https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Люди остолбенели и стихли. Все моментально поняли, что являются очевидцами какого-то удивительного явления природы. Некоторые, конечно, испугались, но не настолько, чтобы кричать «мама!». А самые отчаянные начали потихоньку приближаться к высунувшейся из-под земли полусфере, и вот уже один смельчак прикоснулся к ней носком ботинка.
— Мягкое! — громко объявил он и, осмелев со всем, нагнулся и ткнул пальцем в гладкую поверхность.
Подошли и другие.
— Мягкое, но прочное, — уточнил кто-то. — Плесенью пахнет.
Впрочем, запах плесени уже явственно слышался и в отдалении. Кто-то попробовал перочинным ножичком отрезать образец неизвестного вещества, оно было похожим на резину, однако ножу не поддалось. Не поддалось и зубилу. Инструмент от этого материала просто-напросто отскакивал.
И тут приехала милицейская машина. Она привезла несколько милиционеров и одного ученого из местного экономического института.
— Похоже на гриб, — сказал ученый, видя, что главных слов ждут именно от него. — Требуются дополнительные исследования, но, на мой взгляд, опасности для граждан нет. Надо посмотреть, что будет дальше. Приняв, естественно, все меры предосторожности.
На том и порешили. Вокруг неведомой полусферы, продолжавшей расти, натянули красную веревку на колышках, двое милиционеров с рацией приняли пост. И скоро новоселы, успокоившись, вернулись к своим прерванным делам. К вечеру переселение в основном завершилось. Уставшие люди крепко заснули.
А проснувшись на рассвете, первым делом глянули в окна. И увидели во дворе огромную бледную поганку на тонкой ножке. На относительно тонкой, конечно. Потому что была она диаметром, пожалуй, побольше метра, а весь этот диковинный гриб уже доставал шляпкой до шестого этажа. И продолжал расти.
Гриб дорос до одиннадцатого этажа и остановился. По-видимому, он не любил солнца, иначе зачем бы ему прекращать свой рост именно на этой высоте. Ножка достигла диаметра две тысячи двести тридцать миллиметров. В квартирах уже который день воняло плесенью, люди подозрительно принюхивались к вещам, к детям, друг к другу.
А городские власти не знали, радоваться им или огорчаться. С одной стороны, конечно, радость, ведь природный феномен, как-никак. Если громко объявить о нем — ученые, журналисты, туристы всего мира слетятся, съедутся, сбегутся в Фугуев. И всемирная известность городу обеспечена. Как, скажем, Габрову или древней Мекке.
Но, с другой стороны, все-таки чудовищная поганка посреди современного благоустроенного микрорайона. По-всякому истолковать можно. Можно, например, спросить, куда, дескать, глядели, дорогие товарищи фугуевцы? Как допустили такое? Что это за гнусный намек в виде поганки? И главное, намек на что?
В общем, решили это сомнительное чудо уничтожить. Стереть с лица земли. Потому что покой лучше всякой славы и надежней. Небось всем хочется незапятнанно уйти на пенсию. А фугуевцы не люди, что ли?
Опять нагнали полный двор бульдозеров. Пытались просто сковырнуть, но гриб пружинил и отбрасывал железных мастодонтов, а одному даже помял кабину. Тогда решили выкорчевать или хотя бы сломать. Сделали общую упряжку из десяти тракторов. Но гриб опять устоял. Машины скребли гусеницами землю, зарывались в нее, но не могли сдвинуться с места. Потом, правда, сдвинулись, оборвав трос толщиной в руку.
Так и уехало начальство ни с чем. И никто не знал, что делать.
Можно было, конечно, попробовать последнее средство — взрывчатку. Но, во-первых, как взрывать рядом с домом? А во-вторых, после горячки первых дней многие начали сомневаться, надо ли гриб непременно уничтожать. А вдруг потом дознаются и спросят? Куда, мол, девали уникальную причуду природы, вандалы? Что тогда отвечать?..
Надежда на то, что феномен сам исчезнет с приходом зимы, не оправдалась. Гриб прекрасно перезимовал. Причем, перестав расти, он, по-видимому, решил в дальнейшем просто жить. И сколько времени он собирался так неизменно существовать, никто, понятно, прогнозировать не брался.
Спасибо, выручили архитекторы. Они предложили проект пятиугольного замкнутого дома, первой стороной которого и станет дом номер 16. Ясно, что никому не захочется жить в квартире с окнами в темный и загадочный двор, поэтому таких квартир делать и не надо. А в доме номер 16 окна, выходящие во двор, надо просто замазать краской. Ничего, перебьются и с непрозрачными окнами, если дорожат честью родного города.
Так гигантский гриб оказался за высокими стенами. Входа внутрь не сделали нарочно, окна во двор, можно смело считать, тоже не выходили. Так что жизнь города Фугуева потекла в прежнем спокойном русле. Время от времени жителей пятиугольника еще спрашивали насчет поганки, — растет, дескать, или не растет, — но жители и сами толком не знали, да и не интересовались.
Так и живут фугуевцы по сей день. Знают, что вообще-то есть у них в городе такая большая-пребольшая поганка, но ее как бы и нет. Фугуевцы и к некоторым другим явлениям природы, да и не только природы, научились теперь подходить с той же удобной меркой: «Есть, но как бы нету».
Сомнительную какую-то сказочку ты, друг, придумал…— говорят мне бдительные люди и глядят с прищуром.
— Да что вы, ребята, — уверяю я, — обыкновенная сказочка про волшебный гриб.
А самому мне страсть как хочется разобраться с фугуевским дивом, мне кажется, что для абсолютной жизни, счастливой и вечной, нам именно этой ясности и недостает.
ВОЛШЕБНАЯ ДВЕРЬ
Капитолина Викторовна Оглоблина-Шумская называла себя литератором. Впрочем, это не она сама придумала. Так уж повелось в школе. Преподаватель физики — физик, химии — химик, ну а литературы — литератор. И надо сразу признать, что литературу — то, что принято под этим понимать в некоторых учительских кругах, — Капитолина Викторовна знала назубок. Память у ней была дай бог каждому.
Когда-то давным-давно окончила Капа учительский институт и приехала в отдаленный поселок в твердой уверенности, что уж она-то посеет «разумное, доброе, вечное» в этом забытом богом населенном пункте, посеет, несмотря на трудности и возможные лишения.
И мать, и бабушка, и прабабушка Капитолины Викторовны были самоотверженными и бескорыстными просветительницами, они не гнались за дешевой славой и почили в безвестности, но память о них переживет века. Эта мысль всю жизнь была для Оглоблиной-Шумской путеводной звездой на тернистом пути. И она несла свою двойную фамилию, свидетельствующую о хорошей наследственности, с гордо поднятой головой. Правда, первая часть фамилии звучала несколько плебейски, но это еще как посмотреть.
С самого начала нелегкой, но значительной жизни Капитолина Викторовна облачилась в строгую униформу разночиницы, состоявшую из темного, глухого, длинного платья с кружевным воротничком и такими же манжетами, простых туфель на низком каблуке и гладко зачесанных на прямой пробор волос. Облачилась и не изменяла этой форме никогда. Разве только ситцевый халатик для дома давал Капитолине редкие часы расслабления. Очень редкие. В этом халате она не позволяла себе появляться даже перед соседками, которые думали, что учителка и в постель ложится, не снимая своего траурного наряда. Но никто ни разу не решился произнести вслух это предположение. Таково было уважение, внушаемое молодым педагогом. Впрочем, невысказанная молва была не столь уж и далека от истины. Для ночного отдыха у Капитолины Викторовны имелся специальный комплект белья, состоящий из таких надежных предметов, что если бы кто-нибудь, упаси бог, покусился на честь просветительницы, он бы ни за что не справился с бесчисленными хитроумными застежками и завязками. Да и спала Капитолина Викторовна всегда очень чутко. Так спит лошадь, которую забыли или поленились распрячь на ночь.
Но за всю жизнь никто ни разу не посягнул на невинность учительницы. Сперва молодые люди обходили ее за версту, потом вдовцы и разведенные шарахались от нее, как черт от ладана, (пришло время, и одинокие благообразные старички тоже не выказали стремления приковаться к строгой деве цепями Гименея, хотя все всегда признавали ее определенные прелести. Даже и в преклонном возрасте, когда многие привлекательные детали, естественно, исчезли из ее облика, когда она сделалась совсем худой и плоской, отчего стала казаться еще более высокой, чем на самом деле. Ее лицо и в этом возрасте сохранило некоторые останки прежней миловидности. Но ни один мужчина ни разу в жизни не поглядел на Капитолину как на возможный предмет любви.
Впрочем, все это никогда не огорчало ее и тем более не обижало.
«Неудивительно, эти мужланы инстинктивно чувствуют глубину пропасти, которая отделяет меня от них», — думала она и ничего, кроме удовлетворения, не испытывала. Сомнений в себе она не знала.
Зато о детях Капитолина Викторовна знала все-все. Еще бы, такой педагогический стаж! Сколько она этих деток в своей жизни повидала.
На родительских собраниях Оглоблина-Шумская разражалась такой продолжительной речью, состоящей из бесконечных назиданий бестолковым родителям, что те сперва подавленно молчали, как нашкодившие недоросли, а потом в родительской среде зарождался тихий гул, который все нарастал и нарастал. И по мере нарастания гула ораторша все форсировала и форсировала свой закаленный голос. Полуторачасовую лекцию о воспитании ребенка в семье она, как правило, заканчивала где-то на близких подступах к инфразвуку, отчего дребезжали стекла и у слушателей поднималось артериальное давление. Но не было случая, чтобы Капитолина Викторовна закончила выступление, не произнеся всего выстраданного и наболевшего. Хотя выстраданное и наболевшее чаще всего было вычитано из разных педагогических журналов, скопившихся в ее комнате за многие годы в огромном количестве. Вычитано, заучено, принято близко к сердцу. Так близко, что давно уже стало своим, кровным.
Изобретения и новации в области педагогики Капитолина Викторовна любила, но только тогда, когда они спускались к ней сверху, как архангелы с неба, в виде министерских инструкций. Впрочем, все эти новации ничуть не мешали ей всю жизнь благополучно потчевать своих питомцев откровениями насчет лишних людей, типичных представителей и прочего в том же роде. Кто-то ругал и высмеивал примитивизм в преподавании, а она знай потчевала и была на самом высоком счету.
Капитолина Викторовна навеки усвоила, что если есть тучи, то они непременно «свинцово-серые»; если снег, то обязательно «искристый-серебристый»; если солнышко, то исключительно «красное». И ежели кто-то из ее подопечных позволял себе пользоваться собственной терминологией, значит, он не мог рассчитывать на сколь-нибудь высокую оценку своих знаний.
Ну а тот, кто отваживался завести с Оглоблиной-Шумской спор о литературе, всегда оказывался безжалостно посрамленным. Потому что она знала наизусть не только, скажем, «Евгения Онегина», что было в ее время не такой уж редкостью, она знала наизусть «Войну и мир», а это, согласитесь, знание феноменальное, против которого никто не устоит.
…Незаметно подкрался пенсионный возраст. И были устроены торжественные проводы заслуженного человека.
Капитолина Викторовна пришла на торжество в новой черной паре, мало чем отличавшейся от предыдущего наряда. На ее строгом жакете сияли награды за долголетний добросовестный труд.
Новый директор, недавно назначенный в школу, произнес прочувствованную речь.
И Капитолина Викторовна растрогалась. А растрогавшись, попросила слова. И без лишних антимоний заверила родной коллектив, что именно сейчас решила не покидать школу на произвол судьбы.
— Я поняла, — сказала она, — что мой опыт еще пригодится делу народного образования. К нам в школу пришло много молодых учителей, которым еще предстоит найти себя в нашем почетном нелегком труде. И я помогу им. Мне не нужно много часов, я готова остаться совершенно бескорыстно, чтобы вы не почувствовали себя сиротами.
От этих слов сироты содрогнулись, а некоторые слабонервные даже натурально заплакали, чем еще больше укрепили старую учительницу в решимости сражаться на ниве просвещения до последнего вздоха.
И тут грянула школьная реформа.
Сперва Капитолина Викторовна восприняла весть о ней философски. Реформ на ее памяти случилось немало, и ни одна из них всерьез не затронула матерого литератора. Но тут сверху повалили инструкции, приведшие Оглоблину-Шумскую в смятение и некоторую панику. Под инструкциями стояли совершенно новые фамилии. Новые фамилии замелькали в горячо любимых журналах.
— Выручайте, Капитолина Викторовна, — взмолился однажды хитрый директор, — приезжает комиссия из облоно! Смотреть открытый урок литературы! Вся надежда на вас!
И она, не почувствовав коварства, милостиво согласилась.
За этот открытый урок директор школы схлопотал, как и надеялся, строгий выговор. Будь Оглоблина-Шумская помоложе, она бы еще показала кой-кому, она бы еще поспорила о методах и путях педагогического поиска. Но отрицательная оценка урока так изумила старуху, что у нее впервые в жизни ни с того ни с сего заболело сердце. Годы есть годы.
Словом, она сама отошла от дел, чем всерьез порадовала коллектив школы.
Став пенсионеркой, Капитолина Викторовна совершенно не знала, чем себя занять. И все чаще стали закрадываться сомнения относительно полезности прожитой жизни. Она гнала эти сомнения прочь, но они снова приходили. Так приходят тараканы, когда соседи начинают вести с ними войну по всему фронту. Но тараканы в большом доме неистребимы, потому что всем соседям никогда не удается договориться о полном согласовании действий.
Неизвестно, куда бы со временем завели сомнения бедную Капитолину Викторовну, если бы как раз в эту пору не стал к ней захаживать на чай один старичок, такой же высокий и худой, как и сама учительница. Этот с виду очень добродушный старичок раньше служил там, где рассматривают всякие изобретения на предмет пригодности их для народного хозяйства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22


А-П

П-Я