И странно: коснувшись этих мертвых лиц, солнце не озарило на них выражения боли и страдания, нет, скорее это было удивление и суеверное смирение. А у тех, кто, получив смертельную рану, в агонии извивался на земле, пока не застыл навек, на лицах можно было прочесть, что смерть пришла к ним как избавительница; у некоторых даже застыла на губах слабая улыбка.Солнце озарило главную линию боя, причудливо изогнутую вдоль стен, заграждений и брустверов, где мертвые лежали в тех же позах, в каких вели огонь, но уткнувшись лицом в траву, а их мушкеты все еще опирались на бруствер. Под картечью вражеской батареи, расположенной на холме, они приняли сравнительно легкую смерть: пули попали им в голову или в шею.Теперь все поле лежало, залитое солнечным светом, испещренное самыми фантастическими тенями от сидящих, согнувшихся и полулежащих окоченевших трупов, которые могли бы послужить моделями для собственных надгробий. Какой-то солдат, опустившийся на одно колено, охватив оцепеневшими руками голову, выглядел как статуя Скорби у ног своего мертвого товарища. Какой-то капитан, которому прострелили голову, когда он взбирался на насыпь, лежал на боку, раскрыв рот, в котором застыли слова команды, и продолжал указывать саблей путь своим солдатам.Но только поднявшись еще выше, солнце озарило наконец самое ужасное место боя и словно задержало здесь свои ослепительные лучи, чтобы лучше осветить его для тех, кто пришел на помощь.Вблизи линии фронта протекал ручеек. Здесь вечером накануне сражения наполняли свои фляги и друг и недруг, стоя бок о бок с чисто солдатской беспечностью, а может быть, под влиянием более возвышенного чувства нарочно не замечая друг друга; а потом сюда же тащились, ковыляли и ползли раненые; здесь они толкались, ссорились и дрались из-за глотка драгоценной влаги, которая утоляла их лихорадочную жажду или навсегда избавляла их от мучений; здесь, выбившись из сил, стиснутые и раздавленные в толпе, они падали в ручей, окрашивая его кровью, пока не запрудили течение и вода, алая и гневная, не вышла из берегов, затопляя хлопковое поле, и разлилась широко, поблескивая на солнце. А милей ниже этой плотины мертвых тел все еще еле струился ручей, и санитарные лошади фыркали и пятились от него.Санитары продвигались медленно, выполняя свою работу умело и как будто равнодушно, а на самом деле с той автоматичностью, которая спасает от сильных душевных потрясений. Один только раз они дали волю своему негодованию, натолкнувшись на убитого офицера с вывороченными карманами; рука его еще была крепко прижата к застегнутому жилету, как будто он до последней минуты сопротивлялся насилию. Когда санитары разжали окоченевшую руку, что-то выпало из жилетного кармана на землю. Капрал нагнулся, поднял запечатанный конверт и передал его офицеру. Тот принял его небрежно, зная по долгому опыту, каково содержание всех этих трогательных писем к родным, и опустил в карман кителя, где уже лежало с полдюжины других писем, подобранных в это утро. Взвод двинулся дальше, а немного спустя принял положение «смирно» при виде офицера, медленно проезжавшего верхом вдоль линии фронта.Когда он приблизился, на лицах солдат отразилось нечто большее, чем простое уважение к начальнику. Это был генерал, командир бригады, командовавший вчерашним боем, — молодой человек, стремительно выдвинувшийся в первый ряд военачальников. Его неукротимое мужество повело бригаду в атаку, предотвратило ее поражение при подавляющем численном превосходстве противника и помогло ей снова сплотить свои ряды, а его упорная воля воодушевила офицеров и внушила им чуть ли не мистическую веру в его счастливую звезду. Этот человек совершил то, что казалось немыслимым, даже неразумным и противоречащим стратегии: по непонятному приказу своего начальника удержал неукрепленную позицию, которая, казалось, не представляла ценности и требовала лишь жертв, — и был увенчан победой.Бригада понесла жестокий урон, но раненые и умирающие приветствовали его, когда он проезжал, а оставшиеся в живых преследовали противника, пока звук трубы не отозвал их обратно.Для такого успеха генерал казался слишком юным и цивильным человеком, хотя его красивое смуглое лицо дышало энергией и он не любил тратить лишних слов.Его зоркий взгляд уже заметил ограбленный труп офицера, и он нахмурился. Когда капитан санитарного взвода отдал ему честь, генерал коротко сказал:— Разве не было приказа открывать огонь по всякому, кто оскверняет убитых?— Так точно, генерал! Но эти гиены не даются нам в руки. Вот все, что бедняге удалось спасти от их когтей, — ответил офицер, протягивая запечатанный конверт. — Адреса не имеется.Генерал взял конверт, осмотрел его и сунул за пояс.— Я позабочусь об этом сам.С каменистой дороги по ту сторону ручья послышалось цоканье копыт. Генерал и капитан обернулись. К ним направлялась группа офицеров.— Штаб дивизии, — тихо сказал капитан и отступил на несколько шагов.Группа ехала неторопливо, впереди командир на сером коне — таким он и вошел в историю. Это был плотный, небольшого роста человек с седеющей бородой, тщательно выстриженной вокруг твердого рта, с благообразной внешностью серьезного и почтенного сельского священника, которую не могли изменить ни генерал-майорские погоны на широком кителе, ни солдатская посадка в седле.Очевидно, он заметил бригадного генерала и пришпорил коня, когда тот тронулся ему навстречу. Штабные несколько отстали, наблюдая не без любопытства встречу самого главного генерала армии с самым молодым. Дивизионный генерал ответил на приветствие и тотчас же, сняв кожаную перчатку, протянул руку командиру бригады.Герои не любят лишних слов. Построившийся санитарный взвод и офицеры штаба услышали немногое:— Халлек говорил мне, что вы из Калифорнии?— Да, генерал.— Я тоже жил там в молодости. Чудесный край. Представляю себе, как он расцвел с тех пор!— Да, генерал!— Огромные ресурсы, лучшая в мире пшеница, сэр. Не знаете, каков урожай в нынешнем году?— Точно не знаю, генерал, но, во всяком случае, неслыханно высокий.— Я всегда предсказывал, что так будет. Хотите сигару?Он протянул командиру бригады портсигар. Затем сам взял сигару, прикурил ее от тлеющего окурка, который вынул изо рта, и уже собирался небрежно бросить его, но вдруг спохватился и, перегнувшись, аккуратно кинул его подальше от лежавшего рядом убитого солдата. Потом, выпрямившись в седле, подъехал к командиру бригады и вместе с ним удалился в сторону, сделав знак, чтобы штабные оставались на месте.— У вас большие потери?— К сожалению, да, генерал.— Ничего не поделаешь. Мы вынуждены были двинуть вашу бригаду, чтобы выиграть время и отвлечь противника, пока мы меняли диспозицию.Молодой генерал вгляделся в умные холодные глаза начальника.— Меняли диспозицию? — переспросил он.— Да. Еще до первого выстрела мы узнали, что противнику известны все наши планы наступления до мельчайших подробностей. Пришлось все переменить.Молодой генерал сразу понял смысл вчерашнего невразумительного приказа.Дивизионный генерал продолжал, приняв официальный тон:— Теперь вы понимаете, генерал Брант, что перед лицом такой неслыханной измены необходимы величайшая бдительность и строжайший контроль за всеми цивильными лицами, сопровождающими бригаду, дабы найти шпиона, который пробрался в наши ряды, или изменника, укрывшегося среди нас, который располагает секретными сведениями. Вам придется проверить личный состав бригады и удалить всех подозрительных, принять меры, чтобы на позициях, которые вы займете завтра, и на плантации, где вы расположитесь со своим штабом, не осталось людей, за которых вы не могли бы ручаться.Он подобрал поводья, снова пожал руку командиру бригады, отдал честь и вернулся к своему штабу.Опустив голову, бригадный генерал Кларенс Брант помедлил, думая о хладнокровии своего начальника в этих тревожных обстоятельствах и о стратегическом маневре, при помощи которого он расстроил замысел неизвестного предателя. Затем его взгляд упал на запечатанный конверт, заткнутый за пояс. Он машинально вытащил его и сломал печать. Конверт был набит записями и документами! При виде их лицо его омрачилось и брови нахмурились. Он быстро огляделся по сторонам. Штаб дивизии уже уехал, капитан со своими санитарами продолжал работу невдалеке. Брант с трудом перевел дыхание: в руках у него был план лагеря и даже позиции, которую ему предстояло занять на следующий день, и подробный отчет о передвижениях, планах и численности всей дивизии — обо всем, что было решено на военном совете накануне сражения. Не было только никаких сведений об авторе или его намерениях.Он поспешно сунул бумаги в конверт, но на этот раз положил его в нагрудной карман. Затем галопом подъехал к капитану.— Покажите мне еще раз убитого, у которого вы нашли конверт!Капитан повел его туда, где на траве, теперь уже в спокойной и пристойной позе, лежал труп офицера, который должны были унести с поля боя вместе с другими трупами. У генерала Бранта невольно вырвалось восклицание.— Да это наш офицер! — сказал он быстро.— Да, генерал. Говорят, это лейтенант Уэйнрайт, кадровый, из интендантского управления.— Так что же он делал здесь? — строго спросил генерал Брант.— Не могу понять, сэр, разве только пошел в атаку добровольцем. Наверно, хотел посмотреть бой. Говорят, лихой был парень, окончил Вест-Пойнт, южанин, к тому же виргинец.— Южанин? — откликнулся Брант.— Да, сэр.— Обыщите его еще раз, — приказал Брант.К нему вернулось обычное самообладание, и, пока капитан снова осматривал труп, он вынул блокнот и написал несколько строк. Это был приказ обыскать комнату лейтенанта Уэйнрайта и доставить ему все бумаги, письма и документы убитого. Затем он подозвал одного из солдат:— Немедленно передайте вот это начальнику военной полиции. Ну как, капитан, — невозмутимо спросил он подходившего офицера, — нашли еще что-нибудь?— Вот только это, сэр, — отвечал капитан, слегка улыбаясь и доставая небольшую фотографию. — Должно быть, ее тоже не заметили.Он протянул карточку Бранту.Глаза начальника так и впились в снимок, но выражение его лица не изменилось.— Обычная находка, генерал. Всегда фотографии! Но на этот раз красивая женщина!— Очень, — спокойно заметил Кларенс Брант.Это была фотография его жены! ГЛАВА II Он настолько владел своим голосом и движениями, что теперь, когда он ехал к себе на квартиру, никому не пришло бы в голову, что генерал Брант только что увидел фотографию жены, с которой порвал четыре года назад. Еще меньше можно было подозревать, какой жуткий страх он испытывает при мысли, что жена может иметь отношение к только что обнаруженной измене.За это время он только раз получил о ней известие — от адвоката ее покойного мужа. Адвокат писал ему по поводу ее недвижимости в Калифорнии. Кларенс полагал, что она уехала к своим родственникам в Алабаму, где целиком посвятила себя делу конфедератов, готовая пожертвовать ради него даже всем своим состоянием.Он знал также, что ее имя появляется в газетах Юга, что о ней пишут как о блистательной светской даме и даже советнице политических деятелей Конфедерации, но у него не было оснований думать, что она решилась взять на себя такую активную и отчаянную роль на войне. Он пытался уверить себя, что его тревога вызвана лишь воспоминаниями об измене капитана Пинкни и той роли, которую жена играла в калифорнийском заговоре, — в супружеской неверности он давно уже перестал ее подозревать. Но между этими двумя случаями было сходство, которое наводило на размышления. Несомненно, этот лейтенант Уэйнрайт был изменник, который поддался обычной софистике своего сословия, утверждавшей, что главное — верность родному штату. Но не было ли у лейтенанта других побуждений? Или фотография была только памятью о пленительной жрице восстания, которую знал убитый? Первое предположение могло скорее вызвать презрение, нежели ревность, но все же он почувствовал облегчение, узнав, что военная полиция не обнаружила среди вещей Уэйнрайта никаких компрометирующих бумаг. Дивизионному генералу он о фотографии не сообщил. Достаточно было разоблачить деятельность изменника, не упоминая о том, что могло свидетельствовать о прямом или косвенном участии жены в этой измене. Даже и в этом был уже немалый риск, но он не мог поступить иначе, не нарушив своего долга.Он содрогался, думая о вчерашнем побоище, которое — теперь в этом не было сомнений — произошло в результате предательской деятельности шпиона, и о том, что по иронии судьбы именно его бригаде выпало на долю не только пострадать от измены, но и отомстить за нее. Если жена приложила руку к этому гнусному делу, должен ли он ее щадить? Неужели их судьбы отныне связаны таким чудовищным образом?К счастью, гибель главного виновника и своевременная находка его бумаг позволили командиру дивизии сохранить все в секрете и потребовать, чтобы и Брант, со своей стороны, соблюдал тайну. Брант, однако, был по-прежнему бдителен и на другой же день после перехода на новые позиции тщательно изучил расположение бригады, подходы к нему и пути сообщения с окружающей местностью, а также линии мятежников; усилил строгость караульной службы и учредил тщательный надзор за всеми нестроевыми, а также за гражданским населением в пределах расположения бригады — вплоть до последнего маркитанта.Затем он занялся домом, который был отведен под его штаб-квартиру.Это был прекрасный образчик старинного плантаторского дома — с широкой верандой, обширными службами и бараками для негров. До сих пор его щадила война, и он не пострадал от грабежа или постоев. Владелец покинул усадьбу только за несколько дней до сражения, и так велика была уверенность неприятеля в успехе, что еще утром перед решительным сражением здесь располагался главный штаб конфедератов.Жасмин и розы, не закопченные пороховым дымом, вились вокруг обветшалых колонн и почти скрывали оконные ниши;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20