Все обошлось. Даже наоборот. Я испытала восторг. Я была восхищена и зачарована. (Конечно, анестезия вызвала небольшую интоксикацию.) И когда одним быстрым движением скальпеля хирург освободил меня от ненавистного пениса, я потрясла всех, запев вдруг, не знаю почему, первые строчки из «Я снова увижу тебя», песни, меньше всего подходившей к переживаемому мною моменту, смысл которого состоял как раз в том, что я больше никогда не увижу это, по крайней мере в том виде, в каком его видел Майрон.
Тем не менее я была горда собой и ни на минуту не усомнилась в выбранном мною пути к уникальности. Жизнь, однако, способна внести коррективы в любые планы. Например, я верила, что за время, прошедшее от операции до насилия над Расти, я стала Женщиной-Триумфатором, осуществляющей полную власть над мужчинами, как те когда-то повелевали Майроном. К моему удивлению, полная и безоговорочная победа над Расти не принесла мне ожидаемой гордости. Я обнаружила, что мужчины перестали меня интересовать и в этом, и в любом ином смысле. Я просто прошла мимо них, как существо из другого мира, мутант, утративший прежний облик, чтобы переродиться в нечто совершенно новое, не похожее ни на себя самого, ни на какое-либо другое человеческое существо. Если я сейчас и думала о власти над другим человеком, то только о том, как заставить Мэри-Энн полюбить меня, а я готова была любить ее – пусть даже не обладая ею – до конца моих дней.
Можно представить мое смятение, когда однажды она опять сказала о том, что на самом деле чувствовала (и о чем мне было известно все это время, хотя я и отказывалась признаться в этом даже себе): «Если бы только ты была мужчиной, Майра, я бы так тебя любила».
Удар, которого ждешь, более чувствителен, чем удар неожиданный. Я отшатнулась от нее, словно обжегшись.
– Любовь – это не только секс, – еле слышно проговорила я.
– О, я знаю. И я люблю тебя. Мне даже нравится, когда ты меня трогаешь. Но только не там, – добавила она рассудительно. – Я только с парнем могу это делать. Такая уж я есть.
– С Расти?
Она закрыла глаза, нахмурившись от нахлынувших на нее воспоминаний.
– Нет, с Расти все кончено. С кем-то… вроде него, – ее лицо посветлело. – Таких, как он, мало.
– Мало? В любом гараже ты найдешь пару-тройку таких, как Расти.
Она покачала головой.
– Нет, он особенный. Большинство парней хотят только брать. Он – нет. Он очень нежный, и мне это нравится. Он не похож на других. Нет. Мой первый парень в школе вызвал у меня отвращение. Он был как маньяк, ей-богу! – она содрогнулась от воспоминаний. – Забавно, но вы напоминаете мне Расти, когда трогаете меня.
Когда я пишу эти строки, сидя за карточным столом лицом к «Шато Мормон» и безмолвно вращающейся танцовщице, я чувствую, как слезы наполняют мои глаза. Что же мне делать?
Рандольф здесь не поможет. Утром я встретила его у Уилла Райта на Стрипе недалеко от «Ларю» . Он уже почти осилил двойную порцию шоколадного мороженого с жареным миндалем и фисташками и самозабвенно продвигался дальше, демонстрируя при этом такого сорта оральное удовлетворение, которое, не будь он пуританином-евреем, можно было получить иным путем, с гораздо меньшим количеством калорий. Но он безнадежен. Его первый и единственный брак завершился уже через год, и, хотя он не посвящал меня в то, что произошло, я подозреваю, что он оказался неадекватным партнером, если вообще не импотентом. С тех пор, насколько я его знаю, секс интересовал его только теоретически, реальные же манипуляции вызывали у него резкое неприятие, которое он компенсировал едой.
– Вы должны рассказать ей все, если вы ее любите. – Таким был его мудрый совет, которым он разродился после рюмки вишневого ликера.
– Я не могу.
– Почему? Вы боитесь, что потеряете свою власть над ней?
– Я боюсь, что она получит власть надо мной.
– Даже так? Значит, ваша жизнь вошла в новую фазу.
– В новую или нет – сейчас речь не об этом. Я не знаю, что мне делать. Если я расскажу ей, что была Майроном, я уничтожу Майру.
– Неплохая мысль.
Тут я взвилась.
– Вы всегда предпочитали мне Майрона, верно? И я знаю, почему. Вы были влюблены в него, чертов засранец!
Я гневно всплеснула руками, забыв, что именно такие сцены доставляют наибольшее удовольствие Рандольфу. Он осторожно отложил ложку, тщательно вытер рот и сказал:
– Это очень интересно – то, что вы говорите. Теперь ответьте мне прямо: почему вы считаете, что ваша дружба неизбежно должна сопровождаться сексуальными отношениями, в то время как ваш собственный опыт…
– Шли бы вы куда подальше, дорогой Рандольф! Я хотела знать, что мне делать.
Нет ничего более приятного в жизни, чем освободиться от собственного психоаналитика. От своего я наконец избавилась. Кончено. Я чувствую себя глубоко оскорбленной из-за того, что мне пришлось заплатить ему сорок две тысячи пятьсот долларов за лжесвидетельство, необходимость в котором – так уж повернулось дело – отпала.
К несчастью, Рандольф сделал вид, что он расценивает мой выпад всего лишь как невротическую реакцию.
– Мы делаем явные успехи! – воскликнул он, и его свинячьи глазки заблестели от возбуждения. – Давайте-ка разберем, что произошло. Эмоциональным толчком, как обычно, послужили ваши опасения, что я предпочитал вам Майрона…
– Послушайте, меня больше не интересует, кого или что вы предпочитаете. Это ваши проблемы. Мне нет дела до вас с вашим обжорством (заменяющим вам секс). Единственное, что мне нужно, – это Мэри-Энн…
– Чудесно! Это именно тот прорыв, которого мы ждали! По поводу ваших слов, что у меня нет сексуальной жизни…
– …которая может уйти от меня, если узнает, что я была мужчиной…
– …вы должны постараться представить себе…
– …и я этого не вынесу. Если же я не скажу ей…
– …как я занимаюсь сексом с Майроном. Итак, что вы видите? Я имею в виду акт. Кто активный, кто пассивный…
– …она убежит с первым пронырой-жеребцом, который встретится на ее пути…
– …какой вариант я выбираю: оральный, или анальный, или…
– Судя по тому, как вы едите, оральный! Рандольф, вы мне осточертели, честное слово! – Как и все аналитики, Рандольф интересовался только самим собой. Мне не раз приходила мысль, что психоаналитики должны платить своим пациентам за то, что те позволяют использовать себя в качестве подопытных кроликов. – Я беру обратно свои слова. Я не собиралась говорить на эту тему.
– Осознанно, может быть, и не собирались, но если говорить о подсознании…
Я не стала дожидаться окончания фразы и вышла. Моя машина была припаркована напротив, метрах в тридцати. Когда я переходила улицу, меня чуть не задавил один из этих маньяков-водителей, что с риском для жизни гоняют по Большому Лос-Анджелесу. Пешеходов здесь не любят. Полиция останавливает и допрашивает каждого, кто, как гласит калифорнийский фольклор, передвигается по жилому кварталу на своих двоих, ибо только ненормальные и преступники ходят пешком; приличные люди ездят на машинах, которые отравляют воздух выхлопными газами и день за днем наполняют наши легкие продуктами распада гигантских папоротников и динозавров, которые мстят таким образом более удачливым потомкам, заставляя нас чахнуть и преждевременно умирать.
Я смотрю, как крутится и крутится дива Лас-Вегаса за окном, и замечаю, что мои мысли тоже совершают оборот за оборотом; сейчас я почему-то думаю (наверное, не без причины) о «Карусели» с Адольфом Менжу, Кэрол Лэндис и обожаемым Джоном Хоббардом; в этой великолепной ленте муж и жена благодаря магии звукового кино меняются личностями (он говорит ее голосом, она – его); и в результате, как прекрасно подметил Паркер Тайлер, средства современной фантастики помогают объяснению древних поверий и интерпретации той раздвоенности и неоднозначности человеческой души, которую современные психологи, особенно психоаналитики, приписывают нынешней цивилизации.
Обычно, когда я пишу, передо мной лежит зачитанная до дыр тайлеровская книжка «Магия и мифы кино», и я постоянно заглядываю туда. Сегодня я не нашла ничего более соответствующего моему настроению, чем утверждение Тайлера (в связи с фильмом «Карусель» и польской лентой «Диббак»), что «когда мужчина подражает женщине, он верит, что становится женщиной, и, таким образом, автоматически и бессознательно подпадает под гипнотическое действие магии перевоплощения». Разумеется, что-то магическое было и в начале моих исканий. Но я давно пересекла магический круг и, создав свое новое «я», сделала магию реальностью. И что же? Какой смысл в том, что, уничтожив в себе мужское, я оказалась в плену женского? Что-то должно вскоре произойти или не быть мне больше триумфатором, не быть мне больше всепобеждающей Майрой Брекинридж! Я снова должна призвать на помощь магию. Но как?

38
Я должна записать в точности все, как было. Они говорят, что давали мне успокоительное. Это означает, что мне давали наркотики. Меня здесь держат против моей воли. Но я должна их перехитрить.
Один из них, который называет себя доктором Менджерсом, уже попал в мою ловушку. Когда я попросила дать мне записную книжку, он одобрил мое желание. «Отличная терапия, – сказал он в привычно доверительной манере врачей, фальшь которой может определить даже ребенок. Он из ЦРУ. Они все из ЦРУ. Он притворяется, что проверяет мой пульс. – Сегодня гораздо лучше. Был момент, знаете ли, когда он совсем пропал. Но вы блестяще справились».
Я вела свою партию с большим коварством. Я включилась в игру и, притворяясь, что совсем плоха, старалась, чтобы мой голос звучал еще слабее, чем на самом деле.
– Скажите, доктор, – почти простонала я, – как долго я здесь? Вот в таком положении?
– Десять дней. Без сознания, – произнес он с явным удовольствием.
Они выключили меня на десять дней! Но сегодня из каких-то своих соображений они вернули меня к жизни, и это их ошибка, потому что, когда в дело вступают характер и воля, им меня не переиграть, даже в моем нынешнем состоянии.
– Когда я смогу вставать?
– Не раньше чем через неделю. Как вы, наверное, заметили, вы в гипсе с головы до ног. Но руки у вас свободны, – он грубо ткнул мне в надбровье – Здесь болит?
Он к тому же садист. Я не вскрикнула. Я лишила его этого удовольствия.
– Нет, совсем нет.
Он нахмурился и что-то записал в черную книжечку. Очевидно, моя черепная коробка оказалась крепче, чем он думал. Я боюсь, однако, не пыток, а лекарств, которыми они меня пичкают, судя по виду моих рук, покрытых синими, черными и желтыми пятнами от уколов и перетяжек. Даже у такой необыкновенной и храброй женщины, как я, мозг и нервы не смогут долго сопротивляться действию наркотиков.
Что я им сказала? Выдала ли я врагам секрет человеческой судьбы? Молю бога, что нет. Но успокоиться я смогу только после того, как тщательно выспрошу все у тех, кто держит меня здесь. Если я сказала им, значит, нет никакой надежды на победу. Они сделают со мной то же, что сделали с Мосаддыком [Мосаддык Моххамед (1881-1967) – премьер-министр Ирана в 1951-1953 гг., выступал за независимую внешнюю политику.] в Иране или с Арбенсом [Арбенс Гусман Хакобо (1913-1971) – президент Гватемалы в 1951-1954 гг., чье правительство было свергнуто при участии США.] в Гватемале.
Теперь к нам присоединилась медсестра. Даже для ЦРУ она была плохой актрисой, ее явно позвали в последнюю минуту; возможно, это любовница какого-нибудь пентагоновского бюрократа. Она подошла ко мне, держа в руке термометр, и вид у нее был такой, словно она не знает, куда ей сунуть обозначенный предмет. Она чувствовала себя неловко и явно нервничала. Но тогда это значит, что термометр смазан наркотиком, а у нее на мгновение пробудилась совесть. Возникшая заминка была быстро ликвидирована «доктором», наблюдавшим за ней с плохо скрываемым раздражением.
– Ну же, поставьте термометр. Пожалуйста, – произнес он недовольно.
– Но он в прошлый раз укусил меня за палец, – сказала она жалобно, после того как я позволила поставить термометр под язык.
– Мистер Брекинридж был тогда в бреду. А сейчас он в полном порядке.
– Мистер Брекинридж? Что это значит? – спросила я, едва не проглотив термометр, так неожиданна была эта перемена в определении пола. Они по-заговорщицки обменялись взглядами, так когда-то Освальд посмотрел на Руби, до того как был убит своим, как считалось, другом и сообщником.
– Разумеется, мисс Брекинридж, – мягко ответил доктор, поправляя термометр. У меня не было возражений, хотя я предпочитаю почетный титул «миссис», на это мне дает право моя уникальность.
– У меня до сих пор остался след, – сказала медсестра, выставив вперед забинтованную руку и рассчитывая на сочувствие «доктора». Я была довольна собой: очевидно, я отчаянно сопротивлялась, пытаясь защитить свое сознание от грубого насилия со стороны этих вооруженных наркотиками агентов империализма.
– Но, сестра, мы должны понимать, через что ему… ей пришлось пройти в эти несколько дней.
– Через что мы прошли, – сердито произнесла медсестра, ну прямо-таки любовница помощника министра обороны, настолько нагло она себя вела.
Ее начальник холодно посмотрел на нее (явный разлад в их рядах; надо будет этим воспользоваться).
– Я полагаю, уважаемая, это наша работа, так что смените гнев на милость.
– Да, доктор, – она попыталась изобразить покорность, но у нее не получилось. Потом она вытащила термометр и сказала: «Нормальная». При этом она казалась разочарованной. Было совершенно очевидно, что они хотели, чтобы я умерла и чтобы это выглядело как естественная смерть. К счастью, мое тело не настолько чувствительно к их отраве, как мой мозг. Я обведу их всех вокруг пальца, и тогда берегитесь! Если они задумали убить меня, им придется выбрать прямой способ, а тогда они оставят улики.
– Прекрасно! – этот шарлатан весь сиял, занося цифры в свой журнал. – Кризис миновал, и я рад, что все позади!
Позади… я раздумывала, храбро улыбаясь, подобно… черт, как же ее звали… похоже, я совсем лишилась памяти. Должно быть, наркотики были необычайно сильные. А может, они использовали электрошок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25