https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/napolnie/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Базарову и его коллегам было легко совершать эпохальные открытия: они работали в атмосфере научной мысли, хотя отравленной уже ядом идеологии тоталитаризма, но еще живой, бившейся не над цитатами, а над реальными научными проблемами, опиравшейся на все богатство мировой общественной мысли. Статья из «Планового хозяйства», о которой мы упоминали, была не одиноким оазисом в пустыне, а деревом в роще из сотен других статей о «будущем», над которыми возвышались гиганты – более двух десятков книг и брошюр на ту же тему, правда, большей частью, по понятным причинам, пропагандистско-утопического характера, но не потерявшие научного значения и посейчас. Среди последних «Будущее Земли и человечества» и другие брошюры из так называемой «калужской серии» К.Э. Циолковского, часть которых не решаемся переиздавать до сих пор, а также фундаментальная «Жизнь и техника будущего» под редакцией А. Анекштейна и Э. Кольмана, не уступавшая лучшим мировым стандартам тех лет. Кроме того, каждому прогнозисту того времени были хорошо известны произведения «ранней футурологии» второй половины XIX – начала XX века, о которых мы упоминали в предыдущих лекциях.Теперь представьте себя на месте человека, который заинтересовался бы проблемами будущего Земли и человечества спустя ровно четверть века после описанных событий, в начале 50-х годов. Что он мог иметь перед своими глазами, помимо мертвящих догм «научного коммунизма», которые надлежало вызубрить и «сдать» четыре раза за какие-нибудь полгода – на курсовых экзаменах, госэкзаменах, при поступлении в аспирантуру и при сдаче «кандидатских минимумов»? Только всё ту же «раннюю футурологию», десятилетиями остававшуюся невостребованной никем, либо постепенно выползавшую из спецхранов обратно на свет божий (но это уже попозже). Все остальное было пустыней идеологического блудословия с чахлыми кустиками дюжины пустословных статей и полудюжины брошюр о «будущем науки и техники», из которых было невозможно почерпнуть что-либо конструктивное.Правда, и футурологические произведения четвертьвековой давности в такой ситуации были настоящим шоковым откровением. Но даже если бы под их впечатлением читающему пришла в голову мысль о том, что будущее может быть точно таким же предметом исследования, как и настоящее или прошлое (а такая мысль, по понятным причинам, не могла придти ему в голову раньше весны 1956 г. – после шоковых откровений XX съезда КПСС), разве мог он знать, что будущее уже исследовали на уровне требований современной науки такие выдающиеся умы середины XX века, как Дж. Бернал и Н. Винер? Казалось, что все произведения Бернала были опубликованы на русском языке еще при Сталине. Как догадаться, что его главный обществоведческий труд – доклад о переходе научно-технического прогресса в новое качество научно-технической революции – остался не переведенным, раз сама концепция НТР была легализована лишь в 1968 г.? Что касается Винеpa с его мыслью о том, что «мотором НТР» и вместе с тем «ключом» к познанию будущего явится обычный арифмометр, будущий компьютер, то он был «отцом кибернетики – продажной девки империализма», только и всего. Это лишь много позднее стало проясняться, кто – продажная девка и чьего именно империализма, а в те поры такими вопросами не задавались, все принимали на веру под страхом мгновенного растерзания за любое инакомыслие.Талантливый публицист Р. Юнгк тоже был известен русскому читателю только как автор книги «Ярче тысячи солнц» – об американском Сахарове – Роберте Оппенгеймере, – но отнюдь не как автор сенсационного бестселлера «Будущее уже началось» (1952), с публицистическим обобщением идей Бернала и Винера. Бестселлера, двадцать лет десятками изданий переводившегося едва ли не на все языки мира, кроме, конечно, русского.Русскому исследователю будущего в середине 50-х гг. могла даже придти в голову мысль о том, что раз возможна «наука о прошлом», история, так сказать, «пастология», то, по той же логике должна быть и «наука о будущем» – «футурология». Откуда было знать, что тринадцатью годами раньше, в 1943 году этот термин уже пустил в научный оборот на Западе О. Флехтгейм? Правда, в ином значении – в смысле «надидеологической философии будущего», противостоящей мангеймовской дихотомии «идеология, как оправдывание сущего – утопия, как отрицание сущего». Разве можно было догадаться, что вопрос правомерности «науки о будущем» станет во второй половине 60-х годов, на волне «бума прогнозов», предметом специального исследования двух научных коллективов – советского и американского («Комиссия 2000 года» под председательством Д. Белла) и что оба коллектива практически одновременно, не сговариваясь, придут к выводу о принципиальной невозможности подобной науки, ибо все науки изучают либо прошлое (исторические), либо будущее (все прочие), а «настоящее», с этой точки зрения, – не более, как условная разделительная черта, через которую «будущее» ежесекундно перетекает в «прошлое». К тому же суть каждой науки – триединая функция описания (анализа), объяснения (диагноза) и предсказания (прогноза), так что заниматься прогнозированием должны все без исключения науки, заслуживающие этого названия, – даже исторические (по-своему, разумеется).Конечно, принципиальная невозможность конструирования «науки о будущем», как особой научной дисциплины, противостоящей наукам о прошлом и настоящем, вовсе не исключала возможности междисциплинарного исследования будущего, как особой отрасли, особого направления научных исследований, типа исследований операций и т.п. К этой мысли на Западе пришли уже в конце 60-х гг., а мы начинали приходить в конце 80-х. В те годы, вплоть до 1966 г., в русском языке даже и слова такого не было – «прогнозирование» (хотя «прогноз» существовал с XIX века). Оно обрело право на жизнь только в жестоких идеологических схватках второй половины 60-х. «До того» лишь изредка всплывала «прогностика», да и то в значении всё той же «науки о будущем».Да, все прочитанное «о будущем» к середине 50-х годов, вместе с навеянными этой литературой идеями, можно было обобщить в сколь угодно объемистых рукописях – или о перспективах развития науки, техники, культуры, или о перспективах социально-экономического соревнования капитализма и социализма, или о перспективах военно-политического противостояния двух социальных систем на мировой арене. Но любому автору с такими рукописями под мышкой судьба была одна: долгими годами безрезультатно обходить одно издательство за другим, вызывая сначала любопытство («кто бы мог стоять за этим»?), а затем всегда и всюду – спасительный страх.Только чисто конъюнктурные моменты могли продвинуть подобные рукописи в печать – разумеется, в усеченном и препарированном сообразно конъюнктуре виде. При этом отнюдь не все авторы рисковали выступать со столь скандальной для того времени тематикой – намного скандальнее современной астрологии, парапсихологии и уфологии, вместе взятых. Иные предпочитали укрываться под псевдонимами. Так появились «Если мир разоружится» (1961) – некоего И. Лады, к встрече Хрущев – Кеннеди в Вене осенью 1961 г., «Век великих надежд» (1964) Г. Доброва и Ю. Голян-Никольского, «Контуры грядущего» (1965) И. Лады и О. Писаржевского – в порядке комментирования Программы КПСС.И все же идея возможности исследования будущего шаг за шагом пробивала себе дорогу в жизнь. С 1957 года начали появляться статьи академика Н.Н. Семенова – на ту же тему, что и у Бернала – «Наука и общество», их будущее, да и ряда других ученых тоже. С 1965 года в высших академических кругах стал обсуждаться вопрос о возможности создания на первых порах специального научного совета или хотя бы постоянно действующего семинара «по научно-технической и социально-экономической прогностике». Особенно конструктивно этим вопросом занимались академик Д.И. Щербаков, академик А.Я. Берг, профессор И.А. Ефремов (он же – знаменитый уже тогда писатель-фантаст, автор всемирно известной «Туманности Андромеды», до сих пор лучшего произведения советской научно-фантастической литературы), только что избранный в то время вице-президентом АН СССР по общественным наукам академик A.M. Румянцев и другие ведущие ученые страны.Захлебываясь в противоречиях, подходила к концу перестройка № 2 – хрущевские реформы 1956—64-х гг. Родиться на сей раз прогностике живой или снова стать жертвой аборта – целиком зависело от политической конъюнктуры середины 60-х гг., кануна XXIII съезда КПСС.Политические карты на сей раз разложились счастливо для марксистско-ленинской футурологии. Неизбежный, как мы понимаем сейчас, очередной погром отодвинулся на несколько лет. Свергнувшие Хрущева компаньоны его, во главе со своим ставленником Брежневым, приходили к власти под знаменем перестройки № 3 (косыгинские реформы 1966—68-х гг.). Одним из существенных ее элементов, помимо «развитого социализма», пришедшего на смену обанкротившемуся «коммунизму к 1980 году», «демократизации» и «хозяйственного самоуправления», а также уймы чисто пропагандистских лозунгов, было положение о необходимости расширения диапазона народно-хозяйственного планирования (не только «экономическое», но и «социальное»), плюс необходимость опоры планов на более солидную научную основу (в пику хрущевскому «волюнтаризму»). А что может быть солиднее такой основы, чем прогноз, на который опирается план? Вот тут к месту оказался «бум прогнозов», катившийся с Запада. В русском языке появилось слово «прогнозирование». Почти одновременно с XXIII съездом КПСС в начале 1966 г. заговорили о предплановых прогнозных разработках.Идеологическое нововведение проходило отнюдь не безболезненно. Как и сегодня, реакция сопротивлялась отчаянно. Прогнозирование и программирование отождествлялись с капитализмом, рассматривались как диверсия против социалистического планирования. Ожесточенные идейные бои продолжались почти три года. Дело доходило до ораторских инфарктов и инсультов прямо на трибунах. Но к середине 1968 г. в «директивных органах» вопрос был окончательно решен в смысле допущения прогноза не как альтернативы плану, а как разновидности предплановой разработки. Осенью того же года появилось соответствующее постановление ЦК КПСС и Совмина СССР. Еще раньше было принято решение о создании в только что учрежденном тогда Институте международного рабочего движения сектора, а затем и отдела прогнозирования социально-экономических последствий научно-технического прогресса (фактически начал функционировать с января 1967 г.). В конце 1967 г. рассматривался вопрос о создании в едином комплексе Института социологических исследований, общественного мнения, социального прогнозирования и планирования. Спустя год было принято решение ограничиться на первых порах Институтом конкретных социальных исследований АН СССР (в разумении, видимо, что абстрактные социальные исследования проводятся в институте философии или марксизма-ленинизма), где предусматривались отделы всех трех указанных выше направлений. Весной 1967 г. в одной только Москве насчитывалось более тридцати секторов, занявшихся прогнозными разработками, спустя год их оказалось более семидесяти, а после упомянутого постановления НК Совмина общее количество подобных научных подразделений по стране в целом достигло почти тысячи (точных подсчетов произвести было невозможно, так как значительная часть таких единиц находилась в составе закрытых предприятий или учреждений). Из них приблизительно около 2/3 занимались научно-техническими прогнозами, около 1/4 – экономическими, около 1/10 – градостроительными, остальные (социальные, криминологические, географические и др. прогнозы) – насчитывались единицами.Быстро стали формироваться общественные организации обмена научной информацией между работниками в сфере прогнозирования. В 1967 г. образовалась секция социального прогнозирования советской социалистической ассоциации и научного совета АН СССР по проблемам конкретных социальных исследований, Общественный институт социального прогнозирования при Социологической ассоциации в составе более тридцати межинститутских рабочих групп, занявшихся различными аспектами прогнозирования социальных потребностей общества. Уже в первой половине 1967 г. постоянно действующий семинар по проблемам социального прогнозирования собрал сначала несколько десятков человек, через месяц – несколько сот, еще через месяц – свыше тысячи. Аналогичных масштабов семинары, коллоквиумы, симпозиумы, конференции по проблемам научно-технического и экономического прогнозирования собирались в Москве и Киеве. В 1968 г. была создана Советская ассоциация научного прогнозирования с почти ежемесячными многообразными семинарами, тысячными ежегодными конференциями и даже с собственным «толстым» журналом. Счет статьям и докладам по вопросам прогнозирования пошел ежегодно на сотни, монографиям (не считая популярной литературы) – до десятка и более.Как обычно у нас, в мутной воде грюндерства, не обошлось без злоупотреблений. В погоне за «штатными единицами», дающими возможность лидирующему научному сотруднику выбиться в «заведующие», т.е. из научного плебса в научный патрициат (одна из двух основных форм продвижения учёного при феодально-кастовой социальной организации науки, считая второй производство в следующий научный «чин»), Институт конкретных социальных исследований раскололся на враждующие кланы «социологов» и «политологов», разумеется, с междоусобицей и внутри каждого клана. Началась холодная «гражданская война», похоронившая проекты создания на базе этого института институтов социологических исследований, общественного мнения и социального прогнозирования. Советская ассоциация научного прогнозирования, вопреки тщетным протестам ряда ученых, объединила преимущественно специалистов в области научно-технического прогнозирования. Экономическое прогнозирование обособилось в отдельный клан и эта грызня закончилась, конечно же, доносами и катастрофой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59


А-П

П-Я