Оказалось, что астраханские военные напрямую поставляли оружие крымским сепаратистам, а что касается пацифистов, то их как раз этим оружием и перещелкали. Это лишь подтверждало «рабочую версию» о том, что следы преступления тянутся в Халифат. Автоматический анализ информации выявил еще «ниточку» к генералу армии Халифата, который расстреливал Ольгу...
Астраханских офицеров Романову было жаль. «Интересно, действовали они по идейным соображениям или в армии начинает возрождаться разгильдяйство времен массового войска, когда можно было подкупить офицера? Все-таки зачем офицерам понадобилось устраивать покушение на меня? Эх, как не хватает Артема. Увы, Марина опознала его на видеозаписи. Неужели он погиб в венецианской катастрофе? Какая трагедия».
Когда смишники рассеялись и новости были прочитаны, Сергеич обнаружил, что Жанна и ее дочь куда-то исчезли. Впрочем, он не придал этому значения. Романов очень бы удивился, если бы прочитал сообщение, поступившее к Жанне (Коше): «Вариант „вдовец“ отменяется. Срочно выезжайте в Лондон».
Алекс, не зная того, оказался гораздо эффективнее киллеров и доказал правоту Пана в его споре с Мастэром. Пан вообще не любил террористических методов, иногда довольно резко полемизируя с коллегами, все еще верившими в отмирающие методы терроризма. Самоотверженность или профессионализм политических убийц практически всегда используются другими. Этот вывод он сделал еще тогда, когда не рассеялась пыль над Манхэттеном. События мировой истории лишь подтверждали правило «пуля — дура». Народовольцы привели к власти реакционного царя, анархист, убивший короля Умберто, проложил дорогу либералам, которых ненавидел не меньше, чем свою жертву, Николаев помог Сталину, Освальд тоже едва ли понимал, что прикрывает. И нужно ли было убивать Кеннеди, когда того же результата можно было достичь, просто рассказав публике немного правды о президенте. Пан был поборником тонких методов, и теперь он с удовольствием говорил Мастэру. «Пришлось сдать одну из твоих фигур. Но теперь Он практически наш».
Выжатые впечатлениями дня, Сергеич, Таня и Александр удалились с поля выигранной битвы в лабиринт Старого места и устроились в кафе у Ратуши. Средневековые фигурки совершали свой марш, Смерть трясла часами — так смешно и бессильно. Площадь наполнилась мелодичной музыкой в средневековом стиле, и из-за поворота появился Рыцарь печального образа. Он восседал на усталой кляче, да и сам так и излучал усталость из-под своих доспехов. Несмотря на то что площадь и так вполне соответствовала рыцарю по времени, она стала меняться в еще более фэнтезийную сторону. Рыцарь распространял вокруг себя что-то вроде пара, и расположенная на крупе лошади аппаратура наводила на клубы туманности световые образы. Стены покрывались скальными поверхностями, фонари превращались в деревья, а прохожие оказывались в романтических средневековых плащах. Никого это не смущало, и сначала Сергеич решил, что это просто такой туристический аттракцион. Поравнявшись с ним, рыцарь устало вздохнул, слез с клячи (теперь выглядевшей могучим конем) и привязал ее к каштану, который только что был стойкой навеса, где они сидели. Сам навес превратился в развесистую крону. Сергеич решил проявить радушие и понимание игры:
— Присаживайтесь, Дон Кихот.
— Я не Дон Кихот, я предводитель назгулов.
— И где же остальные назгулы?
— В том-то все и дело, что лишь немногие пали в честной борьбе. А половина просто оставила наше дело. Они говорили, что пошли по жизни дальше, постигать мир иными путями. А как же долг?! Ведь проклятый хоббит уже приблизился к вратам Мордора и наш мир вот-вот рухнет.
Сергеич понял, что перед ним типичный и при том отлично оснащенный представитель субкультуры толкинутых (течение саруманистов). Сергеич жалел людей, которые настолько глубоко уходили от реальности в виртуальные миры, что практически полностью теряли связь с внешним миром. В то же время их психология была любопытна, а тут судьба свела исследователя с пропащей душой, которая не просто сама погрузилась в мир грез, а еще и погружает окружающих в свой мир, распыляя его вокруг зримыми образами.
— А где же Мордор, к которому приближается хоббит?
— Он в месте решающей битвы, — ответствовал назгул, переводя ресурс на счет кафе, чтобы выпить чашечку кофе из пакетика и закусить вполне прозаической белковой массой со специями. Его ответ прозвучал бы издевкой, если бы виртуальная реальность не подтвердила сказанное зримыми образами. Из-под стола вылезли два омерзительных гнома с огромными топорами и бросились на назгула. Татьяна с визгом отпрыгнула к Сергеичу, а назгул привычным движением выхватил длиннющий меч и единым взмахом рассек одного из гномов напополам, а другого шлепнул плашмя так, что тот улетел в сторону собора Святого Вита. Останки поверженного гнома растворились на глазах. Это было лихо, и Сергеич мысленно сравнил свой сегодняшний подвиг с жизнью этого несчастного, у которого подвиги подобного рода превратились в обыденность. А ведь несколько столетий назад таковой и была обычная жизнь.
— Извините, это хоббит наслал на вас этих...
— Хоббит — пешка. Это одержимый злобой Гендальф стремится уничтожить наш мир.
— И что ему не нравится в вашем мире?
— В нашем с вами общем мире. Вы что же, думаете отсидеться в сторонке? Не выйдет. Хоббит приближается, и если я его не остановлю, то все рухнет.
— Так уж и все?
— А вы что, не замечаете, как все шатается кругом, как трещат основания мира? Оглянитесь вокруг. Вы этого хотите?
Дым клубился по всей площади, вокруг метались образы, весьма далекие от фэнтези: наступление мавров, бунты в городах Европы, истерические выступления политиков, катастрофы космолетов (действительно, целых две на неделе).
Нет, этого Сергеич не хотел. Просто ему не верилось, что социальные сдвиги, часть которых он и его Учитель предсказывали еще в начале века, являются результатом путешествия какого-то хоббита. Видимо, скептическое выражение на его лице стало слишком заметным, потому что назгул с вызовом произнес:
— Почему вы думаете, что, победив своих врагов, вы вообще что-то всерьез измените? Вы просто не умеете видеть сущность вещей.
— Ну уж и не умею? — Сергеич готов был разгневаться. Не какому-то полоумному учить его сущности вещей.
— Вы ее вычисляете. А ее можно увидеть. Вот, смотрите.
Клубы окутали чашку, и Сергеич увидел на ее месте замок, от которого, как от паука, тянулись линии связей, опутавшие всю планету.
— А почему вы думаете, что это замок?
— Это вы так думаете. Это — ваш образ. Лично я вижу здесь Трубу Славы.
— А я — башню и залив среди скал, — радостно подхватила Татьяна, нанеся Сергеичу сокрушительный удар с фланга. Назгул закрепил свою победу:
— Надо смотреть не на объект, а за объект.
Сергеич, конечно, не собирался оставлять за оппонентом последнее слово:
— Но, может быть, эти образы обманчивы и их следует проверить. Вот гномы, напавшие на вас. Они же не несли угрозы нам.
— Еще бы. Вы безопасны для зла и потому бесполезны.
— Почему же? Хотите, мы встретимся с Гендальфом и обсудим, нельзя ли остановить хоббита. Может быть, ого претензии к вам можно решить как-то иначе.
— Никогда! — назгул вскочил, даже не допив свой кофе. — О, жалкие слуги Сарумана! (Сергеич начал лихорадочно копаться в детских закутках памяти, чтобы вспомнить, что это за персонаж.) Вам бы все приручать свирепость орков, цивилизовывать вольную дикость и разъедать софизмами твердыни цивилизаций! Полузло-полудобро, серая масса среднего класса, в которой растворяется четкая суть мироздания!
Он вскочил на богатырского, полного сил коня и бросил напоследок:
— Если встретите хоббита, скажите ему, что я жду его у жерла Вулкана.
— А как его узнать?
— Ну если меня вы приняли за Дон Кихота, то его, вероятно, сочтете Санчо Пансой, — язвительно ответил назгул. Клубы дыма развеялись, и тощая кляча не торопясь повезла своего седока мимо памятника Яну Гусу.
Предводительница нибелунгов
23 августа.
Штутгарт.
Романов, Алекс.
« Осознание причастности к историческим событиям обычно погружает новичка в состояние эйфории. Потом это чувство притупляется, историоделание ( historymaking ) превращается в рутину. Именно рутинно принимаются наиболее зловещие, равнодушные к судьбам людей решения. Конечно, и экзальтация заставляет крушить устои и проливать кровь, удивляясь потом, каким образом удалось наломать столько дров. Но во всяком случае здесь нет равнодушия и больше творчества. А как известно со времен Александрова, именно творческий акт позволяет событию быть историческим».
Сергей Сергеич поморщился. Он не любил Александрова. Применительно к теории творчества и креативизма вообще Александров был не оригинален. И сам Романов немало писал об этом, притом еще до выхода знаменитого, искусственно раскрученного «Креативизма». И вообще ссылка на авторитеты в таком рассуждении казалась неуместной. Сергеич с грустью отметил, что таким обидным недостатком обладает текст, который стал первым пришельцем из восстановленной Сети.
Они с Таней сидели на террасе небольшого особняка в Штутгарте. Гостевой дом Музейной корпорации был расположен почти на вершине горной гряды, вид на город открывался отменный. Супруги больше часа разглядывали игрушечные домики, лилипутские кварталы, рассеченные морщинами извилистых улочек, античный вокзал, ряды ветряков, изящные арки парковок и зеленые пространства парков. Штутгарт казался безмятежным музеем, сохранившим стиль жизни позапрошлого века, и Сергеич на время даже забыл о драматических событиях, которые привели его в эти края. Татьяна не была столь беспечна. Она внимательно проглядывала местные программы, пытаясь различить в них хоть какой-то плюрализм. Увы, военная цензура и стремление сказать все, что можно, не брезгуя любой деталью, делали информационные сообщения неразличимыми. Закон Бурдье: конкуренция вела к единообразию. Все рисовали линию фронта, поминутно приближавшуюся к Вене, зону прямого поражения ракетного оружия, которая уже покрыла Штутгарт. Но в силу действия противоракетной обороны это не сказывалось на пейзаже.
Они застряли в Штутгарте на целую неделю. Пользование автолетами в зоне боевых действий было запрещено. Их просто посадили на старинное шоссе, припарковали и отвезли в Штутгарт. Можно было эвакуироваться централизованно — транспортами. Но тогда Романов терял автолет и свободу передвижения. А ему нужно было в Париж, пообщаться с Принтамом. Романов направил сообщение главнокомандующему центральной группой войск генералу Шварцу, где, напоминая о знакомстве, просил содействовать получению соответствующего разрешения. Шварц не отвечал.
Татьяна развернула видение на всю площадку. Показывали Анну Бьеллин, ту самую, из Стокгольма. Аника была первым человеком, который встретил их в этом немецком городке. Оказывается, она надеялась застать их в Праге, куда ринулась, узнав о сенсационном разоблачении Бергсона. Ведь он — ключевой обвиняемый по делу о беспорядках в столице, свидетелями которых они были. Анна должна была представить Шведской академии доклад по делу Бергсона, что могло определить направление развития политического кризиса в стране.
Это был странный разговор. В Стокгольме было очевидно, что Аника все и так знала о Бергсоне, но не желала делиться своим знанием, напускала виртуального туману. А теперь она расспрашивает Романова так, будто ничего не ведала. Похоже, теперь они с Адлеркрейцем просто делают вид, что не имеют к этому киллеру никакого отношения. Еще бы, Адлеркрейц — архитектор нового шведского государства, которое пытается отгородиться традицией от европейской смуты. А Романов знает, что у них — рыльце в пушку, что они прибегли к помощи киллера, который теперь замешал черт знает в чем. Сергеич намекнул Анике, что готов закрыть глаза на их шалости при условии, что Адлеркрейц поддержит его предложения Принтаму. После того как секретная часть беседы была закончена, они провели видеоконференцию с Адлеркрейцем, где говорили как бы о судьбах культуры. Узнав от Аники, что они пришли к взаимопониманию по основному вопросу, академик обещал содействие в переговорах с коллегой Принтамом.
Когда они прощались, Аника вдруг сунула Романову архаичную дискету и выпалила:
— Это — от Николая III. И не верьте, что Бергсон работал на Халифат.
Увы, дискета была столь архаичной, что Романов сумел найти для нее дисковод гораздо позднее, когда и сам все понял.
Анна вроде бы собиралась вернуться в Швецию. Но, оказывается, ее увлек смерч войны (или это было новое задание Адлеркрейца?). Через несколько дней после встречи с Романовым она давала интервью, стоя на фоне до зубов вооруженных людей. Чопорная прическа сотрудницы одного из наиболее консервативных учреждений Европы исчезла. Теперь Анна симпатично размахивала кудрями и пламенно призывала «всех, кому дорого все это» вступать в отряд нибелунгов, готовый встать на пути нового мавританского нашествия, чтобы, «как наши храбрые предки, остановить их в честном бою!». Этот средневековый романтизм показался Сергеичу детски смешным. Из последующего репортажа следовало, что за прошедшую неделю Анна развернула кипучую деятельность. Она забросила задание Академии, которая теперь уже официально отмежевалась от деятельности Анны Бьеллин, и принялась рассылать видеообращения ко всем своим европейским знакомым с призывом создать отряд ополчения. Дело в том, что мавры, стремительно продвигаясь и прокладывая дорогу «человеческим ресурсом» (попросту говоря, не считаясь с потерями), захватили приличную часть пультов управления огнем. Резервная система спутниковой связи была слабее предыдущей. В итоге противнику удавалось то и дело нарушать слаженность работы громоздкой системы управления НАТО. Мавры наносили удары быстрее, чем компьютеры успевали обрабатывать информацию. Под угрозой оказалась вся концепция бесконтактной войны, когда армии (в отличие от мирного населения) почти не несут потерь, а удары по промышленности врага наносят ракеты и автоматические флаеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51