Вряд ли эта женщина (напрасно Агата называет ее просто Одилью) может правильно воспитывать девочек. Кроме того, Агата сообщала: Надпись на конверте — «отправитель: мадам Давермель номер первый» — вызвала негодование. Папа разворчался: «Ну и манеры!» А позже я сама слышала, как он сказал Одили: «Не хотел я затевать никаких историй, но если она сама их провоцирует, то приму необходимые меры».Значит, это явилось предлогом, и безобидная шутка только ярко осветила печальную истину. Эта истина стесняла их… Агата рассказывала о фотографиях: У папы теперь новая машина… «Идите-ка сюда! Станьте все около меня». И готово — вот вам семейное фото, а Одиль, конечно, в середине. Вот так-то! Когда мне удается, я увиливаю. Но если не могу уйти, то в тот момент, когда щелкает автоматический спуск, я дергаю головой…Но Агата не всегда была на высоте. Она сама в этом призналась: Сегодня я получила письмо (№ 14). Представь себе, Одиль имела наглость спросить меня: «Мама здорова?» Как мне хотелось ей ответить: «Мама бы чувствовала себя отлично, если б тебя на свете не было». Но я все же не решилась. Зря она этого не сделала! Нужно было утереть нос мачехе. Но к тому же проявить вежливость: обойтись без тыканья. Хитрая девочка добавила: А папа пробует меня баловать. Но я не так уж глупа. Да, конечно, если бы папаша на самом деле хотел Агате добра, то повысил бы сумму алиментов. Он балует детей в своем доме, но не в доме их матери, а ведь дети те же.Алина взяла последнее письмо, датированное вчерашним днем, 30 августа, и перечла в нем самое существенное: Вот мы и вернулись из Комблу, приехали в папин новый дом в Ножане. Послезавтра папа приступит к работе. И Одиль тоже. По решению суда они имеют право держать нас у себя до самого начала занятий в школе. Это вызывает некоторые трудности, и я сначала думала, что они отправят нас домой, в Фонтене, но папа предпочел еще раз мобилизовать тетушку Ирму. Ты ее знаешь, она такая методичная, словно часы проглотила: ровно в одиннадцать она всегда отправляется за продуктами. Если ты позвонишь мне около половины двенадцатого…Агата забыла написать номер телефона! Но в справочной можно получить сведения о вновь прибывших, и, конечно, там числится некий Давермель, недавно поселившийся в Ножане. Алина семь раз повернула диск, но ей не пришлось работать языком, извиняться и объяснять. Ответил ей певучий голосок синички.— Алло! Это твоя мама говорит. Ты одна?— Да, говори. Дома только Леон.Как быстро летят минуты! Хотя в одном и том же районе оплачиваешь только вызов. Восклицания перемежаются вопросами:— Как же долго тянется время, доченька моя!— Да, и мне так кажется.— А ты не похудела, а?— Да нет, скорей прибавила в весе.— Так я и знала. Тебя заставляют есть слишком много мучного… Но расскажи-ка мне про этот дом в Ножане, что он собой представляет?— Дом довольно большой, внутри почти пустой, очень обветшалый. Его надо заново перестраивать.— Интересно, где твой отец достанет столько денег? Сколько же он сумел от нас скрыть! Кстати, тебе удалое узнать, где работает мачеха и сколько она получает— Она при мне как-то об этом сказала: тысячу восемьсот франков в издательстве «Баллен». Но знаешь, он этот дом только снимают, а там, в Комблу, за все расплачиваются Милоберы.— Не может быть! Ты уверена? Значит, Луи уж позволяет себя содержать! Никогда бы не подумала, чт он так низко пал. Потому и мстит мне как может! Т знаешь, что он недавно запретил мне носить вашу фамилию?— Знаю, он этим похвалялся. Даже Одили было неловко.— Ну, ей-то неловко. Одно притворство… Если б этим ограничивалось, было бы только одним испытание больше для меня. Но, к несчастью, .случилось худшее. Ты знаешь, что твой отец требовал распродажи, и, увы! — на дом уже нашелся покупатель. Через три месяца, моя бедная девочка, мы должны уехать и снять себе квартирку. Четыре комнаты, не больше. У каждого из нас уже не будет отдельной.— Мне, значит, придется жить с Розой? Голос синицы становится взволнованным. Алина пытается вывернуться:— А как быть? За все это можешь благодарить своего папашу… Кстати, мне кажется, он нарочно поселился близко от нас, чтобы постоянно нас мучить. Только об одном забыл: ведь десять минут на автобусе — и ты уже у мамы. Вас на ключ не запирают, я полагаю. По закону, ты сейчас живешь у отца. Важно, что ты ночуешь там, но что может помешать тебе или Леону — да и всем остальным, если им захочется, — приехать после обеда к маме?!В телефонной трубке вдруг раздался свист — так молодые люди нашего времени приветствуют красивую девушку, хорошую песню или удачную мысль.— Главное — ничего не скрывайте! — быстро говор Алина. — Когда вернетесь в Ножан, так и скажите: мы ездили повидать маму. Что может быть естественней. Когда ваш папаша поймет, что вы к нему вернулись только подчиняясь закону, это собьет с него спесь. МАЙ 1967 5 мая 1967 Гранса вернулся из четырнадцатого зала хмурый. Ну и услужили ему: всего только раз выступал он по уголовному делу, и вот извольте — клиент получил максимум. Гранса заподозрил это уже в тот момент, когда председательствующий Дютуатр уселся в кресло вместо заболевшего старика Гарну и с весьма заинтересованным видом склонился над делом. Считая судебных крючков взломщиками, Дютуарт никогда не упускал случая насолить защитникам по гражданским делам, которые умели загребать большие деньги. Если за провал хорошо платят, он не так мучителен, — говаривал патрон своим помощникам. Это еще вопрос! А престиж разве не в счет?Размышляя на эту тему, Гранса шел в гардеробную, его подталкивали по пути коллеги, спешившие сбросить судейскую мантию, чтобы помчаться в приемные залы. У дверей гардеробной он нос к носу столкнулся с Лере, который выходил оттуда.— Удачная встреча! — сказал Гранса. — Я как раз собирался звонить тебе по поводу Давермелей.— Не стойте в проходе! — буркнул какой-то важный судейский тип с розеткой ордена Почетного легиона. — Я собирался сделать то же самое, — сказал Лере. — Моя клиентка жалуется, что твой кузен использует встречи детьми, чтобы их против нее настраивать!Гранса стащил мантию через голову и повесил на крюк.— Если говорить серьезно, — сказал он, прилаживая волосы, — Луи, конечно, виноват, но Алина — потрясающая дуреха. Алименты выплачиваются скрупулезнейшим образом, хотя Агата постоянно уклоняется от встреч с отцом, да и Леон приходит нерегулярно.— Ну что ж! — заметил Лере. — Ведь они уже взрослые люди, их трудно к чему-либо принудить. Впрочем, надо тебе сказать, младшие поступают как раз наоборот: Они совершают набеги в Ножан в те дни, когда не имеют права там быть.Увлекая за собой коллегу, Гранса вышел и начал быстро подниматься на галерею.— Три заказных письма отправлено матери и десять заявлений в комиссариат, в которых указывается на то, что не все дети ходят к отцу! — сказал он. — Пора рассмотреть требования и, если необходимо, подать жалобу. Я понимаю, Алина в ярости: она должна покинуть дом, к тому же она видит, что, как только Луи от нее избавился, его дела сразу наладились. Но разве это основание для всех этих булавочных уколов…— Тут все обоюдно — заметил Лере. Гранса раздраженно щелкнул языком: к чему пререкаться — ведь здесь же нет клиентов.— Брань, вранье, проклятия по адресу отца, — продолжал Гранса, — вот что детям ежедневно приходится выслушивать. Нужна какая-то бумажка? Алина отказывается ее подписать. Приходит почта для Луи? Алина ее тут же сжигает. Приходит клиент? Она отвечает, что понятия не имеет, где проживает Луи. Я уж не говорю о жалком, крохотном наследстве, оставленном недавно скоропостижно скончавшейся тетей Ирмой: Алина кинулась на него, как…— Но ведь доходы детей, находящихся под опекой, принадлежат тому из родителей, которому поручено их воспитание, даже если сам родитель из другой семьи, — замечает Лере.Он толкает одну из стеклянных дверей, выходящих на главную лестницу, и говорит уже более спокойно.— Конечно, — соглашается он, — эта дама надоедлива до крайности. Они словно сговорились, мои клиентки У меня есть одна мамаша — она научила своего мальчишку ломать мебель у отца, платит малышу по двадцать франков за каждое поломанное кресло. Для многих женщин такие выходки — своего рода условный рефлекс: если нет любви, не должно быть и родственных чувств. Половина детей, воспитание которых поручено матерям, растут в ненависти к отцу…Спустившись с лестницы, Лере остановился под большим канделябром и подтянул шнурки на ботинках; со всех сторон доносился стук каблуков: из Дворца правосудия расходились посетители.— Что же мы предпримем? — спросил Гранса.— Попробуй припугнуть ее, — ответил Лере.
8 мая 1967 Во время шумной школьной перемены сочинение переходило из рук в руки.Мадам Виансон не решилась аттестовать его или хотя бы поставить красными чернилами вопросительный знак и с какой-то робкой гордостью отдала классной наставнице. Черт побери! — прошептала эта дородная дама, более известная в лицее под кличкой Булочка. Не выпуская из правой руки неизменный бутерброд, а из левой тетрадку с сочинением, она долго всматривалась в то единственное слово, которое там было начертано, как бы пытаясь расшифровать тайный текст, нанесенный симпатическими чернилами на белую бумагу. А похожий на веретено мсье Дотон, казавшийся еще более долговязым из-за чересчур узких брюк, захватил тетрадь и громким голосом прочел:— Ги Давермель. Шестой класс "Б". Сочинение на тему: «Кого вам больше всего хочется видеть, когда вы приходите домой?» — Учитель умолкает, хмурит брови и обращается к окружающим: — «Никого!» Это он написал: «Никого!»?Четыре головы значительно кивают в ответ, и мсье Дотон наконец произносит:— Кратко, но страшно.— Зато смело, — добавляет мадам Виансон. — Другие развели тут патоку, и если это правда — тем лучше для них. Все, даже маленький Гарнье, который нередко является в лицей избитым.Директриса, мадам Равер, не любит вмешиваться сразу, но тут и она вступает в разговор, рассматривая странное сочинение через нижнюю половину своих бифокальных очков.— Не хотела бы я быть его матерью! — говорит она и передает тетрадь занимающейся социальными проблемами мадемуазель Равиг, особе, весьма квалифицированной в этих делах.Мужчины и дамы обступили ее тесным кружком — тут и учитель математики, на которого все неодобрительно смотрят после его ворчливой реплики: Ну и что? Зачем так серьезно к этому относиться? Надо признать, что дети, у которых родители в разводе, охотно пользуются ситуацией, чтобы бить баклуши. Он уклоняется от участия в обсуждении и уходит, размахивая руками. Директриса тщательно протирает очки.— Никак нельзя показывать это сочинение мадам Ребюсто, — говорит она. — Я уже давно раздумываю: как же изменился этот малыш — совершенно не занимается, отвратительно себя ведет, что с ним такое? А теперь все ясно. Его надо направить в Центр для психически неполноценных детей, на обследование.— Вместе с матерью? — спрашивает мадам Виансон.— Разумеется, — говорит мадемуазель Кубе. — Я ее знаю. Ее-то как раз и следует освидетельствовать. Ведь у нее еще трое детей, и только одна Роза продолжает учиться как следует.Преподаватели расходятся по классам. Директриса удаляется вместе с классной наставницей; они идут сквозь шумную толпу неохотно расступающихся мальчишек и охорашивающихся девочек, которые уставились на них и встряхивают своими длинными гривами. Мсье Дотон и его коллеги, оставшиеся, чтобы присмотреть за дисциплиной, хотя эффект от этого невелик, погружаются в социологические исследования. Мадам Виансон, все еще взволнованная разговором, рассеянно слушает их и вдруг поодаль от всех этих юбочек и штанишек замечает одинокого худышку: сидя на подоконнике, он со злостью обдирает принадлежащую привратнице герань.— Ги! — жалобно произносит мадам Виансон. — Хочешь, я тебе помогу?
14 мая 1967 Луиза и Фернан Давермель никак не могли опомниться от того, что они увидели. Родители согласились приехать к новой невестке; прежде они виделись с ней всего три раза, каждый раз у себя — под предлогом, что Луи и Одиль привозили к ним внуков. Пришлось пригласить Одиль на траурный обед по случаю кончины тетушки Ирмы, которую невестка покорила раньше их; незадолго до смерти Ирма убеждала стариков: Вам надо оттаять: она не так уж плоха. Но к Луи родители приезжали лишь за восемь месяцев до этого, весьма неожиданно, днем, чтоб взглянуть на дом в Ножане, на эту прогнившую халупу в саду, заросшем колючками, как отозвался о нем мсье Давермель-старший, уязвленный тем, что деньги, которые он ссудил сыну для покупки дома в Фонтене, улетучились как дым и не были ему возвращены.Но вот прошло десять месяцев, необходимых, по мнению стариков, чтобы доказать прочность нового брачного союза, и они увидели дом, стоящий на узком зеленом травяном ковре, окаймленном кустарником; снаружи дом выглядел весьма скромно — он остался таким, каким его купили, только был освежен побелкой; зато внутри вместо потемневших от копоти стен с отклеившимися обоями, с потолком в трещинах они увидели нарядные, уютные комнаты — свидетельство того, что при экономии можно многое сделать с помощью умелых рук. Старики Давермели, привыкшие к своей загроможденной вещами квартирке, здесь обнаружили совсем новый стиль убранства — простор, почти пустоту, а среди этой обстановки — и нового рода невестку: подвижную, с непринужденными манерами, чувствующую себя вполне свободно и естественно в своей роли; она сказала им спокойным негромким голосом:— Сегодня мы ожидаем и моих родителей, они заедут по дороге в Париж. Луи пошел их встретить. Я должна проследить за жарким, а вас пока оставлю, посмотрите наш дом.— Ну и ну! Они сами все тут выгребли, — пробормотал Фернан Давермель, как только невестка удалилась на кухню.— Пошли! Подымемся наверх, — говорит мадам Давермель, преисполнившись самых благих чувств.Из большого холла на нижнем этаже (его удалось расширить, устранив перегородки) они поднялись по винтовой лестнице в комнаты второго этажа, тоже очень опрятные, тоже не слишком заставленные мебелью и выходящие на две стороны:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36