унитазы gustavsberg
Вот-вот последует строгий окрик полисмена: «Минуточку, гражданин!» – в мой адрес. Решение приходит ко мне внезапно.
Я ныряю в дверь так кстати подвернувшегося сувенирного магазинчика, едва не сбив с ног выходящих из него людей, и устремляюсь в конец зала, где имеется большое окно-витрина, выходящее в переулок. Окно оборудовано датчиками сигнализации и открывается изнутри. Это избавляет меня от необходимости разбивать витрину каким-нибудь посторонним предметом – например, своим ботинком. Я деловито распахиваю окно, к удивлению редких посетителей и продавцов. Когда в зале срабатывает сигнализация, полицейский покидает свой пост на тротуаре и бросается в магазин, но в этот момент я одним прыжком оказываюсь в переулке и, воспользовавшись анфиладой проходных дворов, через пару кварталов вновь пристраиваюсь в кильватер Любарскому.
Теперь уже комп-нот мне не нужен, и я срываю с себя экран-очки. Спина Любарского мелькает в толпе всего в нескольких десятках метров от меня. Рискуя привлечь к себе всеобщее внимание, я перехожу с бега рысцой на галоп, но и молодой человек, не оглядываясь, делает то же самое. Мы стремительно взбегаем на пешеходный мостик над скоростной автострадой, но, к моему облегчению, Любарский вовсе не собирается изображать из себя любителя прыжков с большой высоты, каким-то образом запамятовавшего, что внизу – не водная гладь, а бетонная твердь.
Какой же удел уготовил ему Шлемист?
Сердце мое начинает бешено колотиться, я обливаюсь путом и тщетно пытаюсь наполнить кислородом свои, прокуренные за двадцать лет до черноты, легкие. Еще немного – и в глазах потемнеет от этого дикого кросса с препятствиями в виде путающихся под ногами прохожих.
Самое скверное, что я не могу воспользоваться машиной: если Любарский свернет куда-нибудь, в недоступное для автотранспорта место, мне его не догнать.
Мы уже почти в центре города. Открывается вид на площадь с обширным сквером посередине. По одну сторону площади возвышается серая громада Университета, на фасаде которого ранее было начертано «Cogito ergo sum»1, но лихая студенческая братия ухитрилась убрать одну букву, и гордый девиз читается теперь как «Coito ergo sum»2. Но очевидно, что Любарский направляется отнюдь не в светоч знаний. Он пересекает сквер, распугивая стаи голубей у какого-то неразборчивого памятника, за которым тянется казенно-желтое, длинное, как кишка, здание Полицейского управления.
Вроде бы теперь все становится на свои места. Значит, все-таки первый вариант, согласно которому молодой человек спешит исполнить свой гражданский долг. Да, но почему он решил лично явиться в полицию, чтобы «заложить» меня, если достаточно было воспользоваться ближайшим автоматом визор-связи?..
В любом случае, его надо остановить, и сквер – последнее место, где я могу это сделать, потому что на ступенях Полицейского управления, перекуривают, собравшись группкой, свободные от дежурства полицейские. Не надо быть провидцем, чтобы спрогнозировать их реакцию на мою погоню за Любарским.
Я окликаю Любарского, но, разумеется, он меня не слышит. Или не обращает внимания на мой призыв. До конца сквера остается пять метров… три… два. И тогда я прыгаю изо всех сил и сбиваю Любарского на траву. Как заправский защитник в регби, отчаявшийся ликвидировать прорыв нападающего соперников, толкаю юношу в спину и наваливаюсь сверху, пытаясь не дать ему высвободиться. Некоторое время мы барахтаемся неразборчивой кучей малой, пока мне не удается сунуть руку за пазуху и включить на полную мощность «заглушку». Только тогда сопротивление Любарского начинает ослабевать, и в конце концов, оттолкнув меня, он усаживается на траве, обхватив колени руками. Очумело взирает на меня – но теперь уже вполне осмысленным взглядом.
– Это вы, Клур? – спрашивает он. – Что происходит? Почему вы меня преследуете?
– Вы забыли расплатиться за выпивку в баре, – с мягким укором журю его я, уже не изображая иностранца. – И у меня возникли некоторые сомнения по поводу не только вашей платежеспособности, но и безопасности.
– Безопасности? – таращит он на меня глаза. – Не удивлюсь, если окажется, что кончина дорогого племянника оказалась слишком тяжелым потрясением для вашего разума.
– Человек, о котором мы с вами вели разговор, приходится мне таким же племянником, как вы – сыном.
– Кто же вы такой, Клур? И какого черта?..
– Я все объясню вам. Но не здесь и не сейчас. Сейчас наша задача – как можно быстрее убраться отсюда. И желательно – целыми и невредимыми.
На нас сверху падает чья-то тень, и раздается официальный голос:
– По-моему, граждане, вы несколько злоупотребляете свободой личности, нарушая своим поведением общественный порядок. Попрошу вас пройти со мной.
Широко раздвинув ноги, над нами возвышается, копируя уже упомянутую статую, один из тех полицейских, которые имели возможность наблюдать нашу дружескую возню в партере. Рука полисмена недвусмысленно лежит на расстегнутой кобуре, из которой выглядывает парализатор. На его рукаве – нашивки сержанта.
– Видите ли, господин сержант, – говорю я, поднимаясь на ноги, ничего криминального в нашем поведении не было. Понимаете, сынок мой, вместо того чтобы протирать штаны на студенческой скамье, собрался в поход по кабакам, так что пришлось останавливать его силой… Дети, знаете ли, всегда требуют к себе повышенного внимания…
Говорильня моя, скорее, призвана отвлечь внимание полисмена, нежели убедить его в необоснованности своих подозрений. Если стража закона дергает за ниточки невидимая рука Хозяина, то не так-то просто будет мирно уладить данное недоразумение.
– Да что вы говорите, папаша? – ехидно ухмыляется сержант, как бы невзначай извлекая из кобуры парализатор. – Значит, ваш сынок – прогульщик, да? Ай-яй-яй!.. Только вот какие, мне интересно, лекции он собирался прогулять, если вот уже две недели, как все студенты отпущены в каникулярный отпуск?
Придется отключать его, мысленно решаю я. Ни к чему попадать в полицию, где руками полицейских Шлемист запросто может запереть нас в камере, а потом – пристрелить при попытке к бегству. Или заставить повеситься на своих шнурках…
Устранить полицейского с дороги будет не трудно, но потом придется попотеть, чтобы унести ноги, – вон, на подмогу к нему спешит еще один полисмен. И, если понадобится подкрепление, им стоит только свистнуть… Какими бы навыками я ни обладал, не могу же я перебить полицейское управление Интервиля в полном составе!..
– Вы не имеете права нас задерживать, – протестует, тоже вставая с травы, Любарский. – Мы же не совершили никакого преступления!
– А это мы еще разберемся, – равнодушно бурчит сержант, поигрывая парализатором. – Пройти со мной вам все равно придется, господа хорошие…
Еще немного – и он либо заорет: «Руки – на затылок! Ноги – на ширину плеч! Не двигаться!», либо без лишних слов пустит в ход оружие.
– Что ты к ним пристал, Лент, как пьяный к радиоприемнику? – осведомляется второй полицейский, приближаясь к нам. – По-моему, это вполне приличные граждане, и в своих проблемах они сами разберутся, не так ли? – Он неожиданно подает условный знак Контроля, и у меня гора сваливается с плеч.
Но бдительного Лента не переубедить.
– Ты болван, Тал, – говорит он своему напарнику. – Поэтому до сих пор и ходишь в рядовых… Эти субъекты сегодня нарушили общественный порядок, а завтра, глядишь, пойдут грабить банк или магазин. А вчера они, может быть, укокошили кого-нибудь в городе за здорово живешь, потому что врут напропалую – и глазом не моргнут! Согласись, это подозрительно, Тал!
– Это еще не известно, кто из нас болван, Лент, – говорит Тал и четким движением бьет своего коллегу под ухо, так что тот падает, как подкошенный, выронив парализатор. – Не стойте пнями, ребята, – говорит нам Тал. – Я задержу его. Бегите в машину!
Бедняга Тал! Не миновать ему служебного разбирательства, гауптвахты и, как минимум, лишения ежеквартальной премии за драку со старшим по званию, да еще и с целью спасти двух проходимцев от задержания…
Я хватаю Любарского за руку и увлекаю его за собой к серому «ланчестеру», который с визгом тормозит возле сквера.
Плюхнувшись на заднее сиденье машины, которой управляет худой и длинный, с узким темным лицом, человек, я наблюдаю за развитием разногласий между полицейскими. Придя в себя, Лент резво перекатывается по земле и бьет ногой в пах своему напарнику. Тот корчится от боли, но, тем не менее, находит в себе силы, чтобы ответить пинком в грудь… К месту единоборства бегут другие полицейские, а у прохожих глаза вылезают из орбит от удивления – не каждый день блюстители порядка дерутся друг с другом….
«Ланчестер» срывается с места на бешеной скорости, и вскоре площадь пропадает из поля зрения.
Любарский пока хранит молчание, но по его ошарашенному виду ясно, что он ничего не понимает в разворачивающихся вокруг него событиях.
– Вам куда? – спрашивает человек за рулем.
– Для надежности покрутитесь по городу, потом высадите нас на Пятнадцатой улице, возле кондитерской, – командую я. – И обеспечьте там пересадку.
Темнолицый кивает в знак согласия, и некоторое время мы едем молча.
– Послушайте, Клур… – начинает Любарский, но я не даю ему докончить фразу.
– В качестве компенсации за насилие с моей стороны примите от меня вот этот скромный презент, – говорю я, надевая ему на шею генератор защитного поля, замаскированный под невзрачный медальон на цепочке и и менуемый на нашем жаргоне «заглушкой». Хорошо, что я захватил с собой на всякий случай несколько таких штучек, теперь они пригодятся. Отныне Любарскому будет угрожать постоянная опасность, а он мне нужен только живым.
– Это что, талисман? – усмехается он, разглядывая «медальон» со всех сторон.
– Называйте его как угодно, только никогда не снимайте. Даже во время постельных забав с женщинами…
– Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит?
– Разумеется, но это долгая история, а пока наша главная забота – уйти от погони…
– От какой еще погони? – недоверчиво говорит он, оборачиваясь и всматриваясь в поток машин так, словно наши преследователи должны иметь надпись на капоте: «Это мы за вами гонимся!». – Полицейских нигде не видно!
– Нас преследуют не полицейские, – говорю я, – а вооруженные преступники. Поэтому, в целях профилактики, вам лучше не подставлять им свою голову. Не думаю, что они будут упражняться в стрельбе среди бела дня, но береженого, как известно, бережет… он сам.
Любарский послушно сползает по спинке сиденья и замирает в неудобной позе. Больше всего мне в нем по душе то, что он не задает лишних вопросов в самый неподходящий момент.
Погоня за нами продолжается, хотя внешне она незаметна. Машины меняются одна за другой, неизменным остается лишь то, что на нашем «хвосте» кто-нибудь да висит. Мы совершаем абсолютно нелогичные маневры, на полной скорости сворачивая то влево, то вправо, то вообще разворачиваясь в обратном направлении, но подобные трюки бесполезны, если твои противники могут использовать для своих целей любую машину. Поначалу я опасаюсь, что геймеры устроят нам лобовое столкновение, но этого почему-то не происходит. Видимо, Шлемист жаждет просто проследить, куда мы направляемся, чтобы там устроить нам встречу без цветов и оркестра…
Если бы я был один, то давно выпрыгнул бы на полном ходу в каком-нибудь тихом переулке, где есть арки и проходные дворы. Но я не уверен, что мой спутник способен на такой прыжок, потому что, в отличие от меня, ни спецшкол, ни спецкурсов он не заканчивал.
Приходится уповать лишь на частую смену машин. Организацию пересадок берет на себя Контроль, водители заранее предупреждают нас, на какую машину мы должны будем пересесть.
Эта нелепая, с точки зрения Любарского, гонка по вечернему городу заканчивается тем, что мы, наконец, пересаживаемся в пустой рейсовый автобус прямо во время движения. Мы притираемся к нему так, что из задней левой дверцы нашей машины можно перепрыгнуть на подножку гостеприимно распахнутой двери автобуса. Пересадка происходит за углом, в безлюдном месте, и остается уповать, что свидетелей-"игрушек" поблизости нет.
Водитель автобуса, в который мы запрыгнули, без лишних вопросов сворачивает налево, потом направо, потом разворачивается и мчится в том направлении, откуда мы приехали. Мы с Любарским лежим плашмя на пыльном полу, и вскоре водитель сообщает, что сзади – чисто.
– Куда мы едем? – спрашивает меня Рик.
– К тебе, – говорю я, посчитав, что пора уже переходить в обращении к своему спутнику на «ты». – Ты уж извини, что приходится воспользоваться твоим гостеприимством без приглашения.
– Ко мне? – удивляется он. – Но что я скажу своим родителям?..
– Ты не понял, Рик. Мы едем на ту квартиру, хозяином которой являешься ты, и где был убит Руслан Этенко.
– Похоже, вы знаете обо мне всю подноготную, – с кислым видом замечает Любарский.
– Ну, все знать о человеке невозможно, – возражаю я. – Даже о самом себе. Вот, например, ты уверен, что знаешь себя до конца?
– Во всяком случае, я никогда не подозревал, что буду участвовать в какой-то дурацкой игре в шпионов.
– Разумеется. И, конечно же, еще пару часов назад ты не подозревал, что способен пойти в полицию. Кстати, зачем ты это сделал? Ты хотел донести на меня?
– Нет, – признается он, опустив голову, и я ему почему-то верю. – Я хотел… в общем, теперь не стоит об этом говорить…
В этот момент до меня, наконец, озаряет догадка. Если я прав, то мой противник пытался провернуть дьявольски-хитрую комбинацию.
– Что ж, я тебя понимаю, Рик, – говорю с усмешкой я. – Всегда стыдно признаваться в своих заблуждениях… Это была бы явка с повинной, верно? Признайся, что ты хотел взять на себя ответственность за убийство твоего дружка Слана из каких-то благородных побуждений. Значит, ты знаешь, кто убил его, не так ли? Но зачем ты решил оговорить самого себя?.. Чтобы уберечь настоящего преступника от наказания?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Я ныряю в дверь так кстати подвернувшегося сувенирного магазинчика, едва не сбив с ног выходящих из него людей, и устремляюсь в конец зала, где имеется большое окно-витрина, выходящее в переулок. Окно оборудовано датчиками сигнализации и открывается изнутри. Это избавляет меня от необходимости разбивать витрину каким-нибудь посторонним предметом – например, своим ботинком. Я деловито распахиваю окно, к удивлению редких посетителей и продавцов. Когда в зале срабатывает сигнализация, полицейский покидает свой пост на тротуаре и бросается в магазин, но в этот момент я одним прыжком оказываюсь в переулке и, воспользовавшись анфиладой проходных дворов, через пару кварталов вновь пристраиваюсь в кильватер Любарскому.
Теперь уже комп-нот мне не нужен, и я срываю с себя экран-очки. Спина Любарского мелькает в толпе всего в нескольких десятках метров от меня. Рискуя привлечь к себе всеобщее внимание, я перехожу с бега рысцой на галоп, но и молодой человек, не оглядываясь, делает то же самое. Мы стремительно взбегаем на пешеходный мостик над скоростной автострадой, но, к моему облегчению, Любарский вовсе не собирается изображать из себя любителя прыжков с большой высоты, каким-то образом запамятовавшего, что внизу – не водная гладь, а бетонная твердь.
Какой же удел уготовил ему Шлемист?
Сердце мое начинает бешено колотиться, я обливаюсь путом и тщетно пытаюсь наполнить кислородом свои, прокуренные за двадцать лет до черноты, легкие. Еще немного – и в глазах потемнеет от этого дикого кросса с препятствиями в виде путающихся под ногами прохожих.
Самое скверное, что я не могу воспользоваться машиной: если Любарский свернет куда-нибудь, в недоступное для автотранспорта место, мне его не догнать.
Мы уже почти в центре города. Открывается вид на площадь с обширным сквером посередине. По одну сторону площади возвышается серая громада Университета, на фасаде которого ранее было начертано «Cogito ergo sum»1, но лихая студенческая братия ухитрилась убрать одну букву, и гордый девиз читается теперь как «Coito ergo sum»2. Но очевидно, что Любарский направляется отнюдь не в светоч знаний. Он пересекает сквер, распугивая стаи голубей у какого-то неразборчивого памятника, за которым тянется казенно-желтое, длинное, как кишка, здание Полицейского управления.
Вроде бы теперь все становится на свои места. Значит, все-таки первый вариант, согласно которому молодой человек спешит исполнить свой гражданский долг. Да, но почему он решил лично явиться в полицию, чтобы «заложить» меня, если достаточно было воспользоваться ближайшим автоматом визор-связи?..
В любом случае, его надо остановить, и сквер – последнее место, где я могу это сделать, потому что на ступенях Полицейского управления, перекуривают, собравшись группкой, свободные от дежурства полицейские. Не надо быть провидцем, чтобы спрогнозировать их реакцию на мою погоню за Любарским.
Я окликаю Любарского, но, разумеется, он меня не слышит. Или не обращает внимания на мой призыв. До конца сквера остается пять метров… три… два. И тогда я прыгаю изо всех сил и сбиваю Любарского на траву. Как заправский защитник в регби, отчаявшийся ликвидировать прорыв нападающего соперников, толкаю юношу в спину и наваливаюсь сверху, пытаясь не дать ему высвободиться. Некоторое время мы барахтаемся неразборчивой кучей малой, пока мне не удается сунуть руку за пазуху и включить на полную мощность «заглушку». Только тогда сопротивление Любарского начинает ослабевать, и в конце концов, оттолкнув меня, он усаживается на траве, обхватив колени руками. Очумело взирает на меня – но теперь уже вполне осмысленным взглядом.
– Это вы, Клур? – спрашивает он. – Что происходит? Почему вы меня преследуете?
– Вы забыли расплатиться за выпивку в баре, – с мягким укором журю его я, уже не изображая иностранца. – И у меня возникли некоторые сомнения по поводу не только вашей платежеспособности, но и безопасности.
– Безопасности? – таращит он на меня глаза. – Не удивлюсь, если окажется, что кончина дорогого племянника оказалась слишком тяжелым потрясением для вашего разума.
– Человек, о котором мы с вами вели разговор, приходится мне таким же племянником, как вы – сыном.
– Кто же вы такой, Клур? И какого черта?..
– Я все объясню вам. Но не здесь и не сейчас. Сейчас наша задача – как можно быстрее убраться отсюда. И желательно – целыми и невредимыми.
На нас сверху падает чья-то тень, и раздается официальный голос:
– По-моему, граждане, вы несколько злоупотребляете свободой личности, нарушая своим поведением общественный порядок. Попрошу вас пройти со мной.
Широко раздвинув ноги, над нами возвышается, копируя уже упомянутую статую, один из тех полицейских, которые имели возможность наблюдать нашу дружескую возню в партере. Рука полисмена недвусмысленно лежит на расстегнутой кобуре, из которой выглядывает парализатор. На его рукаве – нашивки сержанта.
– Видите ли, господин сержант, – говорю я, поднимаясь на ноги, ничего криминального в нашем поведении не было. Понимаете, сынок мой, вместо того чтобы протирать штаны на студенческой скамье, собрался в поход по кабакам, так что пришлось останавливать его силой… Дети, знаете ли, всегда требуют к себе повышенного внимания…
Говорильня моя, скорее, призвана отвлечь внимание полисмена, нежели убедить его в необоснованности своих подозрений. Если стража закона дергает за ниточки невидимая рука Хозяина, то не так-то просто будет мирно уладить данное недоразумение.
– Да что вы говорите, папаша? – ехидно ухмыляется сержант, как бы невзначай извлекая из кобуры парализатор. – Значит, ваш сынок – прогульщик, да? Ай-яй-яй!.. Только вот какие, мне интересно, лекции он собирался прогулять, если вот уже две недели, как все студенты отпущены в каникулярный отпуск?
Придется отключать его, мысленно решаю я. Ни к чему попадать в полицию, где руками полицейских Шлемист запросто может запереть нас в камере, а потом – пристрелить при попытке к бегству. Или заставить повеситься на своих шнурках…
Устранить полицейского с дороги будет не трудно, но потом придется попотеть, чтобы унести ноги, – вон, на подмогу к нему спешит еще один полисмен. И, если понадобится подкрепление, им стоит только свистнуть… Какими бы навыками я ни обладал, не могу же я перебить полицейское управление Интервиля в полном составе!..
– Вы не имеете права нас задерживать, – протестует, тоже вставая с травы, Любарский. – Мы же не совершили никакого преступления!
– А это мы еще разберемся, – равнодушно бурчит сержант, поигрывая парализатором. – Пройти со мной вам все равно придется, господа хорошие…
Еще немного – и он либо заорет: «Руки – на затылок! Ноги – на ширину плеч! Не двигаться!», либо без лишних слов пустит в ход оружие.
– Что ты к ним пристал, Лент, как пьяный к радиоприемнику? – осведомляется второй полицейский, приближаясь к нам. – По-моему, это вполне приличные граждане, и в своих проблемах они сами разберутся, не так ли? – Он неожиданно подает условный знак Контроля, и у меня гора сваливается с плеч.
Но бдительного Лента не переубедить.
– Ты болван, Тал, – говорит он своему напарнику. – Поэтому до сих пор и ходишь в рядовых… Эти субъекты сегодня нарушили общественный порядок, а завтра, глядишь, пойдут грабить банк или магазин. А вчера они, может быть, укокошили кого-нибудь в городе за здорово живешь, потому что врут напропалую – и глазом не моргнут! Согласись, это подозрительно, Тал!
– Это еще не известно, кто из нас болван, Лент, – говорит Тал и четким движением бьет своего коллегу под ухо, так что тот падает, как подкошенный, выронив парализатор. – Не стойте пнями, ребята, – говорит нам Тал. – Я задержу его. Бегите в машину!
Бедняга Тал! Не миновать ему служебного разбирательства, гауптвахты и, как минимум, лишения ежеквартальной премии за драку со старшим по званию, да еще и с целью спасти двух проходимцев от задержания…
Я хватаю Любарского за руку и увлекаю его за собой к серому «ланчестеру», который с визгом тормозит возле сквера.
Плюхнувшись на заднее сиденье машины, которой управляет худой и длинный, с узким темным лицом, человек, я наблюдаю за развитием разногласий между полицейскими. Придя в себя, Лент резво перекатывается по земле и бьет ногой в пах своему напарнику. Тот корчится от боли, но, тем не менее, находит в себе силы, чтобы ответить пинком в грудь… К месту единоборства бегут другие полицейские, а у прохожих глаза вылезают из орбит от удивления – не каждый день блюстители порядка дерутся друг с другом….
«Ланчестер» срывается с места на бешеной скорости, и вскоре площадь пропадает из поля зрения.
Любарский пока хранит молчание, но по его ошарашенному виду ясно, что он ничего не понимает в разворачивающихся вокруг него событиях.
– Вам куда? – спрашивает человек за рулем.
– Для надежности покрутитесь по городу, потом высадите нас на Пятнадцатой улице, возле кондитерской, – командую я. – И обеспечьте там пересадку.
Темнолицый кивает в знак согласия, и некоторое время мы едем молча.
– Послушайте, Клур… – начинает Любарский, но я не даю ему докончить фразу.
– В качестве компенсации за насилие с моей стороны примите от меня вот этот скромный презент, – говорю я, надевая ему на шею генератор защитного поля, замаскированный под невзрачный медальон на цепочке и и менуемый на нашем жаргоне «заглушкой». Хорошо, что я захватил с собой на всякий случай несколько таких штучек, теперь они пригодятся. Отныне Любарскому будет угрожать постоянная опасность, а он мне нужен только живым.
– Это что, талисман? – усмехается он, разглядывая «медальон» со всех сторон.
– Называйте его как угодно, только никогда не снимайте. Даже во время постельных забав с женщинами…
– Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит?
– Разумеется, но это долгая история, а пока наша главная забота – уйти от погони…
– От какой еще погони? – недоверчиво говорит он, оборачиваясь и всматриваясь в поток машин так, словно наши преследователи должны иметь надпись на капоте: «Это мы за вами гонимся!». – Полицейских нигде не видно!
– Нас преследуют не полицейские, – говорю я, – а вооруженные преступники. Поэтому, в целях профилактики, вам лучше не подставлять им свою голову. Не думаю, что они будут упражняться в стрельбе среди бела дня, но береженого, как известно, бережет… он сам.
Любарский послушно сползает по спинке сиденья и замирает в неудобной позе. Больше всего мне в нем по душе то, что он не задает лишних вопросов в самый неподходящий момент.
Погоня за нами продолжается, хотя внешне она незаметна. Машины меняются одна за другой, неизменным остается лишь то, что на нашем «хвосте» кто-нибудь да висит. Мы совершаем абсолютно нелогичные маневры, на полной скорости сворачивая то влево, то вправо, то вообще разворачиваясь в обратном направлении, но подобные трюки бесполезны, если твои противники могут использовать для своих целей любую машину. Поначалу я опасаюсь, что геймеры устроят нам лобовое столкновение, но этого почему-то не происходит. Видимо, Шлемист жаждет просто проследить, куда мы направляемся, чтобы там устроить нам встречу без цветов и оркестра…
Если бы я был один, то давно выпрыгнул бы на полном ходу в каком-нибудь тихом переулке, где есть арки и проходные дворы. Но я не уверен, что мой спутник способен на такой прыжок, потому что, в отличие от меня, ни спецшкол, ни спецкурсов он не заканчивал.
Приходится уповать лишь на частую смену машин. Организацию пересадок берет на себя Контроль, водители заранее предупреждают нас, на какую машину мы должны будем пересесть.
Эта нелепая, с точки зрения Любарского, гонка по вечернему городу заканчивается тем, что мы, наконец, пересаживаемся в пустой рейсовый автобус прямо во время движения. Мы притираемся к нему так, что из задней левой дверцы нашей машины можно перепрыгнуть на подножку гостеприимно распахнутой двери автобуса. Пересадка происходит за углом, в безлюдном месте, и остается уповать, что свидетелей-"игрушек" поблизости нет.
Водитель автобуса, в который мы запрыгнули, без лишних вопросов сворачивает налево, потом направо, потом разворачивается и мчится в том направлении, откуда мы приехали. Мы с Любарским лежим плашмя на пыльном полу, и вскоре водитель сообщает, что сзади – чисто.
– Куда мы едем? – спрашивает меня Рик.
– К тебе, – говорю я, посчитав, что пора уже переходить в обращении к своему спутнику на «ты». – Ты уж извини, что приходится воспользоваться твоим гостеприимством без приглашения.
– Ко мне? – удивляется он. – Но что я скажу своим родителям?..
– Ты не понял, Рик. Мы едем на ту квартиру, хозяином которой являешься ты, и где был убит Руслан Этенко.
– Похоже, вы знаете обо мне всю подноготную, – с кислым видом замечает Любарский.
– Ну, все знать о человеке невозможно, – возражаю я. – Даже о самом себе. Вот, например, ты уверен, что знаешь себя до конца?
– Во всяком случае, я никогда не подозревал, что буду участвовать в какой-то дурацкой игре в шпионов.
– Разумеется. И, конечно же, еще пару часов назад ты не подозревал, что способен пойти в полицию. Кстати, зачем ты это сделал? Ты хотел донести на меня?
– Нет, – признается он, опустив голову, и я ему почему-то верю. – Я хотел… в общем, теперь не стоит об этом говорить…
В этот момент до меня, наконец, озаряет догадка. Если я прав, то мой противник пытался провернуть дьявольски-хитрую комбинацию.
– Что ж, я тебя понимаю, Рик, – говорю с усмешкой я. – Всегда стыдно признаваться в своих заблуждениях… Это была бы явка с повинной, верно? Признайся, что ты хотел взять на себя ответственность за убийство твоего дружка Слана из каких-то благородных побуждений. Значит, ты знаешь, кто убил его, не так ли? Но зачем ты решил оговорить самого себя?.. Чтобы уберечь настоящего преступника от наказания?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66