О магазин Wodolei.Ru
У входа стоял Гилрой. Убедившись, что Кларенса никто не сопровождает, он небрежным жестом дал понять своим товарищам, чтобы они не подходили.
— Что это у вас за привычка, Брант, приезжать к людям без приглашения? — сказал он с хмурой улыбкой, которую, однако, можно было счесть одобрительной. — Научились этому у своего папаши?
— Право, не могу сказать, но не думаю, чтобы и он считал необходимым предупреждать двадцать человек о приезде одного, — ответил Кларенс в тон ему. — Мне было не до церемоний, так как я только что побывал на участке Хукера под Фэр-Плейнс.
Гилрой ухмыльнулся и устремил рассеянный взор в небеса.
— Вы не хуже меня знаете, — продолжал Кларенс, с трудом сдерживаясь, — что вам придется исправить последствия вашего бесчинства там, если вы не хотите, чтобы вас разогнали, как сброд, творящий беззакония, или не намерены уйти в горы, как разбойничья шайка. Впрочем, меня это не беспокоит. Не интересуют меня и причины, толкнувшие вас на этот поступок, однако, если это была месть, то я считаю своим долгом сообщить вам, что всю ответственность за поведение Хукера на ранчо нес и несу один я. И сюда я приехал, чтобы узнать, что вы с ним сделали, и, если это необходимо, занять его место.
— Уж очень вы торопитесь, Брант, — лениво ответил Гилрой. — Ну, а что до беззаконий, то не сказал бы, чтобы мы чинили их больше вашего. Начнем с того, из-за чего вы приехали. Принимая во внимание, что нам неизвестно, где сейчас ваш Джим Хукер, и что мы его пальцем не тронули, то и вы нам на его месте вроде бы ни к чему. Ну, а о причинах, почему мы так сделали, поговорить стоит. Мы вот порешили, что соседи, вроде него, нам без надобности. Мы люди тихие, мирные, так нам и показалось, что раз уж пошел разговор про закон и порядок, то не нужны нам такие вояки в наших краях и радости от них законопослушным поселенцам нет никакой. Револьверов у него было столько, что одному человеку и не уследить, да и кровью-то он прямо весь пропитался — не отстирать, а потому для домашнего, так сказать, употребления совсем не годился. До того он был смертоносный весь и жуткий, что мы и уговорили его убраться отсюда подальше. Мы взяли да и отправились к нему всей честной компанией, ну и закляли его. Прожили мы там два дня и две ночи и по очереди толковали с ним — только и всего! И разговоры подбирали в самом что ни на есть его вкусе. Ну он и согласился уехать. А дому-то что ж пропадать зазря? Ну мы его и унесли.
Вот все, как оно было, Брант, — заключил Гилрой с равнодушием, в котором было что-то очень убедительное. — Можете мне поверить. А теперь касательно первого вашего требования, что дескать, мы обязаны исправить последствия, то тут мы с вами не согласны и докажем вашим же способом, что мы в своем праве. На это у нас есть бумага. Купчая на дом и имущество Хукера, а землю мы заняли вместо него, как ваши собственные арендаторы.
Гилрой исчез в своей лачуге, достал какую-то бумагу из ящика на полке и, вернувшись, протянул ее Кларенсу.
— Вот, глядите сами. Все честь по чести, Брант. Мы ему уплатили — тут вот написано — сто долларов! Верное слово. И не как-нибудь, а наличными, черт подери! И он эти денежки взял!
Гилрой, несомненно, говорил правду, а под документом стояла собственноручная подпись Джима. Хукер продал свой участок. Кларенс быстро отвернулся.
— Мы не знаем, куда он уехал, — угрюмо продолжал Гилрой. — Ну, да вам теперь, небось, не очень-то хочется его видеть. А чтоб вам было легче на душе, так вот что: уговаривать его нам особенно и не пришлось.
И еще одно, если вы не брезгуете советом от тех, кто не напрашивается давать советы, — добавил он с тем же странным сочувствием. — Вам только повезло, что вы от него избавились, и еще больше повезет, если вы вот так же избавитесь еще кое от кого, кому верите.
И, словно не желая выслушивать гневной отповеди молодого человека, Гилрой вошел в хижину и захлопнул за собой дверь. Кларенс, сознавая, что дальнейшие разговоры бесполезны, повернул коня и ускакал.
Однако последний выстрел Гилроя попал в цель. Предательство Джима не слишком его поразило, так как он никогда не закрывал глаза на его тщеславие и другие слабости; не удивился Кларенс и тому, что хвастливость и нелепые выходки Джима, которые его самого только забавляли, другим людям, как утверждал Гилрой, могли казаться оскорбительными и вызывать у них гнев. Однако Кларенс, добрая душа, все же пытался оправдать поступок своего старинного приятеля и взять вину на себя. Он ведь не имел ни малейшего права навязывать бедняге Джиму участок и подвергать его своеобразную натуру соблазнам, которыми чревата подобная жизнь в подобном окружении; и уж ни в коем случае он не должен был пользоваться его услугами на ранчо. Эти его неразумные и даже эгоистические попытки помочь Джиму принесли тому больше вреда, чем пользы.
Как я уже говорил, прощальное предостережение Гилроя больно уязвило Кларенса, но в высоком смысле. Оно ранило его чувствительность, но не могло смутить чистой, благородной души истинного джентльмена. И в предостережении Гилроя он услышал только упрек своим собственным недостаткам. Над всеми изъявлениями его дружбы тяготело нечто роковое. Он не сумел помочь Джиму, не принес счастья ни Сюзи, ни миссис Пейтон — его приезд, казалось, только усилил отчуждение между ними. Ему вспомнилось загадочное нападение, которому он подвергся, — теперь он уже почти не сомневался, что его присутствие на ранчо каким-то таинственным образом ускорило насильственную смерть Пейтона. Если он и правда унаследовал от своего отца какое-то проклятие, оно, по-видимому, влияло на судьбы тех, кто был ему дорог.
Он ехал, погрузившись в глубокую задумчивость и устремив рассеянный взор на невидимую точку между чутких ушей своего коня, как вдруг эти уши испуганно насторожились, и Кларенс, очнувшись, увидел перед собой внезапно возникшую фигуру, которая заставила его забыть обо всем остальном.
Это был красивый молодой всадник, погруженный в не меньшую рассеянность, чем он сам, но, по-видимому, куда более довольный собой. Темные волосы, смуглая кожа и синие глаза позволяли сразу же узнать в нем калифорнийца испанского происхождения. Во рту у него торчал окурок сигары, и он сидел на своем гнедом мустанге с ленивым изяществом, свойственным его соплеменникам. Однако внимание Кларенса привлекла не живописная персона всадника, а свисавшие с его седла кольца тонкой риаты, сплетенной из серого конского волоса, — смуглые пальцы незнакомца поигрывали ее узловатым, украшенным серебряными бусами концом, который заменял ему плеть. Кларенс знал, что эти риаты, служащие для того, чтобы стреноживать лошадь при ночлеге в открытой степи, нередко бывают сплетены настоящими художниками своего дела и украшаются чрезвычайно богато. Однако его душа внезапно исполнилась слепой ярости и отвращения, и он в упор посмотрел на приближающегося всадника. Что увидел тот в глазах Кларенса, было известно только ему одному, но его собственные глаза вдруг остекленели, смуглые щеки покрылись свинцово-серой бледностью, а лениво-небрежная поза стала напряженной — внезапно дернув поводья, он промчался мимо Кларенса бешеным галопом. Молодой американец повернул коня и конвульсивно сжал коленями его бока, словно собираясь кинуться вдогонку. Но тут же опомнился и не без труда собрался с мыслями. Что он, собственно, собирался сделать и почему? Он ведь и прежде видел сотни таких же всадников — на их лошадях были такие же попоны, такая же сбруя, даже такие же риаты. А таинственные незнакомцы, встреченные им в ту лунную ночь, были одеты совсем по-другому. Он оглянулся. Всадник уже придержал коня и теперь удалялся совсем не так торопливо. И Кларенс поехал дальше своей дорогой.
ГЛАВА IX
Кларенс не стал открывать семейству Хопкинсов всю глубину малодушия и предательства Джима и лишь заверил их в полном соответствии с истиной, что с ним ничего дурного не случилось, и обещал не только продолжать поиски их исчезнувшего соседа, но и сообщать им все новости о нем. Он высказал мнение, что Джиму, вероятно, пришлось уехать по какому-то срочному делу и, опасаясь оставить свою новую хижину без присмотра, он предпочел продать ее соседям с тем, чтобы по возвращении построить на ее месте уже настоящий дом. Затем, утешив Фебу и тут же измыслив очередной план, как вернуть ей Джима (к счастью, уже без недавнего сомнения в своей пригодности к роли благого провидения), Кларенс вернулся на ранчо. Если он и вспоминал бегство Джима и предостережение Гилроя, то лишь для того, чтобы еще тверже укрепиться в намерении неуклонно исполнять возложенный им на себя благородный долг. Он стряхнет с себя меланхолию, будет прилежно заниматься делами ранчо, создаст давно задуманную им «Охранную лигу землевладельцев Южной Калифорнии», выдвинет свою кандидатуру в законодательное собрание штата и, короче говоря, заменит Пейтона для края, как заменил его на ранчо. Он попытается лучше узнать работников-метисов, чтобы уладить недоразумения между ними и американцами; он уже бранил себя за то, что до сих пор еще не использовал в надлежащей мере приобретенное в юности знакомство с их обычаями и языком. Иногда в его памяти вдруг непрошенно всплывала фигура молодого испанца, которого он встретил на пустынной дороге, и каждый раз его охватывало необъяснимое предчувствие, что они еще встретятся и он узнает, почему его внезапно охватило тогда такое отвращение. В этом был весь Кларенс. Однако порыв, который погнал его в Фэр-Плейнс искать там разрешение сомнениям, касавшимся Сюзи и ее родственников, был полностью забыт.
Во всяком случае, энергия и энтузиазм, которые он вложил в свои замыслы, принесли свои плоды. Ему удалось создать «Лигу землевладельцев»; по его просьбе специальная комиссия заново установила границы ранчо Роблес и прилегающих участков, уточнила их и положила конец злоупотреблениям; даже неукротимый Гилрой, сначала относившийся к молодому деятелю с насмешливой снисходительностью, постепенно научился уважать его и считаться с ним; вакеро и пеоны начали доверять человеку, который настолько понимал их, что восстановил находившуюся на землях ранчо разрушенную часовню, и теперь по воскресеньям и праздникам им уже не приходилось совершать долгое паломничество в Санта-Инес; а священник из Сан-Франциско, рекомендованный Кларенсу его колледжем в Сан-Хосе и с этих пор часто навещавший его гостеприимный дом, был достаточно благодарен ему, чтобы внушить своей пастве надлежащую преданность их молодому хозяину.
Однажды к вечеру Кларенс вернулся из долгой поездки и бросился в покойное кресло, чтобы с чистой совестью предаться заслуженному отдыху. В огромном камине то вспыхивали, то угасали тлеющие угли, а через открытое окно доносилось ласковое дыхание юго-западного пассата. В часовне ударил колокол, призывающий к молитве, и Кларенсу показалось, что смягченный расстоянием звук этот придал обдуваемой ветрами равнине ту благостную безмятежность, которой ей всегда недоставало.
Внезапно до его чуткого слуха донесся стук колес на подъездной аллее. Обычно его посетители приезжали верхом, а повозки и фургоны направлялись к усадьбе по нижней дороге. Звук приближался, и прихотливая мечта наполнила его сердце неизъяснимым удовольствием. Неужели миссис Пейтон решила без предупреждения навестить ранчо? Он затаил дыхание. Экипаж тем временем уже остановился в патио. Стук копыт смолк, и послышались женские голоса. Один из них показался ему знакомым. В коридоре раздались легкие шаги. Кларенс быстро вскочил на ноги, но тут дверь широко распахнулась, и он увидел смеющееся личико Сюзи.
Кларенс бросился к ней навстречу, но движимый лишь изумлением. Он не собирался целовать ее, однако при его приближении она лукаво наклонила головку, предостерегающе сдвинула брови и многозначительно указала на коридор, предупреждая, что их может застать врасплох кто-то посторонний.
— Ш-ш-ш! Миссис Макклоски тут рядом, — шепнула она.
— Миссис Макклоски? — с недоумением повторил Кларенс.
— Ну, разумеется! — досадливо перебила Сюзи. — Моя тетя Джейн, глупыш! Мы заехали сюда, чтобы сделать тебе сюрприз. Тетя никогда не бывала на ранчо, и мы решили воспользоваться удобным случаем.
— А твоя мама… миссис Пейтон? Она… ей… — запинаясь, бормотал Кларенс.
— Ах, она! Ах, ей! — передразнила Сюзи, начиная сердиться. — Конечно, она ничего не знает! Она думает, что я уехала к Мэри Роджерс в Окленд. Я и поеду, только потом! — рассмеялась она. — А пока я написала тете Джейн, чтобы она встретила меня в Аламеде, и мы доехали в почтовой карете до Санта-Инес, а оттуда в коляске отправились сюда. Не правда ли, мы прелестно придумали? Скажи, Кларенс! Почему ты молчишь? Правда, мы придумали прелестно?
В эту минуту в ней было столько прежнего очарования и детской беспечности, что Кларенс, как ни был он встревожен и растерян, взял руки Сюзи в свои и притянул ее к себе, словно маленькую девочку.
— Разумеется, — продолжала она, не забыв понюхать розовый бутон в его петлице, — разумеется, я имею полное право приехать в свой собственный дом! А если меня сопровождает моя родная тетя, замужняя дама, то, значит, все приличия соблюдены и присутствие здесь молодого человека (это было произнесено самым надменным тоном) ничего не меняет!
Кларенс все еще держал ее в своих объятиях, но в этот миг она вновь переменилась. Сюзи его детства куда-то исчезла, ускользнула от него, и руки его обнимали только притворщицу-актрису.
— Будьте добры, мистер Брант, отпустите меня, — сказала она, оглядываясь с аффектированной томностью. — Мы здесь не одни.
Но когда в коридоре раздался приближающийся шелест юбок, Сюзи опять стала прежней и, сверкнув глазами, многозначительно шепнула:
— Она знает все!
Замешательство Кларенса только усилилось, когда вошедшая дама бросила на них игривый взгляд. Это была не слишком импозантная блондинка, чье довольно красивое лицо уже несколько увяло, однако под воздействием не столько времени, сколько краски и пудры;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Что это у вас за привычка, Брант, приезжать к людям без приглашения? — сказал он с хмурой улыбкой, которую, однако, можно было счесть одобрительной. — Научились этому у своего папаши?
— Право, не могу сказать, но не думаю, чтобы и он считал необходимым предупреждать двадцать человек о приезде одного, — ответил Кларенс в тон ему. — Мне было не до церемоний, так как я только что побывал на участке Хукера под Фэр-Плейнс.
Гилрой ухмыльнулся и устремил рассеянный взор в небеса.
— Вы не хуже меня знаете, — продолжал Кларенс, с трудом сдерживаясь, — что вам придется исправить последствия вашего бесчинства там, если вы не хотите, чтобы вас разогнали, как сброд, творящий беззакония, или не намерены уйти в горы, как разбойничья шайка. Впрочем, меня это не беспокоит. Не интересуют меня и причины, толкнувшие вас на этот поступок, однако, если это была месть, то я считаю своим долгом сообщить вам, что всю ответственность за поведение Хукера на ранчо нес и несу один я. И сюда я приехал, чтобы узнать, что вы с ним сделали, и, если это необходимо, занять его место.
— Уж очень вы торопитесь, Брант, — лениво ответил Гилрой. — Ну, а что до беззаконий, то не сказал бы, чтобы мы чинили их больше вашего. Начнем с того, из-за чего вы приехали. Принимая во внимание, что нам неизвестно, где сейчас ваш Джим Хукер, и что мы его пальцем не тронули, то и вы нам на его месте вроде бы ни к чему. Ну, а о причинах, почему мы так сделали, поговорить стоит. Мы вот порешили, что соседи, вроде него, нам без надобности. Мы люди тихие, мирные, так нам и показалось, что раз уж пошел разговор про закон и порядок, то не нужны нам такие вояки в наших краях и радости от них законопослушным поселенцам нет никакой. Револьверов у него было столько, что одному человеку и не уследить, да и кровью-то он прямо весь пропитался — не отстирать, а потому для домашнего, так сказать, употребления совсем не годился. До того он был смертоносный весь и жуткий, что мы и уговорили его убраться отсюда подальше. Мы взяли да и отправились к нему всей честной компанией, ну и закляли его. Прожили мы там два дня и две ночи и по очереди толковали с ним — только и всего! И разговоры подбирали в самом что ни на есть его вкусе. Ну он и согласился уехать. А дому-то что ж пропадать зазря? Ну мы его и унесли.
Вот все, как оно было, Брант, — заключил Гилрой с равнодушием, в котором было что-то очень убедительное. — Можете мне поверить. А теперь касательно первого вашего требования, что дескать, мы обязаны исправить последствия, то тут мы с вами не согласны и докажем вашим же способом, что мы в своем праве. На это у нас есть бумага. Купчая на дом и имущество Хукера, а землю мы заняли вместо него, как ваши собственные арендаторы.
Гилрой исчез в своей лачуге, достал какую-то бумагу из ящика на полке и, вернувшись, протянул ее Кларенсу.
— Вот, глядите сами. Все честь по чести, Брант. Мы ему уплатили — тут вот написано — сто долларов! Верное слово. И не как-нибудь, а наличными, черт подери! И он эти денежки взял!
Гилрой, несомненно, говорил правду, а под документом стояла собственноручная подпись Джима. Хукер продал свой участок. Кларенс быстро отвернулся.
— Мы не знаем, куда он уехал, — угрюмо продолжал Гилрой. — Ну, да вам теперь, небось, не очень-то хочется его видеть. А чтоб вам было легче на душе, так вот что: уговаривать его нам особенно и не пришлось.
И еще одно, если вы не брезгуете советом от тех, кто не напрашивается давать советы, — добавил он с тем же странным сочувствием. — Вам только повезло, что вы от него избавились, и еще больше повезет, если вы вот так же избавитесь еще кое от кого, кому верите.
И, словно не желая выслушивать гневной отповеди молодого человека, Гилрой вошел в хижину и захлопнул за собой дверь. Кларенс, сознавая, что дальнейшие разговоры бесполезны, повернул коня и ускакал.
Однако последний выстрел Гилроя попал в цель. Предательство Джима не слишком его поразило, так как он никогда не закрывал глаза на его тщеславие и другие слабости; не удивился Кларенс и тому, что хвастливость и нелепые выходки Джима, которые его самого только забавляли, другим людям, как утверждал Гилрой, могли казаться оскорбительными и вызывать у них гнев. Однако Кларенс, добрая душа, все же пытался оправдать поступок своего старинного приятеля и взять вину на себя. Он ведь не имел ни малейшего права навязывать бедняге Джиму участок и подвергать его своеобразную натуру соблазнам, которыми чревата подобная жизнь в подобном окружении; и уж ни в коем случае он не должен был пользоваться его услугами на ранчо. Эти его неразумные и даже эгоистические попытки помочь Джиму принесли тому больше вреда, чем пользы.
Как я уже говорил, прощальное предостережение Гилроя больно уязвило Кларенса, но в высоком смысле. Оно ранило его чувствительность, но не могло смутить чистой, благородной души истинного джентльмена. И в предостережении Гилроя он услышал только упрек своим собственным недостаткам. Над всеми изъявлениями его дружбы тяготело нечто роковое. Он не сумел помочь Джиму, не принес счастья ни Сюзи, ни миссис Пейтон — его приезд, казалось, только усилил отчуждение между ними. Ему вспомнилось загадочное нападение, которому он подвергся, — теперь он уже почти не сомневался, что его присутствие на ранчо каким-то таинственным образом ускорило насильственную смерть Пейтона. Если он и правда унаследовал от своего отца какое-то проклятие, оно, по-видимому, влияло на судьбы тех, кто был ему дорог.
Он ехал, погрузившись в глубокую задумчивость и устремив рассеянный взор на невидимую точку между чутких ушей своего коня, как вдруг эти уши испуганно насторожились, и Кларенс, очнувшись, увидел перед собой внезапно возникшую фигуру, которая заставила его забыть обо всем остальном.
Это был красивый молодой всадник, погруженный в не меньшую рассеянность, чем он сам, но, по-видимому, куда более довольный собой. Темные волосы, смуглая кожа и синие глаза позволяли сразу же узнать в нем калифорнийца испанского происхождения. Во рту у него торчал окурок сигары, и он сидел на своем гнедом мустанге с ленивым изяществом, свойственным его соплеменникам. Однако внимание Кларенса привлекла не живописная персона всадника, а свисавшие с его седла кольца тонкой риаты, сплетенной из серого конского волоса, — смуглые пальцы незнакомца поигрывали ее узловатым, украшенным серебряными бусами концом, который заменял ему плеть. Кларенс знал, что эти риаты, служащие для того, чтобы стреноживать лошадь при ночлеге в открытой степи, нередко бывают сплетены настоящими художниками своего дела и украшаются чрезвычайно богато. Однако его душа внезапно исполнилась слепой ярости и отвращения, и он в упор посмотрел на приближающегося всадника. Что увидел тот в глазах Кларенса, было известно только ему одному, но его собственные глаза вдруг остекленели, смуглые щеки покрылись свинцово-серой бледностью, а лениво-небрежная поза стала напряженной — внезапно дернув поводья, он промчался мимо Кларенса бешеным галопом. Молодой американец повернул коня и конвульсивно сжал коленями его бока, словно собираясь кинуться вдогонку. Но тут же опомнился и не без труда собрался с мыслями. Что он, собственно, собирался сделать и почему? Он ведь и прежде видел сотни таких же всадников — на их лошадях были такие же попоны, такая же сбруя, даже такие же риаты. А таинственные незнакомцы, встреченные им в ту лунную ночь, были одеты совсем по-другому. Он оглянулся. Всадник уже придержал коня и теперь удалялся совсем не так торопливо. И Кларенс поехал дальше своей дорогой.
ГЛАВА IX
Кларенс не стал открывать семейству Хопкинсов всю глубину малодушия и предательства Джима и лишь заверил их в полном соответствии с истиной, что с ним ничего дурного не случилось, и обещал не только продолжать поиски их исчезнувшего соседа, но и сообщать им все новости о нем. Он высказал мнение, что Джиму, вероятно, пришлось уехать по какому-то срочному делу и, опасаясь оставить свою новую хижину без присмотра, он предпочел продать ее соседям с тем, чтобы по возвращении построить на ее месте уже настоящий дом. Затем, утешив Фебу и тут же измыслив очередной план, как вернуть ей Джима (к счастью, уже без недавнего сомнения в своей пригодности к роли благого провидения), Кларенс вернулся на ранчо. Если он и вспоминал бегство Джима и предостережение Гилроя, то лишь для того, чтобы еще тверже укрепиться в намерении неуклонно исполнять возложенный им на себя благородный долг. Он стряхнет с себя меланхолию, будет прилежно заниматься делами ранчо, создаст давно задуманную им «Охранную лигу землевладельцев Южной Калифорнии», выдвинет свою кандидатуру в законодательное собрание штата и, короче говоря, заменит Пейтона для края, как заменил его на ранчо. Он попытается лучше узнать работников-метисов, чтобы уладить недоразумения между ними и американцами; он уже бранил себя за то, что до сих пор еще не использовал в надлежащей мере приобретенное в юности знакомство с их обычаями и языком. Иногда в его памяти вдруг непрошенно всплывала фигура молодого испанца, которого он встретил на пустынной дороге, и каждый раз его охватывало необъяснимое предчувствие, что они еще встретятся и он узнает, почему его внезапно охватило тогда такое отвращение. В этом был весь Кларенс. Однако порыв, который погнал его в Фэр-Плейнс искать там разрешение сомнениям, касавшимся Сюзи и ее родственников, был полностью забыт.
Во всяком случае, энергия и энтузиазм, которые он вложил в свои замыслы, принесли свои плоды. Ему удалось создать «Лигу землевладельцев»; по его просьбе специальная комиссия заново установила границы ранчо Роблес и прилегающих участков, уточнила их и положила конец злоупотреблениям; даже неукротимый Гилрой, сначала относившийся к молодому деятелю с насмешливой снисходительностью, постепенно научился уважать его и считаться с ним; вакеро и пеоны начали доверять человеку, который настолько понимал их, что восстановил находившуюся на землях ранчо разрушенную часовню, и теперь по воскресеньям и праздникам им уже не приходилось совершать долгое паломничество в Санта-Инес; а священник из Сан-Франциско, рекомендованный Кларенсу его колледжем в Сан-Хосе и с этих пор часто навещавший его гостеприимный дом, был достаточно благодарен ему, чтобы внушить своей пастве надлежащую преданность их молодому хозяину.
Однажды к вечеру Кларенс вернулся из долгой поездки и бросился в покойное кресло, чтобы с чистой совестью предаться заслуженному отдыху. В огромном камине то вспыхивали, то угасали тлеющие угли, а через открытое окно доносилось ласковое дыхание юго-западного пассата. В часовне ударил колокол, призывающий к молитве, и Кларенсу показалось, что смягченный расстоянием звук этот придал обдуваемой ветрами равнине ту благостную безмятежность, которой ей всегда недоставало.
Внезапно до его чуткого слуха донесся стук колес на подъездной аллее. Обычно его посетители приезжали верхом, а повозки и фургоны направлялись к усадьбе по нижней дороге. Звук приближался, и прихотливая мечта наполнила его сердце неизъяснимым удовольствием. Неужели миссис Пейтон решила без предупреждения навестить ранчо? Он затаил дыхание. Экипаж тем временем уже остановился в патио. Стук копыт смолк, и послышались женские голоса. Один из них показался ему знакомым. В коридоре раздались легкие шаги. Кларенс быстро вскочил на ноги, но тут дверь широко распахнулась, и он увидел смеющееся личико Сюзи.
Кларенс бросился к ней навстречу, но движимый лишь изумлением. Он не собирался целовать ее, однако при его приближении она лукаво наклонила головку, предостерегающе сдвинула брови и многозначительно указала на коридор, предупреждая, что их может застать врасплох кто-то посторонний.
— Ш-ш-ш! Миссис Макклоски тут рядом, — шепнула она.
— Миссис Макклоски? — с недоумением повторил Кларенс.
— Ну, разумеется! — досадливо перебила Сюзи. — Моя тетя Джейн, глупыш! Мы заехали сюда, чтобы сделать тебе сюрприз. Тетя никогда не бывала на ранчо, и мы решили воспользоваться удобным случаем.
— А твоя мама… миссис Пейтон? Она… ей… — запинаясь, бормотал Кларенс.
— Ах, она! Ах, ей! — передразнила Сюзи, начиная сердиться. — Конечно, она ничего не знает! Она думает, что я уехала к Мэри Роджерс в Окленд. Я и поеду, только потом! — рассмеялась она. — А пока я написала тете Джейн, чтобы она встретила меня в Аламеде, и мы доехали в почтовой карете до Санта-Инес, а оттуда в коляске отправились сюда. Не правда ли, мы прелестно придумали? Скажи, Кларенс! Почему ты молчишь? Правда, мы придумали прелестно?
В эту минуту в ней было столько прежнего очарования и детской беспечности, что Кларенс, как ни был он встревожен и растерян, взял руки Сюзи в свои и притянул ее к себе, словно маленькую девочку.
— Разумеется, — продолжала она, не забыв понюхать розовый бутон в его петлице, — разумеется, я имею полное право приехать в свой собственный дом! А если меня сопровождает моя родная тетя, замужняя дама, то, значит, все приличия соблюдены и присутствие здесь молодого человека (это было произнесено самым надменным тоном) ничего не меняет!
Кларенс все еще держал ее в своих объятиях, но в этот миг она вновь переменилась. Сюзи его детства куда-то исчезла, ускользнула от него, и руки его обнимали только притворщицу-актрису.
— Будьте добры, мистер Брант, отпустите меня, — сказала она, оглядываясь с аффектированной томностью. — Мы здесь не одни.
Но когда в коридоре раздался приближающийся шелест юбок, Сюзи опять стала прежней и, сверкнув глазами, многозначительно шепнула:
— Она знает все!
Замешательство Кларенса только усилилось, когда вошедшая дама бросила на них игривый взгляд. Это была не слишком импозантная блондинка, чье довольно красивое лицо уже несколько увяло, однако под воздействием не столько времени, сколько краски и пудры;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22