https://wodolei.ru/catalog/akrilovye_vanny/190cm/
Старкуэзер как-то начал трепаться о том, как он был «зеленым беретом» во Вьетнаме и как перерезал глотки нескольким шлюхам, когда они спали, и выкрасил их лица желтой краской, чтобы другие, проснувшись утром, нашли их в таком виде. При этом вся компания в это время ела салат с креветками, стараясь не сблевать на траву, и поэтому я сказал: «Эй, давайте сделаем перерыв или начнем делиться этими тошнотворными армейскими байками». Он посмотрел на меня так, как будто я какое-то насекомое. А потом, прямо перед всеми этими парнями и их девками, наблюдавшими за происходящим, ткнул мне пальцами в глаза тем приемчиком, какой всегда применял Мо Студж против Шемпа и Ларри. Одна из девиц заржала, а он столкнул меня в бассейн.
— Ну что ж, Уэс, уж не знаю, почему, но я тебе верю, — сказал я.
* * *
Я дождался рассвета, чтобы нагрянуть в рыбачий домик Старкуэзера. Клубы тумана кружились над протокой, поднимаясь меж затопленных деревьев, когда я выехал с прибрежной дороги, которая была проложена через болото одной нефтяной компанией. Мертвые кипарисы в сером утреннем свете были влажными и черными, а зеленый лишайник, росший у воды, подбирался прямо к толстым основаниям стволов. Туман среди деревьев был настолько белым и густым, что я с трудом различал дорогу перед машиной на тридцать футов. Гнилые доски трещали под колесами и громко стучали по нефтяной котловине. В этой утренней тишине от малейшего звука большие и маленькие цапли, громко хлопая крыльями, взлетали к верхушкам деревьев, залитых розовым светом. Наконец по одну сторону дороги в открывшемся просвете между деревьями я заметил лачугу, построенную из кирпичей, кленовых досок и кипарисовых бревен. Перед домом стоял джип «тойота», а к крыльцу была привязана кривоногая гончая, которая выглядела так, будто в нее стреляли утиной дробью. Я выключил зажигание прямо посреди дороги, тихо открыл дверь и пошел через деревья по одну сторону просвета, пока не поравнялся с крыльцом. Стволы дубов, росших по краям просвета, были все раздроблены ружейными выстрелами; повсюду на обрезках скрученной проволоки качались пробитые жестяные банки и разбитые бутылки; а кора была вся разодрана и выдолблена пулями до белой древесины. Сетчатая дверь в дом была приоткрыта, но изнутри не доносилось никакого шума, не было заметно никакого движения. Позади дома в деревянном загоне хрюкали и фыркали свиньи. Я передернул затвор на пистолете, дослав патрон из обоймы в ствол. Сделав глубокий вдох, я рысью перебежал через грязный двор, одним прыжком перемахнул через ступеньки крыльца, из-за чего псина чуть не свернула себе шею, до отказа натягивая цепь, и ворвался в дом.
Припав к полу, я обвел пистолетом комнату, погруженную во мрак. Сердце колотилось у меня в груди, глаза привыкали к темноте. На деревянном полу в беспорядке были разбросаны пивные банки, пакеты из-под хлеба, кисеты от табака, куриные кости, крышки от бутылок и клочья ваты из полусгнившего матраса, валявшегося в углу. Но никого в комнате не было. Вдруг кто-то отодвинул занавеску на двери в единственную спальню в глубине дома. Я направил пистолет прямо в лицо девице; ладони, обхватившие рукоять, сразу вспотели.
— Кто вы, черт побери, такой? — сонно спросила она. Ей было лет двадцать, одета в голубые обрезанные джинсы, а сверху — только лифчик. Лицо — какое-то вялое, неживое, волосы цвета мореной древесины, только широко открытые глаза сосредоточенно смотрели на меня.
— Где Старкуэзер? — спросил я.
— Кажется, он вышел еще с одним фраером. А вы коп или кто?
Я толкнул сетчатую дверь и спустился во двор. В тумане я разглядел сортир, перевернутую вверх дном пирогу, покрытую росой, деревянный загон для свиней, ржавую машину без колес в серебристых выбоинах от пуль. Солнце уже освещало деревья, можно было различить стоячую воду в болоте, берег, усеянный лютиками, мелкий испанский мох в воздухе, принесенный ветром с залива. Но на заднем дворе никого не было. Тут я опять услышал хрюканье и фырканье свиней и догадался, что они что-то едят у себя в загоне.
Они собрались кружком, склонив головы вниз, как будто что-то ели из корыта; затем одна из них, хрюкая, подняла голову, с громким хрустом что-то пережевывая, и снова опустила рыло вниз. Их морды и рты блестели от крови. А потом я увидел, как еще одна вытянула длинную голубоватую кишку из живота Бобби Джо Старкуэзера и побежала с ней, переваливаясь, по загону. Старкуэзер лежал с обескровленным лицом, с открытыми глазами и ртом, на бритом черепе были пятна грязи. Прямо над бровью чернела дыра диаметром в десятицентовую монету.
По земле разлились помои из мусорного ведра. Руки Старкуэзера были вытянуты вдоль туловища, было похоже, что в него стреляли с передней стороны загона. Я тщательно осмотрел мокрую землю со следами людей, собак, кур и наконец заметил в грязи нечеткий отпечаток уличных ботинок, прямо в центре которого виднелся контур шаблонной гильзы. На нее стреляющий, должно быть, наступил, а потом подцепил ногтем и вытащил.
Я вернулся в дом. Девица шарила в буфете.
— Так вы коп? — опять спросила она.
— Зависит от того, с кем говоришь.
— Колеса есть?
— Глядя на тебя, можно подумать, что ты уже целую аптечку приняла.
— Если вам нужно его накачать, торазина потребуется не меньше, чем пакетик сладкого драже.
— Надеюсь, тебе заплатили вперед.
Она сморгнула и опять уставилась на меня.
— Где он? — спросила она.
— Кормит свиней.
Она с сомнением посмотрела на меня и направилась к черному входу.
— Оставь его. Ты не захочешь посмотреть на это еще раз, — сказал я.
Но она не прореагировала. Через минуту я услышал, как девица издала такой звук, словно неожиданно шагнула в камеру с испорченным воздухом. С посеревшим лицом она вошла обратно.
— Ужасно, — сказала она. — Вы не хотите отвезти его на гражданскую панихиду или еще что-нибудь сделать? Фу, какая мерзость.
— Сядь. Я приготовлю тебе чашку кофе.
— Я здесь не могу оставаться. У меня в десять часов занятия по аэробике и медитации. Парень, на которого я работаю, следит, чтобы мы ходили на занятия, иначе мы просто не выдержим такого напряжения. Он просто бесится, если я пропускаю урок. Господи, как я оказалась среди этих психов? Вы знаете, что он сделал? Вышел голый в одних армейских ботинках и начал подтягиваться на крыльце. А собака сорвалась с привязи и загнала одного цыпленка в уборную. И он выстрелил в нее из ружья. А потом привязал и дал ей миску молока, как ни в чем не бывало.
— Что это за фраер был, с которым он вышел?
— На лице у него пятно — как будто розовый велосипед.
— Что?
— Ну, не знаю, как его описать. Большой такой. Меня такие типы не привлекают, понимаете, о чем я?
— Скажи еще что-нибудь о лице.
— У него что-то на носу и над одной бровью было. Ну, как будто шрам.
— Что он говорил?
Ее взгляд устремился в пустоту, рот слегка приоткрылся, лицо напряглось — задумалась.
— Он сказал: «Они хотят, чтобы ты подыскал себе новое местечко. Продолжай игру в гольф». Еще этот, не знаю, как его там, сказал: «Деньги болтают, а слухи летают. Мне нужно кормить своих свиней». — Она погрызла заусеницу, и глаза опять стали пустыми. — Слушайте, у меня проблема, — заявила она. — Он мне не заплатил. А мне нужно отдать парню, на которого я работаю, двадцать баксов, когда вернусь в бар. Вы мне его бумажник не достанете?
— Сожалею, но его, скорее всего, уже свиньи достали.
— Вы ничего не хотите предпринять?
— Я тебя подброшу, если хочешь уйти, детка. Потом позвоню шерифу, сообщу о Старкуэзере. Но тебя впутывать не буду. Если захочешь позвонить кому-нибудь попозже, дело твое.
— Вы же полицейский, правда?
— А почему бы и нет?
— Почему же вы меня на свободу отпускаете? Что-то задумали на потом?
— Тебя могут посадить в тюрьму как важного свидетеля. Этот парень, там, в загоне, убил десятки, может, сотни людей, но он сущий сосунок по сравнению с теми, на кого работал.
Она села в мою машину, навалившись на дверцу, лицо у нее отупело от большой дозы наркотиков. Она не проронила ни слова за все время долгой поездки через болота к районной дороге и только крепко стискивала коленями пожелтевшие пальцы.
* * *
Подобно многим другим, я получил во Вьетнаме великий урок: никогда не верь авторитетам. Но поскольку я пришел к мысли, что к авторитету всегда нужно относиться с уважением и пиететом, я знал также, что все это предсказуемо и уязвимо. Поэтому в этот день после обеда я уселся под своим пляжным зонтиком на палубе дома, надев только плавки и летнюю рубашку, приготовив на столике перед собой бутылку джина и бокал пива, и позвонил начальнику Сэма Фицпатрика в здание ФБР.
— Я вычислил Эбшира, — сказал я. — Не знаю, зачем вы держали меня в больнице. Он не так уж умело скрывался.
В трубке на секунду замолчали.
— У вас уши воском залеплены? — спросил он. — Как мне еще сказать, чтобы до вас дошло? Не заходите на территорию федералов.
— Я собираюсь надрать ему задницу.
— Вы этого не сделаете, черт побери, добьетесь только, что вам предъявят ордер за помеху федеральным властям.
— Вам это нужно или нет? — спросил я.
— У меня сильное подозрение, что вы пьяны.
— Откуда? Я собираюсь надрать ему задницу. Вы хотите присоединиться или хотите, чтобы мы, местные ребята, написали для вас эту историю в газете? Скоро наступит праздник, коллега.
— Да что с вами творится? Вы когда-нибудь остановитесь? Один из наших лучших людей сгорел в вашей машине. А ваши собственные товарищи выбросили вас, как мешок с собачьим дерьмом. Мне абсолютно ясно, что вы работаете над тем, чтобы снова стать алкоголиком, а сейчас болтаете о том, как убрать генерала в отставке, у которого две боевые награды. Возможно, вы с ума сходите, как вы полагаете?
— Вы хороший человек, но не надо со мной блефовать.
— Что?
— Это страшный порок. И он вас погубит.
— Ты, ублюдок, ты этого не сделаешь, — процедил он.
Я повесил трубку, выпил стакан джина и отхлебнул пива. Над озером, как желтый шар, пойманный в сети, висело солнце. Дул теплый ветер, и в жаркой тени зонта я обливался потом, стекавшим по моей обнаженной груди. Глаза слезились от удушливой влажности. Я набрал рабочий номер Клита в отделении Первого округа.
— Где ты? — спросил он.
— Дома.
— Тут о тебе многие спрашивают. Ты действительно плюнул им в суп, Дейв.
— Меня не так уж сложно найти. Кто мной интересовался?
— Федералы, кто же еще. Ты что, действительно звонил в агентство контрразведки? Господи, просто не верится.
— У меня было много свободного времени. Кто-то же должен раздавать пинки.
— Не знаю, захотел бы я поджарить этих ребят. Опасные парни. Не наш контингент.
— Считаешь, мне следует отступить на какое-то время?
— Кто знает? Только я бы перестал держать их за яйца.
— Я на самом деле звоню тебе, чтобы кое-что узнать, Клит. Ты хорошо разбираешься в перестрелках. Скажи, много ли тебе известно случаев, когда стрелявший подбирал свои гильзы?
— Не понимаю.
— Конечно, понимаешь.
— Не припомню, чтобы я когда-нибудь об этом задумывался.
— Я никогда такого раньше не встречал, — сказал я. — Только если сам полицейский стрелял.
— Так в чем дело?
— Забавно, как это так можно натренировать человека, не правда ли?
— Подумать только.
— Если бы я сам стрелял, я бы скорее оставил гильзу на месте перестрелки, чем свою подпись.
— Может, не стоит задумываться о таких вещах, Дейв?
— Как я говорю, у меня сейчас в работе простой. А это помогает занять время. Сегодня утром на Сент-Чарльз-авеню, в департаменте шерифа, я два часа потратил, отвечая на расспросы о Бобби Джо Старкуэзере. Они с вами уже всё обсудили?
— Мы слышали об этом, — в его голосе появилось раздражение.
— Ну там и пирушка была. Целый час продолжалась или даже больше. Не думаю, что от Бобби Джо хоть что-нибудь осталось, кроме пряжки и набоек.
— Да уж, ушел со свистом — быстрее, чем колбасный фарш. Парень нашел смерть в подходящем для себя месте. Мне пора закругляться, старик.
— Сделай одолжение. Как насчет того, чтобы залезть в компьютер и посмотреть, не найдется ли чего-нибудь на генерала в отставке с двумя звездами по имени Эбшир?
— Побездельничай-ка еще, Дейв. Приведи себя в порядок. Со временем выберемся из этого дерьма, вот увидишь. Adios .
Из трубки в моей руке понеслись короткие гудки, и я уставился на мутную, в летней дымке, зеленоватую поверхность воды, налив себе еще стакан джина. Что у них на него есть? Я ломал себе голову. Публичные дома? Навар от продажи наркотиков? Иногда казалось, что лучшие из нас больше других становятся похожи на людей, которых мы просто ненавидели.
И если хороший полицейский терпел поражение, он никогда не мог оглянуться и вычислить тот самый момент, когда он свернул на улицу с односторонним движением. Я вспомнил, как сидел в зале суда, где одного бейсболиста, игравшего когда-то в высшей лиге, приговорили к десяти годам заключения в «Анголе» за вымогательство и торговлю кокаином. За семнадцать лет до этого он выиграл двадцать пять игр, он подавал так, что его мяч мог пробить амбарную дверь, а сейчас он весил три сотни фунтов и передвигался так, будто у него между ног висел мяч для боулинга. Когда его спросили, не хочет ли он что-нибудь сказать перед оглашением приговора, он уставился на судью, на шее у него затряслись жирные складки, и он ответил: "Ваша честь, я просто не представляю, как перемещусь отсюда — туда".
И я ему поверил. Но поскольку я сидел под теплым бризом с навевающим дремоту виски, добравшимся уже до головы, то меня не особенно занимали ни Клит, ни бывший бейсболист. Я знал, что мой собственный запал уже зажжен, и было только делом времени, чтобы очаги ненависти в моей душе превратились в большой пожар, который с треском вырвется из-под контроля. Никогда еще я не чувствовал себя более одиноким, и я стал читать молитву, которая была полным опровержением всего, чему меня учили в католической школе: "Господи Милосердный и Всевышний, не оставь меня, даже если я оставлю тебя".
Глава 8
Уже в разгар того же дня я, купив себе большой сандвич с устрицами, креветками, салатом и пикантным соусом, поехал по прохладной тени зеленых улочек к редакции газеты «Таймс-Пикаюн», где ночной редактор иногда позволял мне пользоваться их архивом справочного материала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Ну что ж, Уэс, уж не знаю, почему, но я тебе верю, — сказал я.
* * *
Я дождался рассвета, чтобы нагрянуть в рыбачий домик Старкуэзера. Клубы тумана кружились над протокой, поднимаясь меж затопленных деревьев, когда я выехал с прибрежной дороги, которая была проложена через болото одной нефтяной компанией. Мертвые кипарисы в сером утреннем свете были влажными и черными, а зеленый лишайник, росший у воды, подбирался прямо к толстым основаниям стволов. Туман среди деревьев был настолько белым и густым, что я с трудом различал дорогу перед машиной на тридцать футов. Гнилые доски трещали под колесами и громко стучали по нефтяной котловине. В этой утренней тишине от малейшего звука большие и маленькие цапли, громко хлопая крыльями, взлетали к верхушкам деревьев, залитых розовым светом. Наконец по одну сторону дороги в открывшемся просвете между деревьями я заметил лачугу, построенную из кирпичей, кленовых досок и кипарисовых бревен. Перед домом стоял джип «тойота», а к крыльцу была привязана кривоногая гончая, которая выглядела так, будто в нее стреляли утиной дробью. Я выключил зажигание прямо посреди дороги, тихо открыл дверь и пошел через деревья по одну сторону просвета, пока не поравнялся с крыльцом. Стволы дубов, росших по краям просвета, были все раздроблены ружейными выстрелами; повсюду на обрезках скрученной проволоки качались пробитые жестяные банки и разбитые бутылки; а кора была вся разодрана и выдолблена пулями до белой древесины. Сетчатая дверь в дом была приоткрыта, но изнутри не доносилось никакого шума, не было заметно никакого движения. Позади дома в деревянном загоне хрюкали и фыркали свиньи. Я передернул затвор на пистолете, дослав патрон из обоймы в ствол. Сделав глубокий вдох, я рысью перебежал через грязный двор, одним прыжком перемахнул через ступеньки крыльца, из-за чего псина чуть не свернула себе шею, до отказа натягивая цепь, и ворвался в дом.
Припав к полу, я обвел пистолетом комнату, погруженную во мрак. Сердце колотилось у меня в груди, глаза привыкали к темноте. На деревянном полу в беспорядке были разбросаны пивные банки, пакеты из-под хлеба, кисеты от табака, куриные кости, крышки от бутылок и клочья ваты из полусгнившего матраса, валявшегося в углу. Но никого в комнате не было. Вдруг кто-то отодвинул занавеску на двери в единственную спальню в глубине дома. Я направил пистолет прямо в лицо девице; ладони, обхватившие рукоять, сразу вспотели.
— Кто вы, черт побери, такой? — сонно спросила она. Ей было лет двадцать, одета в голубые обрезанные джинсы, а сверху — только лифчик. Лицо — какое-то вялое, неживое, волосы цвета мореной древесины, только широко открытые глаза сосредоточенно смотрели на меня.
— Где Старкуэзер? — спросил я.
— Кажется, он вышел еще с одним фраером. А вы коп или кто?
Я толкнул сетчатую дверь и спустился во двор. В тумане я разглядел сортир, перевернутую вверх дном пирогу, покрытую росой, деревянный загон для свиней, ржавую машину без колес в серебристых выбоинах от пуль. Солнце уже освещало деревья, можно было различить стоячую воду в болоте, берег, усеянный лютиками, мелкий испанский мох в воздухе, принесенный ветром с залива. Но на заднем дворе никого не было. Тут я опять услышал хрюканье и фырканье свиней и догадался, что они что-то едят у себя в загоне.
Они собрались кружком, склонив головы вниз, как будто что-то ели из корыта; затем одна из них, хрюкая, подняла голову, с громким хрустом что-то пережевывая, и снова опустила рыло вниз. Их морды и рты блестели от крови. А потом я увидел, как еще одна вытянула длинную голубоватую кишку из живота Бобби Джо Старкуэзера и побежала с ней, переваливаясь, по загону. Старкуэзер лежал с обескровленным лицом, с открытыми глазами и ртом, на бритом черепе были пятна грязи. Прямо над бровью чернела дыра диаметром в десятицентовую монету.
По земле разлились помои из мусорного ведра. Руки Старкуэзера были вытянуты вдоль туловища, было похоже, что в него стреляли с передней стороны загона. Я тщательно осмотрел мокрую землю со следами людей, собак, кур и наконец заметил в грязи нечеткий отпечаток уличных ботинок, прямо в центре которого виднелся контур шаблонной гильзы. На нее стреляющий, должно быть, наступил, а потом подцепил ногтем и вытащил.
Я вернулся в дом. Девица шарила в буфете.
— Так вы коп? — опять спросила она.
— Зависит от того, с кем говоришь.
— Колеса есть?
— Глядя на тебя, можно подумать, что ты уже целую аптечку приняла.
— Если вам нужно его накачать, торазина потребуется не меньше, чем пакетик сладкого драже.
— Надеюсь, тебе заплатили вперед.
Она сморгнула и опять уставилась на меня.
— Где он? — спросила она.
— Кормит свиней.
Она с сомнением посмотрела на меня и направилась к черному входу.
— Оставь его. Ты не захочешь посмотреть на это еще раз, — сказал я.
Но она не прореагировала. Через минуту я услышал, как девица издала такой звук, словно неожиданно шагнула в камеру с испорченным воздухом. С посеревшим лицом она вошла обратно.
— Ужасно, — сказала она. — Вы не хотите отвезти его на гражданскую панихиду или еще что-нибудь сделать? Фу, какая мерзость.
— Сядь. Я приготовлю тебе чашку кофе.
— Я здесь не могу оставаться. У меня в десять часов занятия по аэробике и медитации. Парень, на которого я работаю, следит, чтобы мы ходили на занятия, иначе мы просто не выдержим такого напряжения. Он просто бесится, если я пропускаю урок. Господи, как я оказалась среди этих психов? Вы знаете, что он сделал? Вышел голый в одних армейских ботинках и начал подтягиваться на крыльце. А собака сорвалась с привязи и загнала одного цыпленка в уборную. И он выстрелил в нее из ружья. А потом привязал и дал ей миску молока, как ни в чем не бывало.
— Что это за фраер был, с которым он вышел?
— На лице у него пятно — как будто розовый велосипед.
— Что?
— Ну, не знаю, как его описать. Большой такой. Меня такие типы не привлекают, понимаете, о чем я?
— Скажи еще что-нибудь о лице.
— У него что-то на носу и над одной бровью было. Ну, как будто шрам.
— Что он говорил?
Ее взгляд устремился в пустоту, рот слегка приоткрылся, лицо напряглось — задумалась.
— Он сказал: «Они хотят, чтобы ты подыскал себе новое местечко. Продолжай игру в гольф». Еще этот, не знаю, как его там, сказал: «Деньги болтают, а слухи летают. Мне нужно кормить своих свиней». — Она погрызла заусеницу, и глаза опять стали пустыми. — Слушайте, у меня проблема, — заявила она. — Он мне не заплатил. А мне нужно отдать парню, на которого я работаю, двадцать баксов, когда вернусь в бар. Вы мне его бумажник не достанете?
— Сожалею, но его, скорее всего, уже свиньи достали.
— Вы ничего не хотите предпринять?
— Я тебя подброшу, если хочешь уйти, детка. Потом позвоню шерифу, сообщу о Старкуэзере. Но тебя впутывать не буду. Если захочешь позвонить кому-нибудь попозже, дело твое.
— Вы же полицейский, правда?
— А почему бы и нет?
— Почему же вы меня на свободу отпускаете? Что-то задумали на потом?
— Тебя могут посадить в тюрьму как важного свидетеля. Этот парень, там, в загоне, убил десятки, может, сотни людей, но он сущий сосунок по сравнению с теми, на кого работал.
Она села в мою машину, навалившись на дверцу, лицо у нее отупело от большой дозы наркотиков. Она не проронила ни слова за все время долгой поездки через болота к районной дороге и только крепко стискивала коленями пожелтевшие пальцы.
* * *
Подобно многим другим, я получил во Вьетнаме великий урок: никогда не верь авторитетам. Но поскольку я пришел к мысли, что к авторитету всегда нужно относиться с уважением и пиететом, я знал также, что все это предсказуемо и уязвимо. Поэтому в этот день после обеда я уселся под своим пляжным зонтиком на палубе дома, надев только плавки и летнюю рубашку, приготовив на столике перед собой бутылку джина и бокал пива, и позвонил начальнику Сэма Фицпатрика в здание ФБР.
— Я вычислил Эбшира, — сказал я. — Не знаю, зачем вы держали меня в больнице. Он не так уж умело скрывался.
В трубке на секунду замолчали.
— У вас уши воском залеплены? — спросил он. — Как мне еще сказать, чтобы до вас дошло? Не заходите на территорию федералов.
— Я собираюсь надрать ему задницу.
— Вы этого не сделаете, черт побери, добьетесь только, что вам предъявят ордер за помеху федеральным властям.
— Вам это нужно или нет? — спросил я.
— У меня сильное подозрение, что вы пьяны.
— Откуда? Я собираюсь надрать ему задницу. Вы хотите присоединиться или хотите, чтобы мы, местные ребята, написали для вас эту историю в газете? Скоро наступит праздник, коллега.
— Да что с вами творится? Вы когда-нибудь остановитесь? Один из наших лучших людей сгорел в вашей машине. А ваши собственные товарищи выбросили вас, как мешок с собачьим дерьмом. Мне абсолютно ясно, что вы работаете над тем, чтобы снова стать алкоголиком, а сейчас болтаете о том, как убрать генерала в отставке, у которого две боевые награды. Возможно, вы с ума сходите, как вы полагаете?
— Вы хороший человек, но не надо со мной блефовать.
— Что?
— Это страшный порок. И он вас погубит.
— Ты, ублюдок, ты этого не сделаешь, — процедил он.
Я повесил трубку, выпил стакан джина и отхлебнул пива. Над озером, как желтый шар, пойманный в сети, висело солнце. Дул теплый ветер, и в жаркой тени зонта я обливался потом, стекавшим по моей обнаженной груди. Глаза слезились от удушливой влажности. Я набрал рабочий номер Клита в отделении Первого округа.
— Где ты? — спросил он.
— Дома.
— Тут о тебе многие спрашивают. Ты действительно плюнул им в суп, Дейв.
— Меня не так уж сложно найти. Кто мной интересовался?
— Федералы, кто же еще. Ты что, действительно звонил в агентство контрразведки? Господи, просто не верится.
— У меня было много свободного времени. Кто-то же должен раздавать пинки.
— Не знаю, захотел бы я поджарить этих ребят. Опасные парни. Не наш контингент.
— Считаешь, мне следует отступить на какое-то время?
— Кто знает? Только я бы перестал держать их за яйца.
— Я на самом деле звоню тебе, чтобы кое-что узнать, Клит. Ты хорошо разбираешься в перестрелках. Скажи, много ли тебе известно случаев, когда стрелявший подбирал свои гильзы?
— Не понимаю.
— Конечно, понимаешь.
— Не припомню, чтобы я когда-нибудь об этом задумывался.
— Я никогда такого раньше не встречал, — сказал я. — Только если сам полицейский стрелял.
— Так в чем дело?
— Забавно, как это так можно натренировать человека, не правда ли?
— Подумать только.
— Если бы я сам стрелял, я бы скорее оставил гильзу на месте перестрелки, чем свою подпись.
— Может, не стоит задумываться о таких вещах, Дейв?
— Как я говорю, у меня сейчас в работе простой. А это помогает занять время. Сегодня утром на Сент-Чарльз-авеню, в департаменте шерифа, я два часа потратил, отвечая на расспросы о Бобби Джо Старкуэзере. Они с вами уже всё обсудили?
— Мы слышали об этом, — в его голосе появилось раздражение.
— Ну там и пирушка была. Целый час продолжалась или даже больше. Не думаю, что от Бобби Джо хоть что-нибудь осталось, кроме пряжки и набоек.
— Да уж, ушел со свистом — быстрее, чем колбасный фарш. Парень нашел смерть в подходящем для себя месте. Мне пора закругляться, старик.
— Сделай одолжение. Как насчет того, чтобы залезть в компьютер и посмотреть, не найдется ли чего-нибудь на генерала в отставке с двумя звездами по имени Эбшир?
— Побездельничай-ка еще, Дейв. Приведи себя в порядок. Со временем выберемся из этого дерьма, вот увидишь. Adios .
Из трубки в моей руке понеслись короткие гудки, и я уставился на мутную, в летней дымке, зеленоватую поверхность воды, налив себе еще стакан джина. Что у них на него есть? Я ломал себе голову. Публичные дома? Навар от продажи наркотиков? Иногда казалось, что лучшие из нас больше других становятся похожи на людей, которых мы просто ненавидели.
И если хороший полицейский терпел поражение, он никогда не мог оглянуться и вычислить тот самый момент, когда он свернул на улицу с односторонним движением. Я вспомнил, как сидел в зале суда, где одного бейсболиста, игравшего когда-то в высшей лиге, приговорили к десяти годам заключения в «Анголе» за вымогательство и торговлю кокаином. За семнадцать лет до этого он выиграл двадцать пять игр, он подавал так, что его мяч мог пробить амбарную дверь, а сейчас он весил три сотни фунтов и передвигался так, будто у него между ног висел мяч для боулинга. Когда его спросили, не хочет ли он что-нибудь сказать перед оглашением приговора, он уставился на судью, на шее у него затряслись жирные складки, и он ответил: "Ваша честь, я просто не представляю, как перемещусь отсюда — туда".
И я ему поверил. Но поскольку я сидел под теплым бризом с навевающим дремоту виски, добравшимся уже до головы, то меня не особенно занимали ни Клит, ни бывший бейсболист. Я знал, что мой собственный запал уже зажжен, и было только делом времени, чтобы очаги ненависти в моей душе превратились в большой пожар, который с треском вырвется из-под контроля. Никогда еще я не чувствовал себя более одиноким, и я стал читать молитву, которая была полным опровержением всего, чему меня учили в католической школе: "Господи Милосердный и Всевышний, не оставь меня, даже если я оставлю тебя".
Глава 8
Уже в разгар того же дня я, купив себе большой сандвич с устрицами, креветками, салатом и пикантным соусом, поехал по прохладной тени зеленых улочек к редакции газеты «Таймс-Пикаюн», где ночной редактор иногда позволял мне пользоваться их архивом справочного материала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34