- Мингрелы, - пробормотал Кристапович.
- Чего? - удивился Николай. - Ты, что ли, знаешь этих?
- Дальше давай, - буркнул Мишка, уже вжимая "опель", нескладно
поворачивающийся длинным серым телом с тяжелым крупом багажника, в
грязнейшие переулки возле Донского монастыря, виляя по задворкам и тупикам
Шаболовки и притормаживая на Якиманке.
- Тот, что вышел, взял ее под руку и говорит с акцентом: "Барышня,
садитесь в машину быстренько. Вас ждут в одном месте по важному для вас
делу". Ну, Файка дернулась, совсем стала белая и садится молча. А я этого,
конечно, за ривьеру левой, правой к яблочку...
- Не ври, - опять буркнул Мишка. Машина уже выбиралась к Солянке,
пробуравив трущобы Зарядья, буксовала в талой грязи на спусках к реке,
въезжала в глухой двор, и Колька с удивлением обнаружил, что по его
короткому и неточному описанию Мишка сразу нашел Файкин подвал -
остановились точно напротив, в подворотне через улицу. Они сидели в
"опеле", мотор тихо пел, Колька быстро заканчивал рассказ:
- Ну, не за яблочко, но за ривьеру - точно, и говорю, так, мол, тебя,
и так, в рот и в глаз, отпусти даму, фрай. А он засмеялся, в рыло мне
книжку красную сунул и говорит: "Иди, командир, иди. Идите, товарищ, не
мешайте органам выполнять свои функции..." Или вроде этого - вежливо,
сука. И с места рванули...
- От центра поехали? - спросил Мишка. - Ага. - Колька уже спускался
следом за другом в подвал. Кристапович шел, будто домой к себе. У двери
остановился, посветил плоским фонарем - с косяка тянулась веревочка под
наклеенную на раму двери бумажку с фиолетовым оттиском. - Видел? спросил
Мишка. - Знакомая картинка. Помню я их штемпеля...
- Они? - выдохом шепнул Николай. Кристапович не ответил, и так все
было ясно. Откинул крышку фонарика со сдвижными цветными стеклами, поднес
ближе к бумажке лампочку в жестяном полированном рефлекторчике -
вспомнился гиперболоид, соблазнительная легкость этой гениальной выдумки,
непреодолимое желание попробовать сделать у тогдашнего, десятилетнем...
Бумажка отклеилась и, легко колеблясь, повисла на веревочке. Отворили под
тревожные вздохи Николая дверь, вошли.
- Тебе на дежурство когда? - спросил Мишка.
- Сегодня в ночь, в семь заступаю, - Колька с удивлением, будто в
первый раз здесь, оглядывался. - Слышь, Мишка, смотри, порядок какой, как
мы оставили. Что ж, они и шмона не делали?
- Конечно, нет. - Кристапович досадливо пожал плечами. - Зачем обыск,
если они просто девку для хозяина взяли? Чет у нее искать? Да если бы они
поискали, нам здесь делать нечего было бы.
Колька без видимого усилия вытащил, не скребя по полу, на весу, из
угла железную кровать. Что-то знакомое показалось Мишке в этом стальном
ложе, хотя что удивительного - все одинаковые: спинки в разводах
коричневой краски под дуб, половины шаров нет - свинчены, подзор не первой
свежести, а кое-где и прямо со следами Колькиных же сапог. Мишка с
удовольствием смотрел, как Колька несет эту гордость советской индустрии -
не напрягаясь. Ни вражеские осколки, ни родная горькая не поломали
устойчивое самохваловское здоровье. Под кроватью пол оказался неожиданно
чистым, ни бот драных, ни трусов скомканных - дощатый настил в крупную
щель. Колька сунул руку в карман, вытащил простую финку с наборной
веселенькой ручкой, подковырнул крайнюю к стене доску и пошел отдирать их
одну за другой - каждая на двух некрепких гвоздях.
- Ну, вы конспираторы, - засмеялся Кристапович. - Им и искать бы не
пришлось, от дверей бы увидели, если бы стали смотреть.
- Да чего прятать-то было? - прокряхтел Колька, вытаскивая из
неглубокого подпола докторский баул из сильно облупленного крашеного
брезента. - От кого? Жженый бухгалтер притащит треть артельской выручки,
которую они этим бандюгам сдавали...
- Рэкет, - про себя как бы сказал Мишка, но Колька услыхал.
- Чего?! - изумился он. Какой там к херам... не знаю, что ты
бормочешь, а знаю, что сдавали эти инвалиды банде треть, чтобы жить
спокойно. Два раза им кассу обчистили, мильтоны потыкались-потыкались, да
и в сторону - мол, "черная кошка" действует, а против нее мы, дескать,
пока не стоим... Ну, паленый бухгалтер и придумал - нашел этих,
договорился, им треть - они больше артель и не трогают...
- Я понял уже, - сказал Мишка. - Лучше еще раз опиши, кто деньги
забирал.
- Кто! - возмутился Колька. - Хрен в пальто, вот кто. Я ж тебе уже
говорил: свои пять процентов Файка отмусолит, которые ей за передачу, за
прямую связь и риск, а остальное на ночь под кровать, а утром - ни свет ни
заря - тот заявляется, линдач, молча под кровать, молча в чемоданчик
пересыпет, молча на выход...
- Прямо и тебя не опасался? - спросил Мишка.
- Один раз прямо из-под нас доставал, гнида, - засмеялся Колька, - я
и слезть-то с нее не успел... Хотел ему по фотке приложить, да он с тебя,
а то и подлиннее, и при пушке, так я думаю - перетерплю, не отвалится, а
то ведь ухлопает...
- Точно его вспомни, весь портрет, - приказал Мишка, и Колька,
рассовывая по карманам трудно сворачивающиеся пачки сотенных, извлеченные
из баула, а не помещающиеся передавая Мишке, забубнил:
- Волосы черные, как приклеенные, гладкие, сзади - висят - ну,
Тарзан, как положено - пиджак коричневый в клетку, плечи - во, на жопе
разрез, дудочки зеленые, полботинки на белом каучуке... Ну, стиляга и все,
что ты, в "Крокодиле" не видал их? Сверху не то макинтош, не то халат...
- Плащ, - поправил Кристапович. - А лицо, особенное что-нибудь есть в
лице? Что ты все о шмотках, он же переодеться может.
Видимо, мысль о том, что у человека может быть не один костюм, не
приходила ранее в голову Кольки. Он задумался, хлопнул несколько раз
короткими белыми ресницами.
- Шрамов вроде нету... вот! Губы у него... ну... такие, - он
попытался вывернуть свои, - как у Поля Робсона, понял?
- Понял, - сказал Мишка. Вроде бы такого парня он встречал в кафе, а
может, и кажется... Они вышли, заперли дверь, Михаил послюнил бумажку,
погрел ее снова фонариком, прилепил на место. Глянул на квадратную "доксу"
- до Колькиного дежурства оставалось тридцать пять минут. Поехали к
министерству на Басманной, метров за двести остановились.
- Ты все помнишь? - спросил Мишка.
- Все, - решительно ответил Колька. По дороге они успели взять
шкалик, Колька окончательно поправился, загрыз чесночиной - и теперь сидел
прямой, розовый, спокойный. Снова их блокгауз отбит, снова Мишка
командует, и скоро они пойдут в избу, будут хлебать затируху, а то и щи, а
потом Мишкина маманя будет дочитывать им про безумного Гаттераса... - Все
помню. Среди дежурства звонок, быстро навожу хай, мол, у Файки беда, сама
неизвестно где, звонил кто-то из соседей, делаю им психа, под шум
сматываюсь в форме и с пугачом, в такси до Солянки, в подъезд, через
черный ход в Подколокольный, опять в такси, до Бронной... Так?
- Так, - кивнул Кристапович. Молча и быстро переложили деньги в
валявшуюся на полу между сиденьями Мишкину балетку. Мишка вздохнул, глядя,
как выбирается из машины Колька, потянул его за рукав снова внутрь:
- Ну, уже не боишься?
Колька заржал как-то слишком весело:
- А когда я боялся? Я боюсь?! Мишаня, а тебя накатиком не заваливало?
А ты в своей сраной разведке перед заградотрядом на мины ходил? А меня
заваливало, понял, я ходил, понял?! Я ничего не боюсь, понял?! Мне на
них...
Высвободил рукав, пошел, обернулся и крикнул на всю быстро темнеющую
под осенним слезливым небом улицу:
- Не бздимо, перезимуем! - и скрылся за углом.
А Михаил переждал светофор, бросил папиросу в окно - и рванул на
Сретенку, к себе. То есть, к Нинке.
Нинка лежала в постели, одеяло натянуто на голову, ноги торчат.
- С работы твоей звонили, - сказала она из-под одеяла, не меняя позы.
- Судом грозили за прогул. Я сказала - заболел ты. Справку Дора Исааковна
сделает... Пока ее с работы не погнали...
Михаил откинул одеяло. Нинка немедленно перевернулась на спину, прямо
и светло посмотрела ему в глаза. Груди сплющились и развалились на
стороны, запал живот - худа была Нинка, а для своих двадцати восьми и
телом жидковата, курила много, валялась допоздна, налегала на "три
семерки" и жирное печенье "птифур", вечно засорявшее колючими крошками
постель, а шло все не в коня корм, ребра и ключицы торчали, а от дурной
жизни только кожа повисала. И при этом - непонятная была в этой девке
какая-то штука, от которой многие чумели, да и Михаил был ей подвержен...
Как сказал однажды аккордеонист из колизеевского оркестра, много чего
повидавший мужик, чудом уцелевший поляк из Львова: "Не то пшиемно, же пани
хце запердоличь, а то, же хце завше..." Мишка понял не все слова, но со
смыслом был вынужден согласиться...
- Потом, потом, Нина, потом, - тихо и серьезно сказал он, и Нинкины
глаза сразу потемнели, ушла прозрачность. - Потом, милая, сейчас не до
того. Ты бы оделась, а?.. Насчет справки - умница. Только бы Дора успела,
а то доберутся и до этой несчастной убийцы в белом халате... Теперь вот
что, нужен паспорт женский, молодой, лучше татарка. Сделает твой Яцек? Он
же там через каких-то своих делал кому-то? Да не моя это баба, молчи,
молчи, не моя, это дело, поняла?! Дальше: я весь день болею, лежу здесь.
Соседям скажи - с желудком что-то, мол, не беспокойте его...
- Много они тебя беспокоят, - Нинка слушала внимательно, не
удивляясь. Попеть пяток лет в "Колизее" - ко всему привыкнешь...
- Что бы ни случилось, - продолжал Михаил, - меня не ищи. Спросят -
да, бывал, больше не заходит, ничего не знаю. Но, надеюсь, - не спросят...
Сейчас соседи дома?
- Нет никого, - Нинка уже сидела в постели, подтянув к груди нот,
оглядывалась в поисках халата. Мишка отвернулся - она уж и вовсе
отключилась вроде, о делах думает, а села все-таки так, что и грудь
подтянулась, и что нужно - видно... Зараза...
В это же мгновение Мишка невесть каким слухом поймал - открывается в
дальней дали необозримого коридора входная дверь, тихо идут... двое или
трое... идут. "Умник, Мишка! - про себя крикнул Кристапович. - Умник, взял
из машины бульдожку!" И уже повалил одуревшую сразу Нинку, взгромоздился
сверху, потянул на спину одеяло до самого затылка, ноги поджал - так что
вылезли наружу только Нинкины голые, и, поднимаясь и опускаясь под одеялом
самым недвусмысленным образом, чтобы и от двери было видно, чем люди
занимаются, прямо в лицо женщине раздельно выговорил: "Это за мной, не
бойся, молчи..." Револьвер уже держал в левой, не слишком сильно
упирающейся в простыню руке, правую приготовил к главному толчку.
Двое уже вошли в комнату, интеллигентного тембра насмешливый голос
протянул по-малаховски:
- Приитнава апп-тита, Миш...
Тут же в шею, прямо в подзатылочную ямку уперся ствол - судя по
ширине трубы, чуть ли не с водопроводную, "люгер" или "маузер". Прием под
это дело шел классически, но кроме тех, кто в свое время достаточно
почитал всякой ерунды, никто этой сыщицкой уловки не знал. Мишка как бы от
ужаса чуть дернул головой, прижав затылок как можно крепче к стволу, на
секунду как бы обмяк и - изо всех сил, уже почти ощущая входящую в мозги
пулю, ударил головой назад, одновременно поворачивая ее резко влево, так
что ствол сразу ушел в сторону, почти не почувствовав содранной металлом
кожи, услышал стук упавшем и, судя по звуку, сразу уехавшего с
прикроватного половичка под кровать пистолета, и без интервала, почти
наугад, но все же успев увидеть и оценить главные расстояния - четыре пули
подряд над их головами, и всей тяжестью американской офицерской бутсы,
извернувшись, но продолжая опираться на кровать правой рукой - по зеленым
дудочкам, под самую развилку, и коротеньким рыльцем бульдожки второму
поперек переносицы, чтобы сразу кровь в глаза, и снова первого, уже
поднявшегося, с поворотом спиной, каблуком чуть правее нижней пуговицы
клетчатого коричневого пиджака, по затылку просто кулаком, и второго,
ослепшего, кольцом рукоятки прямо сверху, по макушке, чуть сзади
заходящего на лысину красно-пергаментного термитного ожога, по съехавшей
мятой шапке, и прыжок к двери, и Нинке - "Одевайся, иди в коридор, если
соседи придут - чтобы никто ни о чем!", и, пропустив обезумевшую, в
немецком халате наизнанку, задравшемся выше задницы, успокоив дыхание -
им:
- За "приятного аппетита" - спасибо, но запомните: порядочные люди
этим делом днем не занимаются. Теперь слушаю вас.
Стиляга опомнился первым: помоложе, покрепче, да и "ванюшей" не
паленый. Сел на полу, осмотрелся, с омерзением задержался взглядом на
собственных мокрых штанах, подавился рвотой, обтер негритянские, да еще и
в темных каких-то пятнах, вроде веснушек, губы. Выговорил неразборчиво:
- Молодец, Миша, - кое-как собрался, переполз на стул, глянул на
покачивающиеся у двери два ствола, короткий Мишкиного "кадета" и тяжелый
своего "люгера". - Слушаешь, значит... Ну, ладно... Где татарка?
- Не ваше дело, юноша, - строго ответил Кристапович и вдруг
сообразил, что между ними и разница по возрасту - года три, не больше.
Улыбнулся - скорее не искренне, а специально, чтобы полный страх навести.
- Татарка там, где надо. Слушаю дальше.
- Деньги отдай, Миша, они не мои, меня кончат за них, - тихо попросил
стиляга. - И нас отпусти, а мы тебя больше искать не будем и народ
серьезный на тебя не выведем. Ты что, думаешь, на тебя умельца не
найдется? Найдется, Миша, не мне чета. Твои яйца трещать будут...
- Глупый ты, малый, - все так же строго сказал Кристапович. - Трещат
у того, кто их в чужую дверь сует. А раз у тебя умных предложений нет, ты
теперь своим другом займись, потом я тебе свой план сообщу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18