https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Gustavsberg/ 

 

До чего ж мать моложава. Нет, просто молода. В транспорте ей говорят «девушка». Еще Колька туда-сюда, но я совсем не гожусь ей в сыновья. Здоровый мужик, а она тоненькая, миловидная, смеется заразительно, не подумаешь, что психиатр, и чертовски умна. Доктор наук. И когда успела?.. С удовольствием моет посуду. Дальше по графику пылесос, веселая стряпня обеда. Быт ее не мучает, хотя от сыновей помощь невелика. Впрочем, оба все умеют – тоже ее заслуга, не отца. Тот был поэтично-неловок и к хозяйству не допускался вовсе. Зевалось.– Плохо спал?– Угу. Да оладьев тоже переел.– Никуда не собираешься? – скрытый вопрос о Зиночке. – За городом сейчас с лыжами – восторг!«За городом, действительно, сказка. Но у меня мази на такую температуру нет. И вообще, пожалуй, неловко прохлаждаться, когда Саша роет землю в Бутырке».– А что не спал?Знаменский начал описывать бродягу. С матерью он порой советовался. Маргарита Николаевна уточняла детали, продолжая перетирать чашки, и в разговоре Знаменский лучше понимал собственные впечатления, прояснял для себя и облик лже-Федотова. «Лже» следовало уже из того, что произносил букву «г» без мягкого южного придыхания, характерного для курских.– Симулировать помешательство можно. А вот симулировать некультурность трудно, – сказала Маргарита Николаевна. – Скорей, потому и немногословен: речь выдает. Иначе бы рассказывал. При подобной биографии сколько он знает баек!Они еще повертели проблему с боку на бок, и Знаменский взялся чистить картошку.В результате ночной маеты и шевелений Томина очередное собеседование с бомжем потекло по бурному руслу. Знаменский старался щипнуть до крови, понуждая бродягу раскрыться. Менял ритм, то выстреливая вопросы подряд, то затягивая паузы и почти подремывая с отсутствующей миной. Бродяге не всегда удавалось сохранить спокойствие. Раз Знаменский поймал его пристальный изучающий взгляд.– Что вас во мне заинтересовало?– Гадаю – умный вы человек или нет.– Внешность обманчива.– Это про меня?– Если хотите.Знаменский принялся подпиливать ногти. (Пилку вместе с двумя письмами от двоюродного брата, будильником, старинными кипарисовыми четками, листиком герани, цепочкой из скрепок и иными, столь же несообразными для Бутырки предметами он похватал утром и запихал в портфель, намереваясь наугад пошаманить).– Иногда мысленно я пробую побрить вас, постричь, одеть то в ватник, то во фрак. И поставить в различные ситуации. Вот вы колете дрова… м-м, вряд ли. Произносите тост за столом… может быть. Лезете в чей-то карман… сомнительно, не вижу. Обнимаете женщину… пожалуй, если красивая. Выпрашиваете окурки, собираете бутылки? Нет. Отдаете приказ по телефону. Стреляете из пистолета. А почему бы и нет?В портфеле тикал будильник. Минут через пятнадцать он зазвонит. Неведомо зачем.– Бог знает что вы обо мне думаете, – засмеялся бродяга одними губами. – В каком-то смысле даже лестно. Допустим, окурков я не выпрашивал. Тут вы попали в точку. А пистолет только в кино видел. Вы, гражданин следователь, человек неглупый, но фантазер.– Неужели?– Конечно. Вот насчет того, что воровал, как раз было дело. Голод заставит – украдешь. Корзинку с вишнями сопрешь у бабки на вокзале, а к следующему поезду вынесешь и продашь.– За вишнями я бы гоняться не стал. – Знаменский обдул ноготь, оценивая симметричность подпила.– Ну, согласен, есть в моей жизни период. Если бы за бутылкой, я бы рассказал. Уверен, вы бы меня поняли – как человек. А как следователю рассказать не могу. Там не за что много давать, но замешана баба. Чего ее тянуть за собой, понимаете?Знаменский скрипнул спинкой стула, стряхнул роговую пыль с колен.– Прошлый раз о матери заговорили, расстроили меня. Отсижу и поеду домой, брошу пить. Женюсь. А если вы накинете срок, я и мать навряд ли в живых застану.Пытается вызвать сочувствие?– Вы за эти годы посылали ей деньги?– Первое время…Его прервал звон будильника. Бродяга дрогнул и впился вопросительно в портфель. Для усиления нелепости Знаменский растер меж ладоней лист герани, кабинет наполнился пряным запахом. (Герань Маргарита Николаевна держала против моли.) У бродяги ноздри чутко раздулись, он кашлянул и продолжил:– Первое время посылал. Потом реже.– Не припомните приблизительно, когда и какие суммы?– Мало посылал, мало! Чувствую, к чему ведете. Мать старуха, а я сильный мужик.Эх, разве такого проймешь? Вот если б у меня выросла третья нога либо рыбья чешуя поверх брюк…– Ну, самый крупный из переводов какой был?– Оставим это. Совестно, понимаете?– Нет, не все еще понимаю. Но надеюсь, пойму.– Что поймете?– Вас.– Что во мне непонятного?– Очень многое. К примеру, уровень культуры при подобном образе жизни.Все-таки будильник я опять заведу.– Нынче все культурные пошли. А я все же десятилетку кончил. Даже две пятерки в аттестате имел. Много повидал. С разными людьми встречался. Замечал, перенимал.– Верно, две пятерки, – щелкнули бусины четок. – По химии и по географии. Но почему-то ни одного города не можете назвать.Бродяге неприятна была осведомленность следователя.– Говорите, перенимали. Но чтобы перенимать, надо сходиться с людьми довольно тесно. А кочевой быт приучает к одиночеству.– Оно вроде и так – все настороже. Но и легкость нужна. Чтобы с любым встречным – общий язык.– Между тем в камере, где вся обстановка толкает к общению, вы держитесь обособленно. Опять скажете, нарушаю законность? Нет, ваше поведение фиксируется в карточке. Кроме того, есть надзиратель, он поневоле все видит. Естественно, я поинтересовался. Даже проглядел ваш библиотечный формуляр.Четки – удобное приложение для рук, в эти мелкие движения сбрасываешь лишнее возбуждение.– Рад, что мы с вами сегодня так откровенны… В тот раз я сгрубил, вы уж извините.– Я задал вопрос.– Ах, да. Народ, знаете, в камере неподходящий: мошенник, кладовщик, учитель какой-то. Что я для них?– А по-моему, вы пользуетесь авторитетом. Кстати, за вами числится драка. И, кажется, вы применили тогда особый болевой прием. Что это было?– Ей-богу, не знаю. Научил один парень еще в плотницкой бригаде. Если будет, говорит, кто к тебе лезть, сделай так – сразу отстанет.Неопределенный жест, не проясняющий суть приема.– Ну, хорошо, поговорим немножко о литературе.– Гражданин следователь, разрешите спросить.– Пожалуйста.Сейчас ринется в атаку.– Законом установлен срок для следствия?– Да.– Этот срок кончился.– Не спорю.– Все сведения про меня подтвердились. Больше ничего не требуется!– Я счел нужным продлить срок.И еще продлю, чего бы ни стоило!– Есть постановление прокурора?– Есть.– Прошу ознакомить.– Я не обязан предъявлять этот документ.– Порядочки!Будильник. А кстати – обеспечит перерыв в словопрениях. Все, захлебнулся. Теперь извлечем письма. Можно, к примеру, где попало ставить знаки препинания: «Привет, Павлик! С Новым? годом? тебя? Колю? и Маргариту! Николаевну! Наши, все, шлют, самые, лучшие, пожелания».– Вы же говорили, что спешить некуда, – этак небрежно между делом.– Начало надоедать. Сами толкуете, что в колонии лучше. Если вкалывать, можно через год выйти, а?– И решили осесть под Курском?– Пора.– Пора бы. Только зачем вы тогда старательно перечитали все, что было в библиотеке по Средней Азии?Вопрос проник под броню и поразил чувствительную точку.– Заявление об отводе следователя я должен подать вам или через местную администрацию?– В любом случае оно будет тотчас передано прокурору. Но пока прошу ответить.– Запишите: время нахождения под стражей я использовал для самообразования в различных областях, в том числе в области географии.В дверную щель просунулся конвойный.– Я не вызывал.– Вам просили сказать…Что-то не предназначенное для ушей бомжа. Конвоир зашептал Знаменскому на ухо, тот почти испугался.– Уведите в бокс. А… того товарища – сюда.Бокс – это стенной шкаф в тюремном коридоре, в него при нужде запирают арестанта; там темно, тесно и скверно, и бродяга повиновался нехотя. Тем паче, что почувствовал волнение следователя и угадал, что чей-то визит имеет касательство к делу.Крепко зажав четки, Знаменский ждал.Щуплый конвоир с физиономией крестьянского подростка бережно ввел слепую старуху и поставил среди пола ее корзину, обвязанную вышитым фартуком.Знаменский шагнул в сторону, давая понять, что уступает женщине стул. Конвоир усадил ее.– Это товарищ следователь.– Здравствуйте, Варвара Дмитриевна. Никак не ожидал, что вы приедете. Вас кто-нибудь проводил?– Одна.– Как же вы добрались? Как нашли?!– Ничего. Свет не без добрых людей.Ловя звук, она приподняла лицо, и Знаменский опустился на табуретку, чтобы не витать могущественным духом где-то сверху.– Наш участковый пришел ко мне, говорит, Петя объявился… в тюрьме. Другой раз пришел – карточку спрашивает, где он мальчиком… Так нехорошо стало на сердце… поехала, – нащупав за пазухой, она вынула фотографию, разгладила на столе. – Который стоит. В белой рубашечке.Знаменский машинально посмотрел.– Что он сделал? Сказать можно?– Задержан без документов. Много лет не работал, бродяжничал.– Как же это, господи!.. Почему к матери не пришел?! Голодный, холодный… господи!Ужасно, что она приехала. К чужому сыну. К сукину сыну!– Да неуж за это судят?– Варвара Дмитриевна, – с трудом выдавил он, – если человек не работает и не побирается, чем он живет?Старуха несогласно помолчала.– Мне с Петей свидеться дадите? За тем ехала. И вот – яблочков ему везла, курских.– Свидание – пожалуйста. Только Федотовых на свете много. Вряд ли ваш.– Что вы! Участковый же два раза приходил. Твой, говорит, Петька в Москве.Бедная женщина. Как она перенесет? Но выбора нет…Коротким емким взглядом охватил бомж ее, деревенскую кошелку и оцепенело застыл.– Что ж вы, Федотов, не подойдете к матери?Тот дернулся, как от тычка в шею. Федотова поднялась навстречу, замирая от горя и радости.– Петенька… – пошарив в воздухе рукой, тронула его грудь.Бродяга поспешно улыбнулся, шепнул:– Мама.Руки матери медленно скользили, поднимались. Когда пальцы коснулись щек, лицо его исказилось брезгливостью, и в тот же момент он ощутил, что выдал себя и следователю, и ее «видящим» рукам.– А где же Петя?..– Варвара Дмитриевна, я потом объясню. Вас проводят… подождите, пожалуйста.Ну, сволота, ты мне заплатишь!– Здесь для вас яблочки. Курские! А это вы в возрасте пятнадцати лет, в белой рубашечке.Бродяга сокрушался:– Ах, воспользоваться страданиями чужой матери… Я не понимал возможных последствий. Ах, больше – клянусь вам! – ни слова лжи…Допрос продолжался. Последний допрос тет-а-тет (что выяснилось позднее).Передавая Томину суть происшествия, Знаменский все еще клокотал.– Теперь он – Марк Лепко, проворовавшийся кассир!– Много взял?– Пятьдесят рублей.– Шутишь!– Ничуть. Такая, понимаешь ли, совестливая натура – пропил полсотни и ушел куда глаза глядят. Притом как выбрано место действия! Геологическая партия в Якутии, шесть лет назад.Томин присвистнул.– Но навалилась печаль похуже – где подлинный Петр Федотов?– А что говорит новоиспеченный Лепко?– Ненароком познакомились на каком-то полустанке, выпили, Федотов рассказал о себе.– Случайному знакомому рассказывают просто истории из жизни. Без точных фактов.– О чем и речь! Он имеет адреса, даты, анкетные данные. Меня гнетет разработанность легенды. Чем кончилось для Федотова это знакомство?– Лепко железно уверен, что Федотов не появится?– Да. Федотова нам с тобой надо найти! Среди живых или… – он в сердцах хватил кулаком по подоконнику.– А что ты мне дашь, кроме этой роскошной директивы? Призраков искать не обучены.– Есть описание со слов матери: брюнет, глаза карие, уши оттопыренные, на левой руке ниже локтя родимое пятно с копеечную монету, правый верхний резец скошен внутрь.– Если среди мертвых – ладно. Среди тех, кто попал в аварии и прочее – тоже. Адова работа, но реальная. А если он жив-здоров и спит где-нибудь в стогу или пьет чай у вдовы Н.?– Пускай себе пьет чай.– Понял! – воспрянул Томин. – Тогда программа ясна.
* * * …Ей нездоровилось: кашель, горло саднит. Но к врачу идти не имело смысла. Как ты себя ни чувствуй, диагноз один – ОРЗ. Слово «грипп» в бюллетенях запрещено, будто и болезни такой у нас не водится. Один из нелепых секретов, к которым все привыкли. Например, снежный человек. Пусть бы существовал, кому мешает? Нет, спецы с пеной у рта доказывают, что он невозможен. Или разум у животных. Любая кошка продемонстрирует вам сообразительность, выходящую за рамки инстинктов. Но раз навсегда – инстинктивное поведение – и никаких гвоздей! Точно боятся за престиж венца творения.Кажется, дома есть горчичники, календула. Добрые бабушкины средства.Субботу она просидела на бабушкиных средствах, в воскресенье сестра еще облепила ее перцовым пластырем и без конца поила чаем с малиной. Кибрит бездельничала на диване, для верности гнала от себя племянника, стараясь думать о чем-нибудь приятном.Самым приятным за минувший год была Болгария. По счастью, не в туристической группе, а по приглашению друзей, что давало свободу и больше денег. Сравнительно, конечно. Можно бы истратить вдесятеро против того, что имелось, потому что у прилавков все женские чувства скулили и рвались с цепи.Впрочем, главное заключалось не в магазинах, а в удивительном радушии окружающих. В крошечном подвальном кафе Софии скрипач, заслышав русский говор, подошел к их столику и заиграл «Очи черные». Это было как улыбка привета, и такие улыбки сопровождали Кибрит целый месяц, куда бы она ни поехала, и сливали день за днем в сплошной праздникВ Болгарии она узнала радость быть русской. В Риге, к примеру, или в Ташкенте кто-нибудь обрадуется тебе потому, что ты русский? Нет. Хоть бы избежать косых взглядов! А тут радовались – «братушки». Болгария была несравненно более славянской, чем Россия. Речь людей, вывески на улицах трогали что-то корневое, может быть, генетическую память. Особенно вывески с твердым знаком в конце слов.Она привезла манеру говорить «мерси» (Болгария поголовно говорила «мерси»), надолго загар, много воспоминаний и несколько рисованных от руки карт страны:
1 2 3 4 5


А-П

П-Я