумана им, чтобы скрыть действительный источник платины. Все же нельзя было окончательно решить вопрос, не побывав на месте.
Карта и рассказ Николаева значительно облегчали наши поиски. Раньше мы должны были, спустившись с хребта Кех-Тас, искать среди многочисленных речек, впадающих в Чыбагалах, ту, на которой был Николаев. Теперь мы знали ее положение по отношению к Чыбагалаху и к юрте якутов, мимо которых проходит дорога.
Тем не менее цель наша была отдаленная и таинственная: неизвестно, какими путями можно пройти с юга к Чыбагалаху, как далеко до него; существует ли большая река Сюрыктах-Арга, которая, судя по картам, течет параллельно Индигирке от самого Верхоянского хребта и существование которой отрицал Николаев; наконец, где же Чыбагалах Николаева — тот ли это Чыбагалах, который на карте впадает в Индигирку на 65°14' северной широты, или это приток Сюрыктах-Арги. Никто не мог сказать нам в Якутске, можно ли проехать на лошадях в Чыбагалах, есть ли там корм для лошадей, возможно ли достать какое-либо продовольствие для людей. Кроме Николаева, никто там не был, а с юга никто из русских не ездил к низовьям Индигирки. Недаром исследователь Северо-Востока Майдель называл Кех-Тас одним из самых диких и негостеприимных горных районов Якутии.
За последние пятьдесят лет вряд ли какая-либо русская научная экспедиция отправлялась в такой романтической обстановке: белый офицер, нашедший богатые россыпи, план с двумя крестами, таинственный старик проводник, горы в виде коровьего вымени, красные скалы, безлесные суровые хребты, неизвестная страна, грозящая голодом животным и людям, и, наконец, перспектива застрять там, вблизи Полюса холода, на зиму, если захватят в горах осенние снега!
Подготовка экспедиции была начата зимою. Житель Якутска А. Семенов, помогавший уже организации нескольких экспедиций, принял на себя заботы и о нашей. Еще в феврале, во время съезда представителей улусных исполкомов, Семенов договорился с председателем Оймяконского исполкома Индигирским, что тот доставит 70 пудов муки, 10 пудов крупы и 6 пудов масла на Чыбагалах, к имеющейся на реке юрте якутов. Индигирский уехал зимой же обратно, и неизвестно, удалось ли ему отправить продовольствие и вообще имелись ли заказанные продукты в Оймяконе. Неизвестно было также, куда он забросит продовольствие, так как он не имел ясного представления о районе работ экспедиции.
К нашему приезду начали уже закупать лошадей. По совету Семенова я решил иметь собственный караван, ибо цель путешествия была неясна и отдаленна, нельзя было ручаться за возвращение в срок, если вообще можно было говорить, что удастся приехать на лошадях обратно. Для многих знатоков края исполнимость этого проекта казалась очень сомнительной. Они считали, что дольше двух месяцев на одних лошадях идти нельзя: лошади будут совершенно истощены и собьют себе копыта; говорили, что во всяком случае обратно через хребет мы на этих лошадях не пройдем — после первого пересечения хребта они смогут идти только по мягкой дороге. Советов давали очень много, и самых противоречивых. Например, люди, имевшие многолетний опыт, рекомендовали нам переждать «время комара» — недели три, когда лошадям идти невозможно; советовали разделить караван на две части, иначе в горных долинах не найдется достаточно корма. Даже расстояние до Оймякона определялось различно: одними в 800 километров, другими в 1300. Можно себе представить, какое настроение создавалось у нас после этих разговоров, когда мы знали, что до Чыбагалаха не менее 800 километров и что надо идти туда быстрым темпом, иначе назад в Якутск на лошадях мы уже не поспеем.
Особенно много беспокойства было связано с ковкой лошадей. Местные жители в один голос советовали не ковать: кованая лошадь легче проваливается в болотах, барахтаясь, ранит подковами ноги и, наконец, провалившись между корнями деревьев, обрывает подковы вместе с краями копыт, что выводит ее из строя. Между тем нам нужно было сохранить лошадей на четыре месяца и перейти при этом несколько хребтов, из которых Верхоянский очень большой высоты, с большими галечниками по речкам и с обширными каменными «морями» на перевалах. Опыт предыдущих северных экспедиций не мог ничего дать: все они шли северными тундрами. Черский пользовался наемными лошадьми и за два месяца сменил их три раза. После двух бессонных ночей я приказал ковать всех лошадей, кроме трех горных, с крепкими копытами, оставленных на пробу. Как оказалось потом, подковы действительно сохранили нам караван.
Рабочие, которые также были против ковки, очень неохотно повели лошадей в кузницу. Занятие это было не из приятных. Семенов отобрал нам самых крепких и свежих лошадей, «жирных», по местной терминологии («сухие» не выдержали бы дальнего пути); большая часть их никогда не ковалась, и заставить лошадь войти в станок было трудно. После ковки некоторые из лошадей вернулись с ободранными ногами, а рабочие совершенно выбились из сил.
Очень удивило нас местное вьючное снаряжение. Вместо потника якуты делают толстый матрац из сена, сверху прикрывают его мешковиной, к которой пристеган шпагатом слой сена. Двадцать шесть таких потников, привезенных к нам на телеге, показались возом сена, и я вначале отказался принять их, думая, что это ошибка. Но пришлось подчиниться указаниям знатоков, утверждавших, что при дождях в Якутии такие потники лучше: их скорее можно просушить, чем войлочные. Делать было нечего, тем более что войлока в городе не было. Пришлось взять потники («бото»), к ним соответствующее количество грубо сделанных седел («ханка») и пятьсот сорок метров сыромятных ремней, которые должны были заменить веревки. Русские рабочие, привезенные мною из Иркутска и привыкшие к хорошо прилаженному русскому вьюку, глядели с недоверием на это снаряжение; к их большой радости, удалось прикупить для остальных восьми лошадей русские седла. Наконец уже в день отъезда с только что прибывшего парохода купили еще более 200 метров веревки, но и этого не хватило на обвязку вьюков и на поводы для громадного каравана в сорок четыре лошади. Пришлось скупать ремни по нескольку метров у якутов. Всего мы извели за это лето около 1000 метров веревок и ремней!
Снаряжение — малоинтересная для читателя тема — для экспедиции в труднодоступные районы имеет решающее значение. Неудачно снаряженная экспедиция гибнет или принуждена возвратиться, не сделав и десятой доли предполагавшихся исследований. В особенности трудно снаряжать экспедицию в такие дикие места, как предстояло нам, где район и условия работы неизвестны. Здесь нужно решить многое на авось. Таков был, например, вопрос с продовольствием. Неизвестно, завезут ли заказанные продукты на Чыбагалах, а если нет — можно ли достать там что-либо вообще. Но силы нашего каравана ограничены: тридцать две вьючные лошади могут поднять всего 2400 килограммов, по 75 килограммов каждая, — больший вьюк в болотах гибелен. Увеличивать караван нельзя как из-за недостатка денежных средств, так и из-за отсутствия кормов для такого количества животных. Поэтому мы могли взять продовольствия только на полтора месяца (не считая чая, сахара и т. п., запасы которых рассчитаны на четыре месяца). Больше десятка лошадей занимает наше громоздкое снаряжение, в которое кроме обычных палаток, ящиков и сум входит насос и прочий инструмент для разведок, запас подков и прочее. По расчету, мы должны дойти до Чыбагалаха в один месяц, и останется еще продуктов на две недели, чтобы в случае, если не найдем там ничего, пройти в Мому, где живут якуты и, значит, есть мясо. А если задержимся? Ничего, в крайнем случае начнем есть лошадей… (Это блюдо оказалось у нас на столе гораздо раньше, чем мы предполагали).
Рабочие-якуты, которых нанял для нас Семенов, приехали 12-го вместо условленного срока 4 июня, и с ними прибыло заказанное вьючное снаряжение.
15 июня толпа любопытных, собравшаяся в Якутске на левом берегу Лены, с интересом провела два часа, любуясь «захватывающим зрелищем» — погрузкой лошадей на баржу. Мы переправляли наш караван на правый берег Лены, чтобы оттуда выступить на восток, к Верхоянскому хребту.
Лошади, только недавно приведенные из глухих якутских наслегов, никогда не видали пароходов и барж. Поэтому завести их на баржу оказалось тяжелой задачей.
Лошадь под уздцы ведут по узкому и качающемуся трапу. Она упирается, храпит, дико поводит глазами и пятится назад, на твердую землю. Более энергичные встают на дыбы, бьют ногами и падают с мостков в воду. Их выводят на берег и снова тащат на мостки. Но когда лошадь заведена на баржу, дело сделано только наполовину: нужно спустить ее по крутой лестнице в трюм. Лестница так узка, что конь едва втискивается в проход; приходится впятером подхватывать коня веревками под зад и вталкивать его в дверцу. Конь отчаянно бьется и лягается, от ударов новых подков летят во все стороны куски палубы. На берегу толпа зевак приветствует шумными криками каждый «удачный» удар.
Баржа маленькая, и в этот день мы смогли перевезти только половину наших лошадей. До другого берега Лены далеко, и переправа совершается медленно. 16 июня те же мучения и страхи испытала вторая партия лошадей, и только ночью мы подошли к низкому правому берегу Лены.
Первый день пришлось посвятить прилаживанию седел и потников и связыванию груза в тюки-боковики по 30 килограммов каждый. Разгорались жаркие споры о превосходстве того или другого способа навьючивания и треножения лошадей. В нашем караване четверо русских рабочих и четверо якутов, и каждый считает, что тот способ, к которому он привык, наилучший. Чтобы прекратить эти споры, я предоставил каждому право вьючить коней своей связки, как он хочет. К концу лета якуты признали преимущество русской обвязки вьюков, а русские убедились, что, например, для тяжелых ящиков очень хорош толстый якутский потник из сена.
Якутский «бото» на первый взгляд очень ненадежен. Кажется, что после нескольких дней пути он развалится; но нет, мы идем день за днем, а «бото» держатся, и только иногда приходится прибавить немного свежего сена и снова простегать их.
17 июня к шести часам вечера все боковики связаны и разложены парами. Начинают ловить и распределять лошадей, каждый рабочий поведет за собой связку из четырех или пяти лошадей. Лошади, необъезженные, дикие, злые, храпят и бьются. Но якуты выбирают себе самых диких; они знают, что это самые сильные, эти лошади лучше вынесут тяжелую дорогу. Русские рабочие менее опытны в дальних переездах по горно-таежным местам и берут тех коней, которых легче вьючить.
А это дело очень трудное: лошади совсем не хотят вьючиться. Несколько человек держат коня на растянутых ремнях, наваливают вьюк, опасливо стягивают подпругу, но, как только вьючка закончена и коня собираются привязать к дереву, он делает дикий прыжок, ремни рвутся, конь мчится по кустам, сбрасывая вьюк и поддавая задом. Рабочие вскакивают на верховых лошадей, бросаются в погоню и ловят беглеца, иногда за несколько километров от стана.
К двенадцати часам ночи покоренных лошадей начинают связывать в связки по пяти. Но, испугавшись соседних вьюков, вся связка сбивается, лошади и кладь перепутываются, ремни рвутся, и обезумевшие животные вновь мчатся по лугам и кустам.
Пришлось отправлять каждую связку отдельно, не ожидая остальных.
Особенно много хлопот доставила связка якута Иннокентия. Он лучший наездник нашего каравана и выбрал себе самых диких коней. Красивее и сильнее всех Мышка — мышастый верхоянский конь, который впоследствии до самого последнего дня пути сохранил свои силы и начинал каждое утро несколькими прыжками с тяжелым вьюком. Хороша и Рыжка — худощавая, ярко-рыжая, злая и хитрая лошадь.
И когда все связки уже ушли, мы все еще возились с Иннокентием и его лошадьми. Связка сбилась в кучу, разорвала поводья, одна белая лошадь умчалась с вьюком в глубь берега, две лошади спутались и упали вместе. Наш техник Чернов бросается к ним и, лежа вместе с лошадьми, держит их за шеи. Убежавшую лошадь Иннокентий находит только в шести километрах, а за это время обрывается другая лошадь, и долгое время мы стараемся подманить и поймать ее.
Только в пять часов утра, через полсуток после начала вьючки, выступает в путь последняя связка. В 16 километрах от берега на Охотском тракте у первого аласа находим наш караван на отдыхе.
Страна между Леной и Алданом — плоская возвышенность, покрытая лесом. А в этом лесу бесчисленное множество аласов — округлых полян, поросших травой. В середине некоторых аласов лежат озера; раньше они занимали все аласы, но теперь многие озера исчезли.
Вокруг аласов, представляющих великолепные пастбища для скота, обычно и жили якуты. Их жилища были расположены далеко одно от другого, и лишь вокруг больших аласов встречались рядом три-четыре юрты.
Чтобы скорее утомить лошадей и сделать их более покорными, мы простояли у первого аласа всего несколько часов и двинулись дальше по Охотскому тракту. Сухо, дождей нет, и дорога крепкая, почти похожая на парковую аллею.
После переезда по тенистому лесу мы выезжаем на изумрудные свежие весенние луга следующего аласа, и потом дорога снова уводит нас в лес.
Лошади после нескольких переходов понемногу начали успокаиваться, и связки идут стройно одна за другой, растянувшись далеко по дороге. Мы также приходим понемногу в себя после страды первых дней, когда приходилось идти и днем и ночью. Слышится уже песенка, которую распевает тот или другой верховой, ведя за собой связку коней.
Навстречу попадаются верховые якуты. Мохнатая коренастая лошаденка, большей частью белая, стремена короткие, седло высокое, похожее на казахское.
1 2 3 4 5 6 7 8 9


А-П

П-Я