Как бы то ни было, обретя свою потерянную дочь, Джуди перестала спорить до хрипоты с редактором отдела моды, когда та предлагала для публикации в «Вэв!» модели, представляющие собой некое подобие рыболовецких сетей.Лили, сидевшая за столиком спиной к проливу, в свою очередь страстно корила себя за рассеянность. И как только она могла забыть о назначенных на сегодня съемках? Наклонившись к матери, она вкрадчиво прошептала:– Мне так жаль, что я забыла. Спасибо тебе, Джуди, что ты уговорила меня отправиться с тобой в эту поездку.Джуди вежливо улыбнулась в ответ, с радостью приняв предложение о примирении. Впрочем, они с Лили всегда относились друг к другу с подчеркнутой вежливостью. Джуди просто не представляла себе, как можно быть невежливой с дочерью. Настоящая мать плюет на вежливость. Она может накричать на дочь, устроить скандал, когда ты отказываешься пододеть теплые рейтузы, а потом отдать тебе свою роскошную шубу, «чтобы девочке было в чем выйти». Настоящая мать стирает твою одежду, а в каждом бутерброде, приготовленном к ужину, есть частичка ее тепла и заботы. Мать всегда пристает к тебе с калошами (надень, сними, опять надень»), а ты нарочито игнорируешь ее или устраиваешь театральную сцену, но знаешь – она ворчит, потому что заботится о тебе. Каждую минуту между матерью и дочерью возникают тысячи не видимых постороннему глазу связующих нитей, создающих комфортное ощущение близости, которое, должно быть, испытывает щенок, когда он лежит, согревшись в корзине под шерстяным одеялом. Без всяких объяснений мать знает, что ты любишь козий сыр и терпеть не можешь тетушку Берту. Ею изучены причуды твоего темперамента, и она умеет погасить искры гнева до того, как вспыхнет пожар. Между Джуди и Лили существовали симпатия, уважение и даже зачатки трогательной дружбы, но – и обе они это осознавали – любви пока не было. Оставалось надеяться на это «пока». Лили смотрела на развевающиеся по ветру короткие светлые волосы Джуди. Она всегда представляла себе свою таинственную незнакомку-мать в образе тихой, доброй мадонны – чуть полноватой женщины в неизменном фартуке, всегда занятой приготовлением чего-нибудь очень вкусненького на старомодной газовой плите. Но когда около года назад Лили удалось наконец найти свою настоящую мать, ею оказалась знаменитая, гордая в своем одиночестве женщина, а отнюдь не уютное домашнее существо из полугрез.Обе они, и Джуди и Лили, были одиноки, и обе страдали от этого. И обе вели себя так, как, по их представлениям, должны вести себя мать и дочь. Причем обе, даже не осознавая того, уже нанесли друг другу тысячи болезненных ударов, хотя каждой казалось, что она поступает абсолютно в соответствии с ситуацией. Лили приложила невероятные усилия, чтобы разыскать мать, но теперь ей непросто было разобраться в мешанине собственных чувств. Лили была прирожденной актрисой. Своей славой она была обязана в первую очередь природной одаренности, со временем отшлифованной и превратившейся в высокое мастерство. Она почти всегда играла «со слуха», ведомая собственным чутьем, но самой ей казалась слишком подозрительной та легкость, с которой она могла ввести себя в любое состояние духа. Лили не хотела изображать любовь. Она стремилась к подлинному чувству. Стремилась к тому, чего всю жизнь была лишена: к материнской любви. И именно этой любви у Лили по-прежнему не было. Она ощущала это всем нутром, каждой клеточкой своего организма, но отказывалась смириться с тем, что так будет всегда, и продолжала на ощупь идти навстречу матери.Существовало еще одно обстоятельство, которое, как опасалась Лили, могло разрушить их с таким трудом выстраивающиеся взаимоотношения. Лили знала и по собственному опыту, и из наблюдения за работой других, что, когда режиссер просит актера сыграть любовь, из самых глубин существа вдруг поднимается приступ дикой ярости, за которым следует нервный срыв. Еще и поэтому Лили опасалась играть любовь к матери, боялась, что это сможет всколыхнуть совсем другие эмоции, вызванные прощенным, но не забытым предательством Джуди.Лили наклонилась к Джуди.– А после съемок я смогу отправиться за покупками? Мне хотелось бы приобрести ковер на Большом базаре.– Хорошо. Только давай я пойду с тобой. Вдвоем легче торговаться. Тебе сбавят цену, если я буду стоять рядом с кислой физиономией. Вообще есть железное правило: надо предлагать им треть их цены и соглашаться на половину.– Это не совсем то, что я имела в виду. Я хотела сделать тебе подарок: выбрать самый красивый на всем базаре ковер.– Как мило с твоей стороны, Лили! Но, ты же знаешь, в этом нет необходимости.Сама того четко не осознавая, Лили полагала, что ее настоящая мать должна быть точной копией столь любимой приемной матери – Анжелины. И так же бедна, как Анжелина. Лили надеялась, что сможет выказать любовь к матери, помогая ей материально. Она не раз грезила наяву о том, как поведет мать в самый дорогой магазин и купит той в подарок роскошную, первую в жизни шубу. Но неожиданно мать оказалась обладательницей миллионного состояния. А Лили тем не менее все продолжала делать ей дорогие подарки, чем немало смущала Джуди. Как, впрочем, смущали Джуди и любые проявления нежности, особенно прикосновения. Ее строгие баптисты-родители никогда не целовали и не ласкали ни друг друга, ни детей. Для них любое прикосновение было связано в первую очередь с сексом, а не с душевной привязанностью.Лили осознавала одиночество матери, хотя та его яростно отрицала. Джуди достигла всего, что входит в понятие успех. Ее имя регулярно появлялось в колонках светской хроники всех ведущих газет, она одевалась у дорогих модельеров, у нее были горничные, секретарши, квартира на Восточной стороне, дом на Лонг-Айленде, множество друзей-мужчин и три замечательные подруги-женщины, но никого близкого. И возможно, причиной этого одиночества было неотступное чувство вины. В течение многих лет Джуди ощущала себя виновной в том, что бросила собственного ребенка, виновной в смерти дочери, виновной, что жизнь повернулась иначе, чем она ожидала.Как бы Джуди ни оправдывала свои действия, сколько бы добрые друзья ни уверяли ее, что она ни в чем не виновата, один факт оставался неоспоримым: она бросила собственную дочь, когда той было всего три месяца.Да, тому можно было найти множество оправданий. Джуди была всего лишь шестнадцатилетней студенткой, изучающей иностранные языки, когда ее изнасиловали. Три богатые подруги Джуди, как и она, обучающиеся в Швейцарии, помогли оплатить пребывание в больнице при родах девочки, а потом – ее воспитание. Но, как ни старалась Джуди, сколько ни взваливала на себя непосильного труда, успех поначалу казался ей недостижимым миражем и, в каком бы направлении она ни шла, дорога непременно оканчивалась тупиком. И в то же время Джуди прекрасно понимала, что обязана преуспеть, ведь, даже если забыть о собственных амбициях, только успех и деньги могли позволить забрать обратно дочь и воспитывать ее самой. И все поражения ранней юности оставили у Джуди комплекс неудачницы, чувство, что она никем не любима и никому не нужна.Со всем жизнерадостным невежеством, свойственным юности, Джуди полагала, что за напряженной самоотверженной работой должен обязательно последовать успех. Она еще не сознавала, что можно вложить все свое сердце и способности в работу, но обстоятельства редко складываются удачно для тех, кто лишь «в меру» привлекателен. И ты ощущаешь страшное разочарование, когда другие, менее одаренные люди получают принадлежащее тебе по праву.Да, конечно, на долю Лили выпало немало страданий, но зато теперь она обладала всем, чего у Джуди в свое время не было и в помине, – красотой, сексапильностью, деньгами и временем. Временем, чтобы сниматься и чтобы отправиться куда-нибудь вечером развлечься, не будучи измотанной непосильной работой. Временем для мужчин. Джуди помнила свои мучительные размышления о том, добьется ли она успеха до того, как состарится и потеряет привлекательность, сможет ли когда-нибудь купить замечательное платье и отправиться в какое-нибудь замечательное место и встретить там замечательного парня…Вполне возможно, всего этого было бы легче достичь, окажись Джуди по-женски более привлекательна. Джуди было стыдно сознаться в этом даже самой себе, но она ревновала к красоте Лили…А мужчина на азиатской стороне города все продолжал, водя биноклем, продираться взглядом сквозь толпу мальчишек, продающих жевательную резинку и талисманы от сглаза, пока не обнаружил паром, за одним из столиков которого завтракали три знаменитые женщины.– Джуди, возникли проблемы, – с места в карьер начал фотограф, встретивший их в Топкапском дворце. – В гареме невозможно снимать, это запрещено.Люди, лучше знавшие мисс Джордан, обычно не употребляли в разговоре с ней слово «невозможно». Если же все-таки кто-либо допускал такую неосторожность, она, гордо задрав свой маленький носик, отвечала: «Только невозможные люди говорят – невозможно!» или проще: «Это должно быть сделано».На сей раз Джуди со всей категоричностью заявила:– Мы должны провести эту съемку в гареме. Статья уже сдана, заголовки согласованы, фотопленка сегодня же вечером отправится в Нью-Йорк, и снимки будут опубликованы в пятницу. – Она обернулась к гиду из Стамбульского туристического бюро. – В чем проблемы?– Гарем огромен… – начал было тот.– И неужели там не найдется места, чтобы мы могли сделать несколько кадров? Тем более что с вашим начальством все оговорено.– Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Фотографировать строжайше запрещено, так как ведутся реставрационные работы.– Но неужели нет ни одной доступной комнаты?– Пожалуйста, поймите меня правильно, мадам. Топкапский дворец – наша национальная гордость, и правительство будет страшно огорчено, если на снимках он предстанет не в лучшем своем виде. К тому же все самые красивые комнаты находятся в той части Топкапского дворца, которая открыта для посещения. Пойдемте, я вам покажу.– О'кей! Давайте посмотрим! – Взглянув на часы, Джуди быстро прикинула, что времени хватит и на небольшую экскурсию, и на съемку.– Как, ты думаешь, мы будем выглядеть, пройдя по всем этим лабиринтам? – прошептала Санди, обернувшись к Лили.– Скверно, – отрезала Лили, вполуха прислушиваясь к быстрой, с заметным акцентом речи гида, рассказывающего историю любимой наложницы султана.– И что, это всегда так? – не унималась Санди. Ей все еще не хотелось верить, что излучающая сияние и блеск жизнь далекой звезды при близком рассмотрении оказывается совсем не такой притягательной.– Да, – ответила Лили. – Ты всегда куда-то спешишь и останавливаешься только в аэропорту. В сущности, ничего не видишь в своей жизни, кроме пыльных гримерок и съемочных павильонов. Ты не можешь сходить на дискотеку, потому что боишься проснуться назавтра с мешками под глазами, не можешь позагорать, иначе в одних кадрах окажешься светлее, чем в других, почти не можешь есть то, что едят все нормальные люди, чтобы не похудеть или не растолстеть. Ну так и что?! В чем, скажи мне, притягательность успеха?– Девочки, пора готовиться к съемке, – прервала их Джуди. – Будем фотографироваться в столовой султана.Она провела Лили и Санди в небольшую комнату, стены и потолок которой были украшены позолоченными рельефами с изображением лилий и роз, персиков и гранатов. Фотограф с озабоченным видом изучал показания экспонометра.– Боюсь, что вся эта буйная флора на фотографиях выйдет размазанной, как овсянка по тарелке.– Тогда давайте сделаем несколько кадров во дворе возле гарема. Там нормальное освещение, – предложила Джуди.После того как съемка была закончена и пленка отправлена в аэропорт, Санди с фотографом вернулись во дворец, чтобы еще раз его спокойно осмотреть.– В конце концов, милая, – заявила Санди, когда они с Лили выходили из сокровищницы султана, – не так уж часто мне доводилось видеть рубин величиной с голубиное яйцо.Попрощавшись с Санди, Джуди и Лили уселись в автомобиль, с облегчением сбросили с ног туфли и попросили отвезти их на Большой базар.Когда они уже выходили из машины, изящная, из змеиной кожи сумочка Лили соскользнула с плеча, раскрылась и все содержимое высыпалось наружу: серебряная мелочь, блеск для губ, письма… Лили стала поспешно запихивать все обратно, но Джуди успела заметить письмо в авиаконверте.– Не спеши, Лили! – голос Джуди дрожал от гнева. – Он все еще тебе пишет, да?Лили уже открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала. В конце концов, все, что бы она сейчас ни сказала, прозвучит ложью.А Джуди не могла сдержаться:– Неужели ты думаешь, что я не узнаю почерк своего любовника, хотя бы и после стольких месяцев?– Джуди, я не могу заставить Марка не писать мне. Но я-то с ним не поддерживаю отношений. И у нас с ним никогда ничего не было, ты же знаешь…– Но он хочет тебя, Лили, не правда ли? А меня он больше не хочет! – Джуди понимала, что ей необходимо остановиться, но теперь уже не могла: слишком долго она носила свои обиды в себе. – Не пытайся уверить меня, будто не знала, что Марк в тебя влюбился тогда, в Нью-Йорке. Не притворяйся, будто не знаешь, какое впечатление ты производишь на мужчин. Ты, Лили, – самый знаменитый секс-символ мира! – Джуди знала, что наносит удар по самому уязвимому месту дочери.– Ты несправедлива, Джуди! За кого ты меня принимаешь?Но Джуди уже окончательно потеряла контроль над собой.Ее захлестнули ревность, отчаяние и страх:– За женщину, которая способна соблазнить любовника матери и разрушить дело матери, вот за кого! – бросила она в лицо дочери.Из глаз Лили хлынули слезы ярости.– Ты невыносима! Лучше бы я тебя никогда не встретила! Я не желаю больше тебя видеть!Она развернулась, смешалась с толпой и исчезла. Джуди печально смотрела в ту сторону, куда удалилась дочь. Их громкие, срывающиеся голоса, их лица, искаженные болью и гневом, остались незамеченными в шумной, суетливой толпе. Но обе женщины знали, что игра окончена.
1 2 3 4 5 6 7