При мысли о том, сколько дикой чуши открыл он, повзрослев, в этих книжках, а особенно в фильмах, Кайла передернуло.
И кто бы объяснил, почему, не успев войти окончательно в скучный мир взрослых, этот галдящий, жадно заглядывающий в рот рассказчикам, лазающий по окраинным свалкам в поисках древних кладов народец превращается в скучное долговязое племя, совершенно равнодушное к занятиям так и не повзрослевших с годами чудаков, таких вот, как Васецки.
«Впрочем, я несправедлив, — опять признал свою неправоту Кайл. — Нельзя же обвинять людей за то, что, взрослея, они перестают слушать сказки про Белоснежку и играть в куклы. Хотя кому-то на роду предназначено стать сказочником или кукольником. И еще есть категория людей, сохраняющая повышенный интерес к экзоархеологии...»
Тут его передернуло еще раз. И подумать страшно, что может произойти, узнай кто из тех проныр, которые дважды ночами взламывали скромный музей здешнего университета, что в никем не охраняемом особнячке на окраине, где и живут-то всего старый вдовец, профессор на пенсии, да его далеко не крутой сын, в незапертой комнате, даже газеткой не прикрытая, валяется вещица, за которую можно выручить целое состояние, — других-то таких не описано.
Он поспешил в дом, сел за стол и дочитал конец письма Сухова:
«...Разумеется, Кайл, ты здорово заинтересовал меня своей находкой, и, если это розыгрыш, сидеть тебе голым задом на сковороде еще в этой, заметь, жизни. Привожу дела в порядок и последнюю половину Шестой Луны — так, кажется, выражались Древние? — рассчитываю встретить в твоем (приятном, несмотря ни на что) и Марики (несколько более приятном) обществе, в разрытой вами — совершенно по-хулигански, кстати, — норе. Встречать меня на Терминале не стоит — не люблю. А потому точную дату, час и рейс прибытия не сообщаю, заявлюсь сам, как всегда в самый неподходящий момент.
Твой Павел Сухов
P. S. Привет отцу, целую Марику (не бойся, в щечку).
П.С.»
Кайл вздохнул, засунул письмо в битком набитый секретер, отпер единственный в комнате шкаф, имевший более или менее приличный замок, взял ларец со стола и стал напоследок рассматривать его в мерцающем свете дисплея. Не смог преодолеть искушения и, рискуя поцарапать реликвию, попытался подцепить ногтями и вытащить один из кубиков.
Как ни странно, он поддался легко.

* * *

От того места, где сходит на нет заброшенный проселок, пешком по берегу речки — к озерам. Холодному Соленому и Ледяному Пресному. Вдоль черных, словно выгоревших, опушек. Туда, где начинаются скалы.
В распадке Кайл опустился на колени в тени одного из Высоких Камней, где даже тень ветерка, словно подгонявшая его в пути, сошла на нет в тишине, которую нарушал только скрип черных гиффовых сосен, там, глубже, в ущельях. Стонущий скрип, приглушенно-гневный, совсем не вписывающийся в этот — один из последних осенью — теплый день затишья.
Кайл не торопясь сложил из просохшего хвойного опада, веток и сучьев костерок, очистил грунт вокруг, потом от Звезды вогнутым зеркальцем-талисманом разжег его. Когда ввысь потянулась терпкая, еле заметная в осенних тусклых, словно запыленных, столбах рушащегося со стынущего неба света струйка дыма, он стал осторожно вынимать из наплечной сумки-рюкзачка и подкладывать в несмелый, словно догадывающийся о своем непростом предназначении огонь то, что предписывал Уговор: за весну и лето — в заговоренные дни — подобранные куски местного «самородного» каменного угля, корявые бусинки «горного янтаря», высушенные травы и ягоды, позвонки диковинных тварей — здешних и земных, а напоследок — несколько темных, космическим огнем обожженных колец и легкую, почти невесомую, цепь. И когда над Высокими Камнями ввысь потянулся золотистый, словно не замечающий ветра дымный столб, стал ждать.
Это было ему не в тягость — вот так, на корточках, свесив впереди себя положенные на колени руки, прикрыв глаза и подставив лицо теплу осеннего дня, ждать. И впервые за много дней не думать ни о чем. Кайл, пожалуй, не смог бы сказать, сколько ему пришлось ждать — минуты, часы, мгновения, — пока не услышал наконец за спиной тихие знакомые шаги.
— Здравствуй, Квинт, — сказал он, легко поднимаясь навстречу тому, кто пришел из леса.
Квинт — это было одно из имен высокого, очень сухого и легкого на вид человека. Как и все люди Джея, он был одет в свободную, чуть мешковатую, скрадывающую фигуру одежду: серую с зеленым, домотканого полотна, накидку с капюшоном и подобие комбинезона из шкур местных тварей. Ноги Квинта обтягивали сделанные из чего-то напоминающего замшу сапоги, которые при движении, казалось, не издавали никакого звука, кроме тишайшего шороха. Бедноватый, аскетичный на вид и страшно дорогой — если учесть цены натуральных материалов — наряд. Как всегда, Кайл так и не смог определить, каков же все-таки цвет глаз этого человека, с которым с детства связан был странной дружбой: глаза эти были посажены глубоко и всегда, казалось, приобретали иной оттенок — в зависимости от многих причин.
Точно так же никто толком не смог бы на глазок определить возраст человека Джея: Васецки всю жизнь помнил его таким — высоким и легким моложавым стариком.
— Здравствуй, Кайл. — Квинт бесшумно опустился на сухую траву. — Ты все-таки выбрал...
В его словах не было ни скрытого вопроса, ни потаенного упрека. Так путник говорит себе где-нибудь посредине пути, окинув взглядом беспредельность небес: «Птицы полетели...» И шагает дальше своей дорогой.
— Выбрал, — пожал плечами Кайл, опускаясь на траву рядом с ним. — Собственно, я давно уже выбрал. Я — не человек Тайны. Если ты не хотел, чтобы люди узнали... Если что-то из того, что мы там нашли, не должно было стать известным, то тебе не стоило... Не стоило наводить меня на след. На те аэрофотоснимки.
Квинт задумчиво улыбнулся и подкинул в костерок пригоршню мягких, похожих на миниатюрные еловые шишки плодов здешнего черного кустарника. Костерок дохнул ароматной осенней горечью.
— Не только мы выбираем, Кайл, — вздохнул он. — И не только мы находим. Это еще вопрос: ты нашел нечто в тех развалинах или нечто нашло тебя. И ты выбрал, как поступить с этим нечто, или это нечто будет теперь выбирать, как поступить с тобой. Это ведь не я решил с тобой расстаться, когда ты хотел уйти в люди Джея. Тогда я гадал на твою судьбу, и получилось, что это — не твой путь. Вот и теперь, когда я нашел эти снимки — они бы до скончания века пылились в архивах Ратуши, — я тоже гадал. И в этот раз Джей подсказал тебя.
Кайл осторожно прикусил губы — это была его с детства сохранившаяся привычка покусывать губы перед тем, как задать вопрос, который может оказаться неприятен собеседнику.
— Ты... Я давно тебя об этом спрашиваю, Квинт. Но ты всегда отвечаешь так... Словно в шутку. Ты действительно веришь в то, что Джей... Что у Джея есть душа, с которой так вот можно разговаривать, задавать ему вопросы... Раньше я был мальчишкой и тоже... Почти верил в это. Но вот теперь я вырос, наукой занимаюсь. Ведь это... Ну, суеверие какое-то. — Он осторожно взглянул на Квинта — не обиделся ли тот — и продолжил: — Ну, я бы понял, если бы ты говорил это иносказательно. Как метафору. Но когда ты хочешь, чтобы я действительно поверил, что все эти Сгинувшие Империи не просто понастроили по всей системе свои крепости, заводы, оборонительные комплексы... Что они не просто были в далеком прошлом, но еще и вселили в планету какую-то свою душу, свой разум... Который с тобой может общаться... Прости, но как-то это все...
— Ты всегда был недоверчивым пареньком. — Квинт усмехнулся. — И всегда тебя тянуло именно к тому, во что не хотел верить. Не хочешь верить в то, что Джей — это совсем не то, за что его принимают... Это, конечно, очень тяжело — сознавать, что мир, к которому ты привык с детства, привычный, как собственная рубашка, — это только маска, за которой прячется совсем не человеческое лицо, а что-то совсем другое. Но Джей заставляет это осознать. Неужели история с Катаклизмом ничему никого не научила?
Кайл дернул плечом:
— О Катаклизме так много говорили и говорят, что просто в разговорах этих все и тонет. У каждого из тех, кто жил в то время, непременно есть на эту историю своя точка зрения. Отец вот совсем на эти темы говорить не любит. Это из-за того, что мама тогда погибла. И оба его брата.
— Тебе стоило бы все-таки как-нибудь разговорить его. — На мгновение глаза Квинта укоризненно блеснули из-под капюшона. — На эту тему и на многие другие. Он был далеко не последним участником событий. Тогда...
— Он кое-что рассказывал. — Кайл осторожно тронул замирающее пламя костерка прутиком. — О том, как вы встретились. И как это было, когда эвакуировали поселенцев с Внутренних Пространств. Он с тех пор по-другому относится к людям Джея. Не как все. Считал, что это — не дело нашего поколения. И что вообще Внутренние Пространства... ну, они как бы имеют свои, особые права на существование без вмешательства извне.
— Он многое понял тогда, твой отец. — Квинт прикрыл глаза, вспоминая что-то свое. — Знаешь, он никогда не поддерживал потом тех, кто призывал снова начать поход туда, в проклятые джунгли. — Потом, чуть встряхнув головой, он вернулся к тому, о чем, собственно, и спрашивал его, бывшего наставника, бывший ученик: — Все вы просто не хотите смотреть правде в глаза: вам удобно жить, когда все просто вокруг. Все должно быть так, как всюду, куда приходят люди. Джей — это просто большая землеподобная планета, на которую когда-то, много тысяч лет назад, высадились воины древних Галактических Империй. Вели на ней сражения, строили всякие крепости, космодромы, подземелья. Потом сгинули, оставив все это хозяйство догнивать потихоньку под здешними небесами. А то, что стряслось во время Катаклизма, это не более чем трагическое стечение обстоятельств. Достаточно только поосторожнее быть со всеми этими древними катакомбами и ракетными колодцами — и все будет, как говорится, о'кей. Очень удобная, успокаивающая точка зрения. Одно в ней плохо: она не про Джей. Для любого другого Мира все это было бы правдой, но не для этого.
Несколько мгновений он молча провожал взглядом истекающую в осеннее небо еле заметную струйку дыма, потом продолжил:
— Джей — это вовсе не заброшенный Мир. Он нас ждал. А теперь выбирает из нас тех, кто ему нужен. Посмотри правде в глаза: ведь ни в одном Мире люди не находили так много странного, не соответствующего всем нашим теориям — планетологическим, палеонтологическим... Просто здравому смыслу не соответствующего. Но никто не хочет признаваться самому себе, что живет он над пропастью, в которой могут обитать чудища.
— Мне сложно об этом судить, Квинт, — вздохнул Кайл.
— Но проще все-таки, чем многим другим. Ты учился у людей Джея...
— Ну... Ты знаешь, чем эта учеба кончилась. — Кайл то ли улыбнулся, то ли поморщился от своих воспоминаний. — Ты, наверное, жалеешь, что потратил столько времени на такого плохого ученика.
Квинт беззлобно махнул рукой:
— Я с самого начала знал, что ты не уйдешь с нами. Павел напрасно гордится тем, что не дал тебе уйти из дома, что наставил на путь истинный. Все дело в твоем отце — ты никогда бы не оставил его одного. Да и я с ним дружил в старые времена. Тебя может удивить это: он просил меня приглядывать за тобой.
— А почему вы сейчас не встречаетесь? — Кайл зябко потянулся к тлеющему огоньку костра.
— Я еще, может, зайду к нему на чашку чаю, — мягко улыбнулся Квинт. — Но знаешь, близость с людьми Джея не принесет пользу университетским профессорам. С тобой проще — ты вырос в другое уже время. — Квинт прикрыл глаза, о чем-то задумавшись. Потом решительно поднял голову: — Но ведь ты послал мне знак не для того, чтобы я пришел сюда поболтать с тобой о пустяках?
— Нет. — Кайл тяжело вздохнул. — Нет. Дело в том... — Он достал из брошенной на траву сумки и протянул Квинту стандартный «кодаковский» конверт: — Вот. Это я принес оттуда. К себе.
Квинт вынул из конверта снимок, и в воздухе перед ним возник голографический призрак янтарного ларца. Несколько минут он его рассматривал, слегка поворачивая голограмму: изображение представало перед ним то так, то этак. Кайл давал короткие пояснения. Старик слушал его не перебивая. Потом он положил снимок на траву рядом с собой:
— Хорошо, что ты не взял эту вещь сюда.
— Мне не надо было ее брать вообще. — Кайл поморщился. — По закону, таким вещам место в музее. Я потом...
— Ни тогда, ни потом. — Квинт осторожно положил руку на колено молодого человека. — Ты ведь не сделал этого сразу? Не стал отдавать то, что нашел, в чужие руки?
— Напрасно это я. — Кайл чуть поежился. — Надо было действительно — сразу. Но как только Павел прилетит... я отдам...
— Этого ты еще не знаешь, захочешь ли ты эту вещь отдать и захочет ли то, что ты нашел, уходить от тебя. Ведь можно сказать, что ты нашел что-то, а можно и так: что-то нашло тебя. — Квинт протянул к шее Кайла свою узкую ладонь и осторожно отогнул воротник: — Это ты тоже принес оттуда?
Кайл встревоженно взглянул на тускло сверкнувшую на загорелой коже цепочку:
— Ч-черт... Да я и забыл совсем про это. Странно. Да, это тоже оттуда. Такие я видел только в коллекции музея Ламберта. Нехорошо получается. Эта штука немало стоит, а я ее взял поносить, как какую-нибудь побрякушку из сувенирной лавки.
Длинные сильные пальцы Квинта подцепили цепочку и вытянули неправильный керамический диск с впечатанным в его поверхность Белым Знаком. Старик осторожно провел над ним ладонью, но не коснулся его, а даже чуть отдернул руку, словно обжегшись невидимым огней.
— Ну что же... — Он осторожно отпустил цепочку. — Это действительно не побрякушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72