Кларенс проснулся поздно и, выйдя во двор, готовился снова сесть в седло и отправиться в путь, как вдруг с удивлением увидел, что на второй лошади сидит не Флин, а какой-то хорошо одетый и красивый незнакомец. Однако знакомый смех и привычная команда «Прыгай в седло, мальчуган!» заставили его вглядеться пристальней. Это все-таки был Флин, только гладко выбритый, без бороды и усов, с коротко остриженными волосами и в щеголеватом черном костюме.— Так ты меня не узнал? — спросил Флин.— Нет, пока не услышал ваш голос, — ответил Кларенс.— Тем лучше, — важно сказал его друг и дал лошади шпоры.Когда они скакали по улице, Кларенс, который уже привык к косматым волосам, украшавшим его спутника, теперь слегка оробел перед ним. Его лицо было видно в профиль: сурово и твердо очерченные, чуть мрачноватые рот и подбородок. И хотя он никак не мог напоминать мальчику кого-либо из его знакомых, в живом воображении Кларенса этот человек был связан с какими-то грустными событиями. Но глаза у Флина были печальные и добрые, и Кларенс потом не раз думал, что если б он успел привыкнуть к Флину, то полюбил бы его. Он видел его в тот день в первый и последний раз, потому что после езды по пыльным и оживленным дорогам они к вечеру достигли цели своего путешествия.Дом был низкий, с красной черепичной крышей и квадратным двором, где они спешились среди темной зелени старых груш и фиговых деревьев. Флин сказал что-то по-испански ленивому на вид пеону, и их ввели в галерею с деревянными стенами, а оттуда — в длинную комнату с низким потолком, которая, как показалось Кларенсу, была буквально завалена книгами и гравюрами. Здесь Флин велел ему подождать и вышел поискать хозяина в других комнатах. Но Кларенс не скучал; более того, боюсь, что он забыл даже о цели их приезда: столько новых чувств вдруг нахлынуло на него, столько чудесных картин будущего нарисовало ему его детское воображение! Он словно охмелел, у него закружилась голова. Никогда в жизни не видел он еще столько книг; никогда не подозревал, что бывают такие чудесные картинки. Правда, ему невольно закралась в голову мысль, что он когда-то видел их во сне. Он залез на стул и как зачарованный рассматривал гравюру, изображающую морской бой, когда вдруг услышал голос Флина.Его друг неслышно вошел в комнату вместе с пожилым, несколько похожим на иностранца человеком, — очевидно, это и был родственник Кларенса. Никакие воспоминания не пришли мальчику на помощь, никакая возможность сравнивать, ничего, кроме смутной мысли, что его двоюродный брат, вероятно, похож на него, и мальчик беспомощно остановился перед ним. Он уже ждал, что сейчас его снова подвергнут обычному перекрестному допросу относительно его отца и родных, и даже с горечью подумывал, как бы сочинить какие-нибудь невинные подробности, чтобы дополнить свои скудные и неубедительные воспоминания. Но, подняв голову, он с удивлением увидел, что этот пожилой человек смущен не меньше его. Флин, как всегда, вовремя вмешался.— Конечно, вы друг друга не помните, и оба, надо думать, мало что знаете о семейных делах, — сказал он хмуро. — Ну, а поскольку твой двоюродный брат называет себя дон Хуан Робинсон, — добавил он, обращаясь к Кларенсу, — тебе тоже лучше распроститься с Джексоном Брантом. Я твоего брата знаю лучше тебя, но вы скоро друг к другу привыкнете. По крайней мере я очень вам советую постараться, — заключил он с необычайной серьезностью.Он повернулся и, как видно, хотел выйти из комнаты вместе со смущенным хозяином дома — к явному облегчению последнего, — но тут мальчик посмотрел на Робинсона и робко спросил:— А можно мне книги поглядеть?Его родственник остановился и впервые посмотрел на него с интересом.— А, так ты умеешь читать! Ты любишь книги?— Да, — ответил Кларенс. И, чувствуя на себе нерешительный взгляд, добавил: — у меня руки чистые, но если хотите, я могу их сперва вымыть.— Гляди сколько хочешь, — сказал с улыбкой дон Хуан. — А так как это старые книги, то руки лучше вымыть потом. — И, быстро повернувшись к Флину, сказал с облегчением: — Вот что, я выучу его говорить по-испански!Они вышли вместе, а Кларенс живо повернулся к полкам. Да, это были старые книги, некоторые совсем старинные, в странных переплетах, изъеденные червями. Одни были на иностранных языках, зато другие напечатаны по-английски, ясным, отчетливым шрифтом, с удивительными гравюрами и иллюстрациями. Одна книга, видимо, была историей сражений и осажденных городов, с цветными картинками, изображавшими бойцов, пронзенных стрелами, с аккуратно обрубленными конечностями или поваленных на землю палящими пушками. Кларенс был поглощен картинками, как вдруг услышал цокот подков во дворе и голос Флина. Он подбежал к окну и с удивлением увидел, что его друг уже в седле и прощается с хозяином.И тут Кларенсом вдруг овладело на миг новое чувство, как это свойственно его возрасту, чувство, которое он всегда из застенчивости прятал под внешним упрямством. Флин, его единственный друг! Единственный, кому он открыл свою детскую душу! Его новый кумир уезжает, бросает его, не сказав ни слова на прощание! Правда, Флин всего лишь любезно согласился отвезти Кларенса к его опекуну, но все же как можно покинуть его без единого слова надежды или ободрения! Будь это любой другой, Кларенс, вероятно, прибегнул бы к помощи всегдашнего своего индейского стоицизма, но то же чувство, что побудило его поверить Флину свои детские тайны при первой же встрече, взяло верх и теперь. Он бросил книгу, промчался по галерее и выбежал во двор, когда Флин уже выезжал из ворот.Мальчик издал отчаянный крик, и всадник его услышал. Он натянул поводья, повернул коня и, остановившись, нетерпеливо посмотрел на Кларенса. Кларенс и без того был смущен, а тут еще его двоюродный брат, видя, что Флина остановили, замешкался в галерее, а пеон, торчавший без дела у ворот, подобострастно подбежал и хотел взять под уздцы коня. Но всадник отмахнулся от него и, обращаясь к Кларенсу, спросил строго:— Ну, в чем дело?— Ни в чем, — сказал Кларенс, стараясь скрыть горячие слезы, которые навернулись ему на глаза. — Просто вы уезжаете, не попрощавшись. Вы были очень добры ко мне, и… и… я хочу вас поблагодарить!Флин густо покраснел. Потом, покосившись на дверь, сказал торопливо:— Это он тебя послал?— Нет, я сам. Я услышал стук копыт.— Ну ладно. Прощай. — Он наклонился, словно хотел пожать протянутую руку Кларенса, потом вдруг застыл с мрачной улыбкой и, достав из кармана золотую монету, протянул ее мальчику.Кларенс взял монету, гордым движением швырнул ее стоявшему в ожидании пеону, который с благодарностью ее поймал, отступил в сторону и сказал, побледнев:— Я только хотел попрощаться.И опустил глаза, полные жгучих слез. Но голос его прозвучал как чужой, и действовал, казалось, тоже не он, а кто-то другой.Гость и хозяин быстро переглянулись, и в глазах Флина блеснуло восхищение и еще какое-то непонятное чувство. Но когда Кларенс поднял голову, его уже не было. Кларенс, чувствуя себя несчастным, пошел к дому, но тут его родственник положил ему руку на плечо.— Muy hidalgamente Очень благородно (исп.).

, Кларенс, — сказал он ласково. — Ничего, мы еще сделаем из тебя человека! ГЛАВА X Следующие три года прошли без особых событий. За это время Кларенс узнал, что Джексон Брант, иначе дон Хуан Робинсон — ибо узы родства менее всего значили в их отношениях, и после отъезда Флина оба по молчаливому уговору избегали этой темы, — был скорее испанцем, нежели американцем. Он рано поселился в южной Калифорнии, женился на богатой вдове-мексиканке, которая умерла бездетной и оставила ему в наследство все свое состояние, характер у него был на редкость сдержанный, и все это как бы совершенно лишило его национальных черт. То был отшельник, зарывшийся в книги и очень разборчивый в выборе знакомых среди своих соотечественников, и чем ближе Кларенс его узнавал, тем более странным казалось мальчику его знакомство с Флином; но поскольку он был так же скрытен в этом, как и во всем, что касалось их родства, Кларенс в конце концов решил, что просто его бывший друг умеет подчинять себе людей, и больше об этом не думал. Он вступал в свою новую жизнь в «Эль Рефухио» Прибежище (исп.).

, не отягченный бременем прошлого. Быстро приспособившись к ленивой и свободной жизни на ранчо, он по утрам объезжал верхом холмы, где паслись стада его брата, а дни и вечера проводил за книгами, которые глотал жадно и беспорядочно и тоже без всякого контроля. Беспечный дон Хуан, правда, сделал попытку выполнить свое необдуманное обещание и научить Кларенса говорить по-испански и даже дал ему несколько уроков; но за какой-нибудь месяц смышленый мальчик выучился так бойко болтать, водя знакомство с пастухами и мелкими торговцами, что дон Хуан был рад и в этом предоставить своего юного родственника самому себе. И поскольку бывает, что вопреки всякой логике репутация человека порой зависит от одного-единственного пустякового поступка, красивый жест Кларенса, когда он отверг прощальный подарок Флина, раз и навсегда определил его репутацию в «Эль Рефухио». Благодарный пеон, которому мальчик презрительно швырнул монету, разыграл эту сцену во всех подробностях перед своей подружкой, и незнакомого юного родича дона Хуана сразу признали своим, а также несомненным идальго по рождению и воспитанию. Но самую поэтическую форму придало этому случаю живое воображение местных женщин.— Клянусь пресвятой девой, это истинная правда, — говорила мельничиха Чуча. — Доминго все рассказал, как на духу. Когда молодой джентльмен прибыл в сопровождении этого американца, провожатый был ему не ровня, сами понимаете, вот и хотел уехать без приказу. И тут к нему подходит наш маленький идальго. «Вы забыли испросить у меня разрешения», — говорит. Этот американец думал уладить все просто с таким малышом и дает ему золотую монету в двадцать песо. Маленький идальго берет ее вот так и говорит: «А! Вы хотите передать через меня деньги слугам моего брата», — и бросает монету Доминго, да гордо так, по-благородному.Но всеобщим любимцем в «Эль Рефухио» Кларенс стал благодаря своей редкостной простоте, искренности и склонности к живописному безделью, говорившему скорее о рассеянной мечтательности, нежели о грубой праздности, да, пожалуй, благодаря умению отлично ездить верхом. На исходе третьего года дон Хуан убедился, что этот неискушенный четырнадцатилетний бездельник научился лучше управлять ранчо, чем он сам; что необразованный юнец из захолустья проглотил почти все книги в его библиотеке, отважно переваривая все подряд. Кроме того, он понял, что, несмотря на поразительную независимость во всех своих поступках, Кларенс непоколебимо верен своим принципам, и, хотя не ищет — да и сам не выказывает — сентиментальной привязанности и не подчеркивает их родственных уз, он тем не менее горячо предан интересам своего двоюродного брата. И если сначала он мелькал в доме, как солнечный зайчик, ускользающий и незаметный, то теперь он стал для своего благодетеля необходим как воздух.И все же Кларенс был удивлен, когда однажды утром дон Хуан вдруг спросил его с тем же смущением, что и при их первой встрече, «каким делом он намерен заняться». Это показалось мальчику тем более необычным, что его родич, как большинство людей непрактических, до сих пор старательно избегал разговоров о будущем. Возможно, это объяснялось либо обеспеченностью, к которой он привык, либо опасениями и неуверенностью. Как бы то ни было, но дон Хуан вдруг изменил своей всегдашней невозмутимости, и это расстроило его самого не меньше, чем Кларенса. Мальчик ощутил это так остро, что, не отвечая на вопросы и тщетно стремясь припомнить, не совершил ли он какой-нибудь проступок, спросил, как всегда, напрямик:— А что случилось? Я в чем-нибудь провинился?— Нет-нет, — торопливо заверил его дон Хуан. — Но, видишь ли, пора тебе подумать о будущем или по крайней мере готовиться к нему. Я хочу сказать, тебе нужно учиться систематически. Надо поступить в школу. Конечно, это жаль, — добавил он с досадой, как бы забыв в своем нетерпении о присутствии Кларенса и размышляя вслух. — Как раз теперь, когда ты становишься мне полезен и оправдываешь свое нелепое положение здесь и весь этот идиотизм кончился… Нет, я что хочу сказать, Кларенс, — перебил он себя, видя, что мальчик стал бледен, а глаза у него потемнели, — я хочу сказать, видишь ли, это просто смешно, что я не отдаю тебя в школу, хотя ты уже большой, и пытаюсь учить тебя сам. Разве ты сам этого не понимаешь?— Значит, по-вашему, это смешно, — сказал Кларенс упрямо.— Я хотел сказать, что это я смешон, — торопливо поправился дон Хуан. — Ну, да ладно, ладно! Не будем больше об этом. Завтра поедем в Сан-Хосе и поговорим с отцом-директором колледжа иезуитов, он тебя сразу примет. Это прекрасный колледж, и ты всегда будешь поблизости от нашего ранчо!На этом разговор кончился.Боюсь, что первой мыслью Кларенса было убежать. Немногое способно потрясти бесхитростную душу сильнее, чем внезапная возможность увидеть себя чужими глазами. Бедный Кларенс, сознававший только, что он предан интересам своего родича и верен своим обязанностям, как он их понимал, вдруг словно прозрел и увидел, что его положение «смешно». Днем, печально скитаясь по пустынным холмам, и ночью, в бессонном одиночестве своей комнаты, он много думал и решил, что его родич прав. Он поступит в колледж; будет учиться упорно — так упорно, что скоро, очень скоро сможет сам себя прокормить. Проснулся он в хорошем настроении. Счастлива молодость, для которой принять решение и исполнить его кажется одинаково простым.На другой день он уже был в колледже, где ему предстояло жить и учиться. Положение дона Хуана и его испанские пристрастия обеспечили его родственнику благосклонный прием; но от Кларенса не укрылось, что отец Собриенте, директор колледжа, иногда поглядывает на него с задумчивым любопытством, и мальчик заподозрил, что дон Хуан просил директора быть к нему особо внимательным, к тому же священник время от времени спрашивал о его прошлом таким тоном, что мальчик боялся, не начнутся ли снова расспросы о его отце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15