— Да. Насколько это только возможно.
— И… насколько же?
Джеймс посмотрел на неё в упор, и Энни поняла: сейчас он впервые скажет ей правду.
— Ни насколько.
Энни кивнула. Этим словам она поверила.
Глава 10
Энни ничего не помнила. Впрочем, чего удивляться — ведь это случилось сотню лет назад, и ей, наверное, было приятнее думать, что на самом деле ничего не произошло.
Джеймс прекрасно это понимал. За последние несколько лет он и сам не вспоминал об этом, однако, чтобы снова не впасть в искушение, держался от дочери Уина подальше. Сам-то Уин, разумеется, обо всем знал. И, должно быть, немало по этому поводу забавлялся. Хотя упомянул всего разок, чтобы разбередить рану Джеймса.
Джеймс слышал, как Энни ходит по трейлеру. При всей внешней неказистости, трейлер представлял собой миниатюрную неприступную крепость. Ржавые на первый взгляд стены были укреплены изнутри листами пуленепробиваемого сплава, обошедшегося в целое состояние. Трейлер был также защищен от подслушивания. Сотовый телефон был подключен к сложнейшему реле, благодаря которому засечь говорившего было невозможно. Да, здесь их найти никому не под силу, и он может, не торопясь, решать, как быть с Энни. А заодно — стоит ли вспоминать прошлое. Тот удивительный вечер, который он провел наедине с Энни Сазерленд. И тот единственный раз, когда он позволил себе хоть немного расслабиться.
Он так никогда и не узнал, намеренно ли Уин свел их тогда с Энни или нет. Ведь Уин всегда настолько трепетно относился к единственной дочери, что, казалось, ни за что не стал бы рисковать, оставляя её наедине с мужчиной, пусть даже и таким преданным как Джеймс.
С другой стороны, Уин настолько рассчитывал каждый свой шаг, и настолько умело контролировал своих людей, что в его действиях не оставалось места случайности. Как бы то ни было, правды уже не узнать. Джеймс и без того всегда избегал говорить про Энни с её отцом, а теперь было уже слишком поздно. Уина уже не воскресить.
Энни только исполнился двадцать один год. Даже удивительно, что в двадцать один год она оставалась совершенно невинной девочкой, тогда как вся жизнь Джеймса была уже давно пропитана терпким запахом смерти и смрадом разложения. Причем невинность Энни не имела ни малейшего отношения к тому, имела она уже любовников или нет. Нет, невинность была у Энни в крови, передалась с молоком матери, а уж Уин делал все от него зависящее, чтобы пестовать это качество. Возможно, действовал он так из самых лучших побуждений, движимый желанием защитить единственное чадо. Но в глубине души его, видимо, даже забавляло, что у столь коррумпированного отца может расти дочь-ангелочек.
В тот уик-энд Энни вернулась из колледжа на праздник дня Благодарения, и Уин пригласил к ужину всех своих протеже. Мэри Маргарет, например, которая была лишь ненамного старше Энни, но уже имела за плечами немалый опыт заказных убийств. А ещё — Мартина, Клэнси, Билли Арнетта с молодой женой, и ещё пару агентов, которых Джеймс даже не помнил по именам. Почти всех их уже не было в живых.
Энни настояла на том, что сама приготовит праздничное угощение. Джеймс воспринял эту новость со смешанными чувствами — Энни Сазерленд выросла в доме, где всегда было принято держать повариху с горничной, и он поэтому не был уверен, сумеет ли она сама приготовить хотя бы яичницу-глазунью.
В тот памятный день около полудня он привез для Уина кое-какие бумаги, но застал дома только Энни, которая прибежала из кухни, вся в слезах.
В первое мгновение его охватил безотчетный страх. Неужели кто-то, несмотря на все меры предосторожности, расправился с Уином?
Но в следующую секунду он заметил индейку. — Она же заморожена! — в отчаянии прохныкала Энни.
— Да, иначе и не бывает.
— Но, Джеймс, я её продержала в морозильнике целую неделю. Я сама уже, кажется, обморозилась, пытаясь извлечь из неё эту гадость. Чем только её ни поливала, даже кипятком, но все без толку. А в духовку она целиком не лезет. Я пыталась связаться с секретаршей Уина, но она не отвечает, и я… В общем, у меня просто руки опускаются.
Голос её предательски дрогнул, и Джеймс с изумлением уставился на её заплаканное лицо.
Он знал Энни Сазерленд с тех пор, когда она — семилетняя девчушка — ещё бегала по дому с радостным визгом. Самому Джеймсу было тогда девятнадцать. Он только приехал в Соединенные Штаты — взвинченный, комок нервов, — и присутствие ребенка в значительной степени способствовало тому, что он сохранил в себе хоть что-то человеческое.
И, надо сказать, что Джеймс, сознавая это, всегда испытывал к Энни благодарность. Но только сейчас, глядя на её зареванное лицо, он впервые осознал, что она уже не ребенок. И понимание это, лавиной обрушившееся на него, стало для него настолько неожиданным, что застало врасплох. Джеймсу безумно хотелось заключать Энни в объятия, поцелуями осушить её слезы, жадным поцелуем впиться в бледные пухлые губки. Его так и подмывало швырнуть проклятую индейку на пол, а Энни разложить на столе, задрать юбку и сорвать трусики. Прильнуть губами к её сладкому лону и посмотреть, как она на это отреагирует.
Но он так и не осмелился даже прикоснуться к ней. Вместо этого огляделся по сторонам и деловито спросил, ни на мгновение не забывая про свой знаменитый техасский акцент:
— Есть ещё один фартук?
Глаза Энни изумленно расширились, а слез мигом, как не бывало.
— Джеймс, неужели вы умеете готовить?
— Ни одна техасская мамаша не отпустит из родительского гнезда своего отпрыска, не убедившись, что он сумеет позаботиться о себе, — ответил Джеймс, стаскивая серо-черный пиджак — неизменный атрибут своего чиновничьего образа. Соврал он лишь наполовину — мать и вправду научила его готовить, но за всю свою короткую жизнь (пуля снайпера оборвала её жизнь вскоре после того, как исполнилось тридцать семь) она ни разу не покидала Северной Ирландии, где и появилась на свет.
— Господи, какое счастье! — воскликнула Энни. — Вы просто добрый ангел!
А вот тут она ошибалась. Он был скорее ангелом смерти. Безжалостным профессиональным убийцей, рыцарем без страха и упрека. И без угрызений совести. Так, по крайней мере, считал сам Джеймс — пока не заглянул в глаза Энни. Огромные, доверчивые и наивные, как у испуганной лани.
И вот, избавившись от галстука и закатав рукава сорочки, он решительно взялся за индейку. Тушка была здоровенная и ещё наполовину неразмороженная.
— Духовка включена? — осведомился Джеймс.
— Я её уже выключила.
— Вынь верхнюю решетку, а потом включи на четыреста градусов. — С этими словами Джеймс вывалил замороженную индейку на противень.
— Но нельзя же печь её в таком виде! — возразила Энни. — Она ещё не нафарширована.
— Это подождет, — уверенно заявил Джеймс. — В духовке она быстро разморозится, а тем временем мы приготовим все остальное.
— А мы не умрем от сальмонеллеза? — с подозрением осведомилась Энни.
— Это не худший способ отправиться на то свет, — усмехнулся Джеймс, засовывая индейку в духовку. — Так, что у нас ещё в меню?
— Ну, уж пироги вы, наверное, печь не умеете? — грустно спросила Энни.
Джеймс смерил её взглядом. Кончик носа Энни был выпачкан в муке — сразу он этого почему-то не заметил. Длинные белокурые волосы были узлом закручены на затылке, а кружевной фартук был местами заляпан жиром — свидетельство неравной борьбы с непослушной индейкой. Словом, Энни выглядела настолько невинной и трогательной, что Джеймсу хотелось…
Он и сам не был уверен, чего именно хочет. Так или иначе, помыслы его были связаны с сексом и насилием, а он не мог — не смел — позволить себе ни того, ни другого.
— А какие у тебя сложности с пирогами? — осведомился он.
Странный то был день, нереальный какой-то. За окном задувал ветерок, сыпал легкий снег, но в просторной кухне огромного джорджтаунского особняка Уина Сазерленда было тепло и уютно. В воздухе соблазнительно пахло запекающейся индейкой, пирогами и прочими яствами — те материнские рецепты, которые Джеймс позабыл, они с Энни быстро восполнили, со смехом листая кулинарную книгу. В итоге стряпня удалась на славу, хотя кое-что и подгорело.
Да, как отличалась эта просторная кухня от тесной кухоньки их крохотной квартирки в Белфасте, где детишкам приходилось спать едва ли не друг на дружке, а денег у матери вечно было в обрез. Не было здесь ни снайперов, ни предательских бомб, всегда готовых взорваться в густонаселенном квартале. Не было ничего из набора бед, неурядиц и невзгод, способных раздавить человека. Оставить одну пустую оболочку.
Энни давно была влюблена в него. Впервые влечение к Джеймсу она испытала около года назад, и Джеймс с тех пор всячески пытался её избегать. О чувстве Энни ему со смехом поведал сам Уин, однако Джеймсу было не до смеха. Уж слишком Энни была юна и неиспорченна. И не ему предназначалась.
Но, несмотря на все это, тогда, в отсутствие Уина и рядом со столь желанной Энни, Джеймс почувствовал, что слабеет. Когда лицо её озарялось улыбкой, по-детски нежной и доверчивой, а в голубых глазах вспыхивали дразнящие огоньки, ему приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы удержаться от безумства.
Ему было бы куда легче перенести это жестокое испытание, имей он право прижать Энни к стене, заглянуть в глаза и признаться:
— Послушай. Энни, я ведь совсем не тот, за кого ты меня принимаешь.
Но не не мог. Не смел. И не имел права. Для неё последствия признания Джеймса стали бы куда пагубнее, нежели даже для него самого. Правда эта сразу поставила бы её жизнь под угрозу. А ещё — подорвала бы доверие к безмерно любимому и обожаемому отцу.
Нет, он не скажет ей ни единого слова. Станет лишь молча страдать, терпеливо сносить её наивное кокетство.
— Изумительно! — воскликнула Энни, обводя взглядом праздничный стол. Тут и правда было, на что залюбоваться. Старинное серебро, уотерфордский хрусталь, лиможский фарфор, скатерти из камчатного полотна — вся эта роскошь свидетельствовала о незаурядном богатстве хозяев. И мысли Джеймса невольно унеслись в прошлое, к своим далеким предкам, которые умирали от голода, в то время как несметно богатые бароны не только обжирались, но и попивали французское вино из хрустальных бокалов, изготовленных его голодающими соотечественниками. Тогда кровь бросилась в лицо Джеймсу, и он вдруг на мгновение вновь ощутил себя семнадцатилетним юнцом, пылким идеалистом, готовым отдать жизнь за правое дело. По крайней мере, за то, которое почитал правым.
Но он смолчал, и лишь заставил себя выглянуть в окно. Снег уже валил вовсю, облепляя стекла и подоконник, и Джеймс вдруг поразился, насколько опустела всегда оживленная улица. В огромном доме они были вдвоем: он и Энни Сазерленд. Оторванные от реальности, от повседневной суеты и смертельной опасности, грозящей ему всегда и повсюду. Он оказался наедине с Энни и знал, что хочет её.
Внезапно погас свет, и столовая очутилась в темноте.
— Должно быть, электричество отключили, — сказала Энни. Немного испуганно, как ему показалось. И осторожно приблизилась к нему.
Джеймс тут же поймал себя на том, что уже машинально приготовился отразить вражеское нападение. Он глубоко вздохнул, переводя дух, и только тогда впервые заметил, насколько привлекателен аромат духов, которыми пользовалась Энни.
— Наверху, в моей спальне, есть стереомагнитола на батарейках, — неожиданно промолвила Энни. — Может, пойдем послушаем? Или — приемник включим? Надо хоть узнать, что в мире делается.
— Надо ли?
Ему не нужно было видеть её лицо, чтобы знать, что на нем написано.
— Неведение — не всегда благо, — промолвила Энни с едва уловимой обидой в голосе.
— Я в этом не уверен. — Джеймс шагнул в сторону и, щелкнув зажигалкой, поджег одну из свечей в старинном серебряном канделябре. Комнату залил мягкий свет.
При мерцающем свете розовой свечи Энни показалась ему совсем трогательной и беззащитной. И — угрожающе прекрасной. А ведь она даже не подозревала, что творилось в душе Джеймса. Даже представить себе не могла. А, представив — не поверила бы. Ее чары пробивались сквозь его ковавшуюся годами броню подобно кислоте, проедающей сталь. И все-таки Энни, похоже, что-то почувствовала. Нет, она даже не сдвинулась с места, а лишь задрала голову, посмотрела на него, и Джеймс безошибочно распознал, что за её затуманенным взглядом скрывалось желание. Джеймсу же ничего другого не оставалось, как не замечать его. Повернувшись спиной к Энни, он подошел к окну и уставился на занесенную снегом улицу.
— Я схожу за магнитолой, — вызвалась Энни. Не знай Джеймс, что творится в её душе, он бы не обратил внимания на нотки смирения и покорности, прозвучавшие в её голосе.
Лишь, услышав донесшийся сверху звук падения чего-то тяжелого, Джеймс заметил, что Энни ушла, не взяв с собой свечу. Не мешкая ни секунды, он выхватил пистолет и с оружием наизготовку начал подниматься по ступенькам, прислушиваясь к малейшим доносящимся сверху звукам. Он преодолел уже половину лестницы, когда наткнулся на Энни, которая сидела на ступеньке.
В кромешной тьме он опустился рядом с ней на колени, засунув пистолет сзади за пояс.
— Что случилось? — спросил он, не прикасаясь к ней. Лучше повода для того, чтобы прикоснуться, было не придумать, но он удержался от соблазна. Потому что знал: начав, остановиться уже не сможет.
— Как нелепо, — жалобно заговорила Энни. — Я споткнулась и упала. А ещё думала, что знаю этот дом как свои пять пальцев. — Она встала, а Джеймс поспешно попятился, пытаясь в темноте оценить, не пострадала ли девушка.
Но Энни протянула руку и прикоснулась к нему. Она держала его за локоть, и от неё исходило удивительное благоухание. Смесь аромата полевых цветов и какого-то детского запаха невинности.
— Вы не можете подняться вместе со мной? — робко спросила Энни. — В темноте мне почему-то страшно.
Джеймс хотел было отказаться. Он прекрасно понимал, что за приглашением Энни ничего не стоит, но все же опасался, как бы чего ни вышло.
— Боишься, что в твою комнату забрался вор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23