на горизонте будто кто срезал пустыню ножом — так резко расцвела она Садом, плывущим в струящемся голубом мареве.
— Если даже это мираж, все равно Сад близко, — сказал Якс.
— Да-да, — подтвердила Яся, лихорадочно вперившись взглядом в далёкое видение. — Ты ведь тоже сначала был фантомом. В любом случае, это знак, что Сад существует, что его не придумали. Поэтому я готова идти.
Якс насторожился:
— Слышишь?
— Что? — не поняла она.
— Тонкий металлический голос. Это заводят свою песню пески. Сюда летит самум. Они ускорили шаг.
— Якс, а ты видел, как жёлтая травка зеленеет прямо на глазах, когда её сбрызгивает дождь?
— Я давно не видел дождя, — глухо сказал он. — Помолчи. Надо спешить. — И подумал: «Если Сад — иллюзия, то мы погибнем, потому что буря нагоняет нас».
Идти становилось все труднее, ветер усиливался, хлестал струями песка, забивая дыхание.
— Я больше не могу. — Яся упала, и тут же была наполовину занесена песком.
Якс грубовато дёрнул её за руку, но, встретив полное изнеможение, взвалил её на плечи, а шагов через тридцать рухнул со своей ношей в песок. Теряя сознание, успел отметить, что Сад уже совсем рядом.
Очнулись они от нежной мелодии: будто кто-то перебирал струны арф и тоненько водил смычком скрипки. Оба лежали на щемяще яркой сочной траве, и музыка обмывала их прохладной чистотой и бодростью. Переглянувшись, все ещё не понимая, где они и что с ними, Якс и Яся встали с травы, и необычное зрелище открылось их глазам. Лужайку окружали деревья, цветущие и плодоносящие одновременно. Листья их в солнечном сиянии, казалось, были из тонкого зеленого золота, в котором затаились жёлтые, красные, сизо-синие плоды. Ветви обсыпаны белыми и розовыми цветами, и все это замерло в полном безветрии.
Спутники развязали и скинули платки и впервые глянули в лица друг другу, ничем не замаскированные, усталые и прекрасные.
— Как здесь великолепно и как красива ты, — сказал Якс, не сводя глаз с Яси.
— Вот мы и пришли. — Она опёрлась о его плечо. — Здесь нет песков и самума, здесь вечное цветение и тишина.
В пику её словам над их головами что-то загремело, будто горный обвал, и раздался громовой голос невидимого Стража Сада:
— Ошибаетесь, гости мои. Здесь не найти вам покоя. Для чего вы пришли сюда?
— Мы ищем бессмертия, — пролепетала Яся, дрожащим телом приникая к Яксу и оглядываясь, кому принадлежит этот внушительный голос. — Нам сказали, что оно здесь.
— Вам истину сказали, — прогрохотал Страж, — есть в этом Саду среди множества деревьев пять особенных, как бы произрастающих из одного дерева. Не ешьте плодов с двух деревьев: древа смерти и древа забвения. Сладка и мила сердцу отрава с древа забвения, но исход тот же, что и после плодов с древа смерти. Испробуйте с древа познания добра и зла и древа мудрости и тогда разберётесь во вкусе плодов с древа бессмертия. Познав их, не вкусите смерти.
— То есть обретём вечную жизнь? — спросила Яся.
— Женщина, ты, как всегда, хочешь слишком многого.
— Ты же сказал: «Не вкусишь смерти».
— Да, но это не обретение вечной жизни.
— Что же это? — теперь уже возмутился Якс.
— То, что смерть не будет узнана в лицо, она примет другие черты, — загадочно пророкотал голос. — В целом же это и есть бессмертие человеческое. Впрочем, понять это можно, лишь изведав плодов с древа познания добра и зла и с древа мудрости.
— Согласны, — сказал Якс. — Так ведь, Яся?
— Да, — сурово кивнула она, готовая на все, лишь бы достичь желаемого.
— Учтите, впереди много испытаний, — предупредил Страж. — Сад велик, в нем можно и заблудиться. На беглый взгляд, нужные вам деревья ничем не отличаются от других, поэтому будьте внимательны и осторожны. Удачи вам!
Они взялись за руки и вошли в плодоносящее цветение Сада, поющего голосами невидимых в листве птиц. Странный это был Сад — живой и неживой. Яся сорвала листик с низко склонённой над тропкой ветки, и она тоненько зазвенела, а мелькнувшее в зеленом золоте кроны тельце шустрой пичуги отозвалось звуком, похожим на звон разбитого стекла.
Сняли башмаки. Шелковистые травы нежно обвивали ноги. Шли, внимательно осматривая деревья, пытаясь угадать нужные. Но как узнать их?
Ясю внезапно обуял страх:
— Здесь можно заблудиться, как в пустыне.
— Идём за солнцем. — Якс крепко держал её за руку, полный решимости бойца перед последним боем, и Яся, угадав это, пошла смелее.
Вскоре они заметили, что солнце будто приклеено к небу — стоит на месте, и обоим стало жутковато.
— Может, это и есть вечность? — тихо проговорила Яся. — Ничто не изменяется, все застыло. Созерцать такое довольно скучно, даже если вокруг хорошо.
Но он упорно тянул её за собой. Порой казалось, что они кружат на месте. И когда вконец измотались, увидели искомое. Они узнали сразу — пять деревьев, растущих группкой, издали образующих как бы одно могучее, раскидистое дерево.
— Наконец-то, — выдохнула Яся. — Хорошо бы сразу испробовать с дерева бессмертия.
— Не спеши, — придержал её Якс. — Нам же сказали — надо обязательно вкусить ещё с двух. Только бы не напороться на те, смертельные…
Все пять были совсем одинаковы и не похожи ни на одно известное им растение. В резных пергаментных листьях сиреневого цвета пылали красным огнём круглые плоды. Цветов на этих деревьях не было.
— Я хочу есть, — устало сказала Яся. — Мне все надоело, будь что будет. — И она сорвала с трех деревьев по плоду. — Вполне хватит на завтрак. Надеюсь, интуиция не подвела меня, и мы выживем. Горьковато и ни на что не похоже, — сказала Яся, протягивая Яксу вторую половину плода. И как только она проглотила последний кусочек, тело её раздвоилось, а потом размножилось па сотни, тысячи тел.
Её, многоликую — некрасивую, приятную, очаровательную — любили лучшие, слабые, отвратительные, мужественные, талантливые мужчины рода. Её носили на руках, лелеяли, одевали в прекрасные одежды, сочиняли поэмы, шли во имя её на плаху и в бой. У неё было много разных детей: светлокожих, оливкового цвета, тёмных. И все поклонялись ей, почитали, и нежность их тёплым комочком шевелилась у сердца. Её понимали с полуслова и видели в ней не только источник миллиардов будущих жизней, но и носительницу духовного пламени, потому что она рождала песни, писала картины, танцевала и высекала из камня скульптуры. Ей было хорошо и у походного костра, и у домашнего очага, она любила тихое солнечное небо, нежную шейку ребёнка с завитком волос, твёрдую поступь мужа и прилетевшее откуда-то издалека эхо грядущих дней, в которых угадывались сбывшиеся надежды.
Желудок… Сколько помнит себя, ей всегда хотелось есть. Вот и сейчас, когда вроде бы ничего не надо, рука тянется к другому плоду, и лишь только он оказывается съеденным, как тёплый комочек у сердца оборачивается притаившейся змеёй, то и дело выпускающей своё жало. Дети покидают её и навсегда вычёркивают из памяти… Куда делась её одарённость? Нет её, превратилась в навоз, удачно сдабривающий мужские добродетели и таланты. А вот уже и пинают ногами, вот объявляют ведьмой и сжигают на костре мелочного предательства. И никак не вырваться из потных рук минутного вожделения, после которого, в лучшем случае, следует безразличие, если не пинок ногой.
Кажется, она и её спутник едят с разных деревьев: нет совпадения. Ему весело, он сидит, хохочет, тыча пальцем в раскинувшуюся над ними крону, закрывающую небо, а ей хочется плакать, потому что муж оставил её с выводком детей, и она бредёт босиком по пыльной, бесконечной дороге, и ей преграждают путь ложь и зависть, сплетня и донос.
Вот и ты плачешь, бедный Якс. Но ведь мужчина должен быть опорой и каменной стеной, сильным и рисковым. Отчего же ты раскис? Нельзя так, иначе оружие в руки возьму я, глотку хищному зверю перегрызу я, дом начну строить я, на охоту буду ходить и детей выращивать, сражаться с морской стихией и вязать чулки. Нельзя плакать мужчинам, Якс, а то поставлю тебя у плиты, и, пока буду охотиться на медведя, ты перестираешь пелёнки и сваришь чего-нибудь поесть. Не хочешь? Тогда давай все вместе: на зверя и у телевизора, в рубке корабля и у корыта.
Ты права, Яся, в своих требованиях. Но неужели история человечества держится на наших с тобой отношениях? Как прекрасна ты бываешь в дни ранней весны, и куда все исчезает под осень? Становишься ворчливой, неопрятной старухой. А я хочу боготворить тебя постоянно. Мой беспокойный дух гонит мои ноги в далёкие края, не могу усидеть на месте, мне надо пощупать мир руками, попробовать на язык. Я долго не знал, куда деть клокочущую в себе силу, и убивал, убивал, убивал. Не только от злобы, но и от праведного гнева, и от великой мечты и любви. Ты рожала, а я убивал наших братьев и детей. Похоже, мы оба устали от этих занятий, а когда присели на минуту отдохнуть, увидели над собой звёздное небо и навсегда очаровались им. Даже по пустыне мы шли теперь с поднятыми головами — так оно манило, притягивало нас. Что мы искали в нем? Не отраженье ли собственных лиц? Мы съели второй плод и, кажется, стали мудрее.
— Надеюсь, третий и есть тот самый, несущий бессмертие. Однако сладость какая…
— Это же с древа забвения! Это его плоды слаще всех! — сильным ударом он выбил половинку плода из её рук, зашвырнув свою в кусты. Но оба уже успели проглотить по кусочку, и это не замедлило проявиться: они ощутили необычайную лёгкость, вмиг забыты были все печали и горести, но не было и радости от этого бесцельного, бессмысленного парения. Они поняли: это их искушали. Не один, а множество змеев. Одни одурманивали их убаюкивающими мелодиями, другие предлагали на выбор огромный ассортимент развлечений, третьи приготовились высосать из их мозгов память.
— Вот оно! — вдруг воскликнул Якс, стараясь стряхнуть наваждение от приторно-сладкого плода. Яся проследила за его взглядом и оцепенела. Крона одного из деревьев раздвинулась, и оттуда, перебираясь с ветки на ветку, степенно вышла белая птица с веерообразным, как у павлина, радужным хвостом. Она уселась на толстый, выступающий из кроны сук, и её оперенье стало алеть, испуская розовато-голубое свечение. Птица медленно истаивала, сгорала, превращаясь в сгусток шарообразного пламени, откуда вдруг опять появилась сначала её голова, затем туловище и хвост, который вновь зажёгся алым цветом, и птица вновь скрылась в огненном шаре. Так продолжалось несколько раз, пока наконец, возродившись в очередной раз, птица растворилась в листве.
Яся и Якс переглянулись и прочитали в глазах друг друга: высшая цель жизни — бессмертие. Человечество вечно, как птица Феникс.
— Но как понять это сгорание? — спросила Яся.
— Поймём, когда сорвём с этого дерева плод, — сказал Якс.
Не отрывая глаз от дерева, они двинулись к нему. Но едва Якс протянул руку, чтобы сорвать желанный плод, как ветви, тихо прозвенев резными листьями, взметнулись вверх. В изумлении отступил он на шаг, и дерево тут же опустило ветви чуть не до самой земли. Яся стремительно бросилась к нему, но оно, точно играя с людьми, вновь закинуло ветви в небо. Стоило Ясе отойти, как ветви с тяжёлыми плодами опять опустились к земле.
— Придётся лезть по стволу, хотя он будто отполированный, — решительно сказал Якс. — Если я сорвусь, полезешь ты. Во что бы то ни стало мы должны отведать плоды этого дерева…
Зажёгся свет.
— Вот и отдохнули в раю, — усмехнулся Гали. — Ты посиди, я приведу Орлика. Светлана с Марио идут сюда, тебе не будет скучно. Я мигом. — И он поспешил к выходу…
— Как фильм? — К Айке подсела Светлана. — Я, разумеется, подключилась к Ясе и очень хорошо прочувствовала нашу женскую суть. Но какой кошмар эта пустыня! У меня по-настоящему истомилось все тело.
Марио лишь покачивал головой, внимая каждому слову Светланы, и Айка видела, что девушка впечатляла его больше, чем фильм. Сама же была такой измочаленной, будто и впрямь пришлось пережить выпавшие на долю героев приключения. Даже во рту остался слащавый привкус от плода забвения.
Зал опустел. К ним подошла контролёр, но, узнав, в чем дело, попросила, чтобы все-таки минут через пятнадцать зал освободили. Лишь только она скрылась в фойе, как ввалилась компания Батиста. Сзади понуро шёл Гали.
— Так это вы подруга нашего Гали? — Батист остановился перед Айкой, протягивая ладонь с короткими, будто обрубленными пальцами. — Много слыхал о вас. Очень рад видеть. Люблю сильных духом.
— Милочка, бедненькая, — заверещала итальянка.
— Позвольте помочь вам, сударыня. — В голосе Пашки прозвучала нотка ерничества. От него и Батиста сильно разило водочным перегаром.
— Я сам, — мрачно отодвинув Пашку, Гали подошёл к Айке. Она обняла его за шею. Он легко поднял её, вынес во двор, где уже стоял Орлик, и посадил на коня. Хотел было и сам вскочить, но его остановил Пашка.
— На дорогу, за компанию. — Он вынул из-за пазухи чекушку.
— Иди ты, — рванулся Гали, но Пашка схватил его за ворот.
— Тсс, кавалер де Грие, ваша дама подождёт. Но если по — честному, то ты… — И он громко выдохнул ему в ухо: — Идиот! Вокруг столько…
Он не успел договорить, Гали с силой отшвырнул его так, что Пашка растянулся на асфальте. Охнула Светлана, итальянка нервно полезла в сумочку за сигаретами. Айка напряжённо вцепилась в гриву Орлика.
— Ах ты гад, — спокойно процедил, вставая, Пашка. — Да я же тебя… Во мне же сегодня форта играет, выход ищет.
— Паша, — предостерегающе сказал Батист, но было поздно.
Багрово натужась, Пашка с воплем ринулся на Гали и страшным ударом в висок свалил его.
— Галик! — вскрикнула Айка, судорожно вцепившись в гриву коня.
Гали лежал недвижно, и в раскосых его глазах день стремительно превращался в ночь.
Часть 7
Художники
Таир слегка кокетничал, когда говорил, что воспитатель из него никудышный. Не зря в школе косморазведки он учился в педагогическом классе — при тестировании в нем нашли задатки воспитателя. Но больше всего он ценил в себе склонность к саморазвитию. Исходя из критериев эсперейцев, он был гениальным, ибо на Эсперейе гением считали не того, кого природа изначально одарила необычайными способностями, талантами, а тех, кто сумел пойти навстречу природе и усовершенствовать себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35