Раввин заметил нарушение и попытался произвести, как сказал бы Беня, «иерархическую садку».
— Еще раз со мной заговоришь, — медленно и внятно сказал я (он плохо знал английский), — расскажу твоему начальству, что ты в пьяном виде готовил Пасху.
Еврейская пасха — праздник годовщины исхода из Египта. В память о тяготах вновь обретенной свободы в эти дни полагается есть только мацу, испеченную из пресного теста. Раввины средневековья ввели правило, по которому в эти дни в доме не должно быть ни крошки обычного хлеба — а в условиях ресторана это требует мероприятий, по сравнению с которыми дезактивация после утечки радиоактивной красной ртути кажется рядовым смахиванием пыли тряпочкой. Наш раввин в этот самый ответственный для него день года нализался как известное нечистое животное с пятачком, что теперь дало мне возможность его подловить. Больше он со мной не общался, но то и дело бросал украдкой полные ненависти взгляды.
Что касается самого праздника, то связанные с ним обряды удивительно красивы, особенно в исполнении йеменских и сефардийских семей. В «Принцессе» я имел возможность наблюдать их в разных вариантах и получил большое удовольствие.
Прежде, чем совершить собственный исход, я должен был воспользоваться тем обстоятельством, что набрал за первый месяц работы довольно приличную сумму. Она была тем больше, что я разработал кое-какие операции с пластиковой карточкой, которая позволяла автоматически регистрировать время прихода и ухода с работы, и деньги мне шли за 28-30 часов в сутки. Взяв справку о доходах, я пошел с Беней в банк и выступил в роли гаранта его благонадежности. Беня взял ссуду (как говорят в Израиле, «залез в минус»), и заказал в Тель-Авиве «форд». «В минусе» живут все в стране, но размер долга, который вам позволит банк, зависит от вашей зарплаты, репутации и наличия гарантов. Благодаря мне Беня смог увеличить свой «минус» с тысячи долларов до трех.
Потом я пошел с Давидом в другой банк и повторил ту же операцию, чтобы дать ему возможность купить «Ниву».
Больше в «Принцессе» меня ничего не задерживало. Выходить на работу после 31 марта не было смысла, потому что за первое апреля зарплату я получил бы только седьмого мая. Забрав в квартирке вещи, я укатил последним автобусом в Хай-Бар, надеясь дождаться там седьмого апреля, получить деньги за март, и с пришедшим к тому времени паспортом уплыть на пароме Хайфа-Одесса.
Ане я сказал, что уезжаю через пару дней. Кажется, мне удалось убедить ее, что это она меня бросает. Впрочем, мы не особенно переживали из-за расставания.
Хорошо, когда все кончается само собой.
От автобусной остановки до Бениного дома два километра. Я шел сквозь теплую ночь, причудливые тени акаций лежали на песке, впереди светилась искорка освещенного окна. Нет ничего на свете лучше свободы!
Что ж, настала пора поднимать якоря.
Мачты ждут парусов, чтоб запеть на ветру, В путь зовут меня снова другие моря, И опять я вступаю все в ту же игру.
Может быть, ты не вспомнишь меня никогда, Может, вспомнишь разок, но уже все равно:
Нас разделит надолго Большая вода, Вновь увидеть тебя вряд ли мне суждено.
Все могло быть иначе, но поздно теперь О несбывшемся нам говорить и гадать.
В нашей жизни и так слишком много потерь, Что не стало твоим, будет легче отдать.
Да, наверное, лучше, что сможешь сейчас Ты меня позабыть без печали и слез, Словно не было встреч этих кратких у нас, Словно я тебя в сердце своем не унес.
13. Богатый бездельник
Как начинается устав израильской армии?
1. Запрещается отвечать вопросом на вопрос.
Анекдот.
Начались дни, полные сладостной лени, дружеских пьянок, прощальных вылазок по окрестностям. Тепа и Шарик, два маленьких пушистых щеночка, привезенных Бене из Тбилиси, сопровождали нас в прогулках. Весенний пролет птиц превратился в совершенно феерическое зрелище. Над нами проносились тысячные стаи аистов, журавлиные клинья, тучи мелких птиц. Кустарник наполнился голосами кукушек.
Возле Хай-Бара разбили походный лагерь birdwatcher'ы в полном составе, прибывшие на День Тювика.
Тювик — редкий маленький ястреб, гнездящийся на Дону и Северном Кавказе. Все тювики, сколько их ни есть на свете, пролетают над Аравой за один-два весенних дня, обычно одним громадным роем. Всем любителям птиц, приезжающим в Эйлат, показывают фотографию во всю стену BW-центра, запечатлевшую несколько тысяч парящих тювиков, и предлагают найти на ней единственного ястреба-перепелятника.
Мне лично на это понадобилось полминуты, а рекорд — десять секунд.
Картина действительно замечательная — столько хищных птиц сразу не увидишь нигде в мире. Когда суперстая тювиков величественно проплыла над нашими головами, мы с Реувеном и ребятами даже дерябнули на радостях. Они помчались в Эйлат — проявлять снятые широкоугольником фотографии и подсчитывать на них ястребов, а мы с Беней принялись готовить джип к заду-манной нами большой вылазке на север страны.
Беня наконец показал мне Маринку — у него неплохой вкус. Для меня он пригласил из Иерусалима молоденькую девчушку по имени Оленька.
— Она только год назад приехала, совсем одна, без мамы, без папы, — сказал он. — Славная девочка, а вынуждена жить со старым козлом-израильтянином. Ты уж поласковее с ней, бедняжкой.
Мне показалось, что девушка с такими данными могла бы найти кого-нибудь получше, чем сорокалетний хозяин судоремонтного заводика, но ничего не поделаешь:
«русская» — значит, второй сорт, даже если у тебя фигурка манекенщицы и лицо голливудской кинозвезды плюс свеженький диплом Физтеха. Мне не пришлось специально стараться, чтобы быть с Оленькой поласковее. Она, видимо, совсем забыла, чего можно ожидать от сверстника, поэтому реагировала на мой сексуальный энтузиазм с радостным удивлением, несколько меня смущавшим.
Короче говоря, мы втиснулись в джип и помчались на север. Редкая травка, пробившаяся кое-где по дну Аравы, успела выгореть на солнце. Неужели я больше никогда не увижу эти чудесные края — гигантский разлом земной коры, отделяющий Европу от Азии и двадцатый век от четырнадцатого, царящего в арабском мире? Эти разноцветные горы, синеву Мертвого моря, заманчивые каньоны, уходящие вглубь плато…
Мы остановились в Эйн-Геди, под высоким водопадом, срывавшимся в заросшую тропической зеленью скальную чашу. В пещере под водопадом когда-то скрывался молодой Давид, тогда еще не царь, а через тысячу лет — Бар-Кохба, руководитель восстания, вошедшего в историю как Вторая Иудейская война. Он долго считался сказочным персонажем, вроде Ильи Муромца или Робин Гуда, пока археологи не нашли в какой-то из пещер сумку с его письмами. Их можно почитать в одном из иерусалимских музеев.
Каждая гора, каждое вади в этих краях — место бесчисленных битв, библейских сюжетов, партизанских войн и отчаянных подвигов. На скалистой горе виднеются остатки Масады — зимнего дворца Ирода Великого, который в Первую Иудейскую войну римский легион не мог взять в течение трех лет. В конце концов римляне пригнали несколько тысяч рабов и заставили их насыпать наклонный вал до самой вершины.
Девятьсот защитников покончили с собой, предпочтя смерть рабству.
А вот и черные норы в скалах над берегом — пещеры Хирбет Кумран. Там были найдены знаменитые свитки Мертвого моря, доказавшие, что все идеи, приписываемые Христу, имели хождение у сектантов еще во втором веке до Рождества. К сожалению, их изучение быстро свернули, поскольку многие свитки оказались в распоряжении христианских университетов.
Иерихон — самый древний город на земле, во всяком случае, по археологическим данным. Раскопки, остатки дворцов,спрятанные в ущельях монастыри времен крестовых походов… Почему эти места, одни из самых бесплодных и неприютных на свете, так упорно влекли к себе всех завоевателей? Зачем им серые холмы, корявые деревья, редкая травка, россыпи камней? И сколько еще войн ждет бедную маленькую Палестину, ставшую излюбленной жертвой сразу трех мировых религий?
Теперь мы ехали вверх по реке Иордан, окаймленной хилыми тугаями и тростником.
Аборигены провожали нас злыми взглядами — мы были на «территориях». Изредка мы обгоняли автобусы с новоиспеченными баптистами, желавшими принять крещение на том месте, где якобы Иоанн крестил Христа (интересно, кто может его точно знать?) Эту часть страны арабы называют Западным Берегом или Западной Иорданией, а евреи — Шомрон (Самарией). Палестинцы, кстати, считают себя потомками самаритян, живших здесь еще до прихода евреев, только воспринявшими арабский язык и ислам. Анализы ДНК, впрочем, показывают, что они все-таки арабы, хотя и с примесью сирийской крови. Настоящих самаритян осталось всего около сотни, они говорят на арамейском (древнесирийском) языке и исповедуют своеобразный вариант иудаизма, основанный на почитании священных гор.
Двигаясь от одного исторического памятника к другому, мы потихоньку достигли Зеленого Израиля — зоны средиземноморской растительности. С конца февраля до начала мая это, по сути, одна громадная клумба — неописуемое море цветов, от которого поднимаются в небо почти видимые волны аромата. Подземный лабиринт Мегиддо (Армагеддона), некрополь Бет-Шеарим, развалины трехтысячелетних синагог, от которых остались лишь колонны и мозаичные полы — есть, что посмотреть.
Мы поужинали в Назарете, застроенном мрачными официальными миссиями разных церквей в смешанном сталинско-кайзеровском стиле, и поднялись на вершину горы Табор (Хар Тавор). Среди вековой дубравы расположен один из самых древних в мире христианских монастырей, а у подножия шумит Нацерат-Илит — нищий арабский городок. Переночевав среди цветущих цикламенов, мы наутро были разбужены одновременно звоном колоколов, протяжными криками муэдзинов и стуком панцирей — у черепах начался брачный сезон.
Синяя гладь озера Кинерет неожиданно возникла за поворотом шоссе. За ним виднелись снега Голанских высот — они не стаивают до конца апреля. Позавтракали мы в Капернауме теми самыми пескарями, которых, если верить «Наутилусу», ловил апостол Андрей. Стараясь не пропустить ни одного древнего города, храма или амфитеатра, мы потихоньку проехали всю долину Хула, обожаемую birdwatcher'ами за ее пеликанов, цапель, зимородков и прочих обитателей тростников. Вот и Кирьят-Шемона, город, который так любит обстреливать с ливанской территории «Хезболла». После каждого обстрела израильтяне бомбят ближайшие к предполагаемому месту расположения арабских «катюш» ливанские деревни, но ребят из «Хезболлы» такие мелочи совершенно не волнуют — дело ислама важнее.
Наконец мы достигли горы Хермон — самой северной точки Израиля. Снега было мало, и покататься на горных лыжах нам толком не удалось, но вид с вершины был достаточной наградой. На север уходили хребты Антиливана, левее за долиной Бекаа виднелось Ливанское нагорье, к востоку можно было разглядеть облачко смога над Дамаском, а далеко на юге — чашу Кинерета среди гор Галилеи.
Земля Голан обильно полита еврейской кровью. Во время Войны Судного дня почти полностью мобилизованному мужскому населению страны чудом удалось остановить десятикратно превосходящие арабские армии, обученные и до зубов вооруженные добрыми советскими друзьями. Даже сами арабы не скрывали, что намерены полностью очистить Палестину от неверных. Потом, правда, израильская армия дошла почти до Дамаска и Каира. Но благодаря пропаганде арабы свято верят, что они были близки к победе и только прекращение огня под давлением Запада спасло Израиль от разгрома.
Правители арабских стран сами себя загнали в ловушку. Они так долго вбивали в голову подданным, что евреи — кучка американских наемников, которые зарабатывают на жизнь убийством ни в чем не повинных мусульман и подлежат безусловному уничтожению, что теперь, когда времена изменились, очень трудно сменить курс — даже ради перспективы израильских и западных подачек.
Но не будем судить арабов по нашим меркам. Эти люди ни в чем не виноваты, просто они живут в другом времени — в Средневековье с его логикой поведения, моральными установками и кодексом чести. Если еврейский экстремист расстреливает из автомата арабов, он совершает грязное убийство, и ему нет оправдания. Но если араб взрывает бомбу в автобусе, это рыцарский подвиг — Айвенго и самурай дома Тайра, Неистовый Роланд и Гуннар из Торнхейма поняли бы его и признали своим.
И все же… Я — космополит двадцатого века, отнюдь не сионист, и к покойному Рабину как к человеку отношусь с большой симпатией. Но когда я думаю о том, что он готов был отдать арабам Голанские высоты, мне мучительно не хватает рифленой рукоятки автомата в правой руке. Пусть я готов всеми правдами и неправдами косить от израильской армии так же, как кошу от российской, а жизнью своей очень дорожу и рисковать без нужды не люблю, но если дело дойдет до новой войны, найду, куда податься и чем заняться.
— Зря ты так не хочешь в армию, — говорил Беня. — Это тебе не Совок. Я-то сам был лишь на сборах, но мой приятель Вася служил на Голанах. У них в части были только русские и один израильтянин. Каждый раз в душевой они смеялись над его обрезанным членом, так что в конце концов он перевелся в другое место. Три года безделья на хорошем питании — только подумай!
— Нет. Три года на одном месте я не выдержу. И вообще, это слишком долго. Мне ведь двадцать четыре года, не так уж много осталось. Да и не вписываюсь я в организованную структуру.
Это была правда. Когда однажды я попал на месяц на сборы, все командование лезло на стены. Как ни старался я быть тише воды, ниже травы, ни одно происшествие без меня почему-то не обходилось. Нет, не место мне в армии мирного времени.
Городок Цфат, стоящий на вершине холма — центр каббалистов, мистиков всех толков, богословов и неформальных теологов. И, конечно, стратегическая высотка, со всеми вытекающими последствиями. В городском парке на постаменте стоит «Давидка» — памятник отчаянной еврейской находчивости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23