https://wodolei.ru/catalog/vanni/Triton/
Только я, один я со своим лютеолом!..
…С моими «поставщиками» у меня сложились вполне добрососедские отношения. Например, обязательнейший и любезнейший господин Хемилевски из Гузена-1 (филиал системы лагерей Маутхаузена) не реже двух раз в неделю приезжает ко мне, чтобы сыграть партию в шахматы.
Ко дню моего рождения он преподнес мне абажур из дубленой татуированной кожи. Это его конек, я знаю. Он пишет диссертацию о татуировке. Заключенные, находящиеся на излечении в его лагерном госпитале, умирают чрезвычайно быстро, причем именно те; на кожу которых нанесена татуировка. Известно, что их отбирают для него специально.
Мне приятно, что, как знаток, он высоко оценил высушенную человеческую голову, стоящую на моем письменном столе. «А, это из Освенцима! — сказал господин Хемилевски и вздохнул. — У нас в Маутхаузене еще не достигли подобного искусства. Конечно, в основе метод препарирования туземцев Океании, но, как вы понимаете, обогащенный применением современных химикалий».
…Я вполне доволен господином Хемилевски. Однако, к сожалению, не могу того же сказать о присылаемом им человеческом материале.
Редко кто-либо из подопытных выдерживает три, даже два сеанса. Я не успеваю проследить последовательное нарастание страха. Почти сразу же срыв, бегство к обрыву и смерть. Они погибают слишком быстро и при минимальной экспозиции. Это меня никак не устраивает!
Небезынтересны сопутствующие явления. В мозгу, очевидно, возникают галлюциногенные звуки или шумы. Подопытные пытаются заглушить их криками, хлопаньем в ладоши или беспорядочным пением. Кое-что удалось записать на магнитофонную ленту.
Сравнение.
Когда Шуман сходил с ума, ему слышалась нота ля. Он подбегал к раскрытому роялю и с остервенением колотил по клавишам: ля, ля, ля! Тогда ему делалось легче.
…Из Берлина торопят…
…К моему огорчению, лютеолу до сих пор сопутствует запах! И он отнюдь не галлюциногенный. Только сейчас я понял, какая это помеха. Ведь лютеол должен поражать внезапно! Как карающая десница господня! Не оповещая о себе ничем, в том числе и запахом, он должен мгновенно сломить волю к сопротивлению, страхом выжечь душу. И вслед за тем исчезнуть, не оставив даже воспоминаний! Никаких улик! Абсолютно никаких!
А он пахнет резедой…
При вскрытии я неизменно обнаруживаю: мозг подопытного пахнет резедой! Надавливая на грудную клетку трупа, слышу тот же запах изо рта…»
В столбик:
«Иприт пахнет горчицей.
Фосген — прелым сеном.
Синильная кислота — горьким миндалем.
Лютеол — резедой!»
И вдруг неожиданная запись:
«Иногда мне кажется, что мой собственный мозг тоже пахнет резедой. Не странно ли это?..
…Запах! Запах! Никак не могу отделаться от запаха. Все мои настойчивые попытки от него избавиться…
А я должен от него избавиться! Меня настоятельно торопят из Берлина!
Дело, бесспорно, не в лютеоле, а в недоброкачественности поставляемого мне материала. Я не успеваю проверить на нем свои догадки, касающиеся возможности уничтожения этого предательского запаха».
«И все же, несмотря на отдельные помехи и нервозную обстановку, связанную с тем, что из Берлина беспрестанно торопят, я продвигаюсь вперед — не так быстро, как хотелось бы, зато неуклонно.
На днях, перелистывая, в который уже раз, драгоценную книгу «Полеты ведьм», я наткнулся на абзац, почему-то пропущенный ранее мною. В нем упоминается разновидность грибковой болезни, которая была весьма распространена в средние века и поражала одно из наиболее известных в наших широтах злаковых растений. Так вот, в варево средневековых ведьм обязательно добавлялись эти грибки, размельченные в виде порошка.
Добавлялись! А я не учел этого сугубо существенного ингредиента.
Занявшись изучением доставленных немедленно по моему заказу болезнетворных грибков, я убедился с восторгом, что активное вещество, выделенное из них, соответствует веществу, содержавшемуся в священных мексиканских грибах.
Таким образом, жрецы древних ацтеков в этом отношении как бы перекликались через океан с нашими немецкими ведьмами.
Теперь я неизменно добавляю новый ингредиент в свой лютеол. Это, несомненно, намного усилит его действие.
…Иногда меня огорчает, что об экспериментах с лютеолом знает лишь самое ограниченное число лиц (не более пятнадцати, считая обслуживающий персонал, а также господина Хемилевски). Мои коллеги, работающие в смежных областях, то есть в других экспериментальных лабораториях, гораздо счастливее меня в этом отношении.
Понятно, об их работах ничего не публикуется в прессе. Зато между всеми лабораториями происходит регулярный обмен опытом. Лишь я не участвую в нем, хотя наравне с другими экспериментаторами получаю время от времени соответствующую документацию — для сведения.
Подобная сверхзасекреченность моей работы подтверждает, понятно, ее огромное государственное значение. Другой ученый на моем месте, более тщеславный, чем я, гордился бы этим. Но я думаю, что и великие люди нуждаются изредка в признании своих титанических усилий, пусть немногими, пусть десятком-другим видных специалистов.
Этого, увы, нет.
А ведь работы мои во сто крат значительнее работ всех этих Шулеров, Дингов, Венеров.
Для сопоставления (опять же в помощь будущему своему биографу) я решил сохранить два или три документа, посвященных обмену опытом между лабораториями.
Насколько же мои эксперименты грандиознее по замыслу и изящнее в выполнении экспериментов уважаемых коллег! Это просто наглядно!»
В тетрадь вклеены две странички машинописного текста.
Документ первый:
«…Опытами руководил д-р Шулер в присутствии лагерлейтера СС Шоберта и гауптфюрера СС д-ра Венера.
Различные яды вводились русским военнопленным обманным способом — например, с лапшой. Названные выше официальные лица стояли за занавеской, наблюдая действие ядовитых веществ на заключенных.
Такие опыты были проведены в двух различных вариантах. В первом случае, когда опыт был проведен в крематории, четверо русских военнопленных умерли сразу, во втором случае, когда опыт был проведен в блоке 46, русские остались после опыта живы, однако были все же доставлены в крематорий и там повешены. Основанием для немедленной казни этих военнопленных была необходимость сразу произвести вскрытие трупов».
Документ второй:
«Что касается экспериментов с фосфором, то в Бухенвальде они проводятся главным образом на русских пленных. Эти опыты организованы в связи с тем, что сбрасываемые на Германию англичанами и американцами зажигательные бомбы наносят гражданскому населению и солдатам ожоги и раны, которые плохо заживают. По этой причине предприняты опыты на русских пленных. Им искусственно наносят ожоги фосфором, а затем их лечат различными лекарственными препаратами, которые поставляются германской промышленностью.
Примечание. Пока эти эксперименты неизменно оканчивались смертью испытуемого».
Документ третий:
«11 сентября 1944 года в присутствии штурмбаннфюрера СС д-ра Динга, г-на д-ра Видмана и нижеподписавшегося были проведены опыты с аконит-нитратовыми пулями. Были применены пули калибра 7,65 мм, наполненные ядом в кристаллической форме. В каждого из подопытных, находившихся в лежачем положении, было произведено по одному выстрелу в верхнюю часть левого бедра.
Через 20-25 минут появилось двигательное беспокойство и легкое слюнотечение. Через 40-44 минуты началось сильное слюнотечение: появилась потребность в частых глотательных движениях; затем слюнотечение стало столь сильным, что слюна начала вытекать изо рта.
По истечении приблизительно 90 минут у одного из подопытных лиц началось глубокое дыхание, сопровождавшееся усиливающимся двигательным беспокойством. Затем дыхание перешло в поверхностное и учащенное. Одновременно появилась сильная тошнота. Один отравленный засунул четыре пальца глубоко в рот. Несмотря на это, рвота не появилась. Лицо при этом покраснело.
У двух других подопытных отмечалась бледность. Прочие явления были те же. Позже двигательное беспокойство возросло так сильно, что подопытные вскакивали, снова падали, вращали глазами, делали бессмысленные движения руками. Наконец беспокойство утихло, зрачки расширились максимально, обреченные лежали тихо. У одного из них наблюдался спазм жевательных мышц и непроизвольное отхождение мочи. Смерть наступила соответственно через 121, 125, 129 минут после выстрела.
Заключение. Ранение пулей, наполненной приблизительно 38 миллиграммами кристаллического аконит-нитрата, несмотря на свою незначительность, по истечении примерно двух часов приводит к смертельному исходу. Отравление наступает через 20-25 минут после ранения.
Начальник отдела оберфюрер СС Мруговский».
Вслед за тем написано от руки:
«В этом нет оригинальности, абсолютно никакого полета мысли! Это заурядные, почти ученические работы, хотя мои коллеги манипулируют с ядами так же, как и я. Нет, штамп, штамп и штамп!
И все же ознакомление с вышеприведенными (и многими другими) документами кое в чем помогло мне.
В качестве материала для опытов используются преимущественно русские — вот что важно! По мнению администрации концлагерей, они обладают большей стойкостью, чем другие европейцы, большей сопротивляемостью против голода и плохого обращения и большей физической выносливостью вообще.
Это именно и ценно для меня в работе моих коллег. Они разборчивее в выборе материала. Я слишком полагался на обходительного господина Хемилевски.
Ему доставляют в лазарет людей по принципу своеобразия их татуировки. Но это совсем иное дело! Чем скорее умрут эти татуированные, тем лучше для Хемилевски.
У меня диаметрально противоположные требования. Мне нужен очень прочный человеческий материал, обязательно прочный, прочнейший!
Нет, только личный, самый придирчивый отбор! На первом месте, конечно, устойчивость психики, ее готовность к длительному сопротивлению…
…Из Берлина торопят!..
…Последовательно посетил несколько филиалов Маутхаузена. К моим услугам заключенные двадцати трех национальностей, содержащиеся в Маутхаузене. Я выбрал, естественно, русского.
…Возлагаю на него большие надежды. Это моряк, разведчик. Взят в плен во время высадки десанта. В Маутхаузене участвовал в заговоре и при допросе проявил упорство. Его должны были вздернуть на столб. Мне повезло. Опоздай я на час или полчаса… Когда мне показали его, он произвел на меня вполне удовлетворительное впечатление…»
«Провел без перерыва первую серию опытов! Великолепно! Внимание не рассеивается. А ведь первое условие всякой плодотворной работы — возможно более длительная ее непрерывность.
…Он отыскал резеду и вытоптал ее! Последнее не предусмотрено, но все равно хорошо. Всего три подопытных до этого русского сумели отыскать резеду, преодолевая воздействие лютеола.
Коэффициент психической прочности русского весьма высок. Я доволен русским. Бесспорно, мой лучший точильный камень!..
…Русский упрямится. Он не хочет идти к водоему. А это вторая серия экспериментов. Отработав первую серию («клумба»), я перешел ко второй серии («водоем»). Но русский оказывает упорное (чисто инстинктивное, понятно) сопротивление ветру.
…Запах резеды преследует меня повсюду. Я ощущаю его, когда ем, пью, когда курю. Он подкрадывается ко мне даже во сне.
Старательно проверил, нет ли утечки газа в лаборатории. Сосуды герметичны.
В случае утечки все в доме чувствовали бы этот запах. Газ, сползая вниз…
…По словам Банга, Бергмана, Вебера, Мильха, Грюнера, они ощущают в помещении очень слабый (слабый!) запах резеды лишь после очередного эксперимента, и то недолго, пока сад не проветрен. Это закономерно. А я ощущаю его всегда. Почему? Последние дни это выводит меня из себя!
И в довершение именно сейчас, когда мне так нужен мой лучший точильный камень, он все чаще вырывается из рук!..
…Я увеличил концентрацию лютеола в воздухе. Но поведение девятьсот тринадцатого остается непонятным. Я не замечаю ни выражения ужаса на его лице, ни характерной беспорядочности поведения — ничего! Он расхаживает по саду с таким видом, как будто бы о чем-то догадывается (что совершенно исключено).
Банг назвал это бунтом в лаборатории. Чушь! Не было, нет и не может быть никакого бунта в моей лаборатории. Формула страха верна! Я не допустил бы ошибки в формуле…»
5. «Примите мою капитуляцию!»
Колесников проснулся с ощущением беспокойства. В доме происходило непонятное.
Все тревожно и быстро менялось вокруг. Шумы стали другими. К привычному тарахтению движка, к скрипу рассыхающихся половиц прибавился прерывистый рокот. Запускают моторы? Под рокот моторов обычно расстреливают, чтобы не слышно было криков.
Часы пробили полночь. Но шумы не стихали. По коридору громко топали взад и вперед. Вот протащили какую-то громоздкую штуковину, задевая углами за стены, — наверное, сундук или сейф.
Странно держал себя и страж. Он проявлял нервозность. То вставал, то садился. Подходил к окну, отодвигал край шторы.
Колесников тоже начал нервничать. Что произошло? Что могло произойти? План, так тщательно продуманный, сорвался?
В комнату вошли четыре эсэсовца, один из них с нашивками унтершарфюрера.
— Встать! — заорал он. — Ну-ка поднимите этого соню! Вот его одежда и башмаки. — Стук башмаков об пол. — Ты! Пошевеливайся!
Эсэсовцы торопливо подхватили Колесникова под локти и начали, мешая друг другу, напяливать на него брюки, пиджак, башмаки.
Он стоял у койки, согнувшись, свесив руки, — не выходил из роли. Хотя было уже ясно: все к чертовой матери! Четыре эсэсовца!
Его толкнули в спину. Он пошатнулся, делая вид, что не может устоять на ногах. Но эсэсовцы не дали ему упасть.
— Зачем нам такой? — сказали за его спиной.
— Профессору виднее.
— Но в машинах нет места.
— Его, может, еще и не возьмут.
— Надо было убраться отсюда вчера или позавчера. Я говорил Бангу.
— Приказ только что получен.
— Я слышал, проселочные дороги забиты битком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
…С моими «поставщиками» у меня сложились вполне добрососедские отношения. Например, обязательнейший и любезнейший господин Хемилевски из Гузена-1 (филиал системы лагерей Маутхаузена) не реже двух раз в неделю приезжает ко мне, чтобы сыграть партию в шахматы.
Ко дню моего рождения он преподнес мне абажур из дубленой татуированной кожи. Это его конек, я знаю. Он пишет диссертацию о татуировке. Заключенные, находящиеся на излечении в его лагерном госпитале, умирают чрезвычайно быстро, причем именно те; на кожу которых нанесена татуировка. Известно, что их отбирают для него специально.
Мне приятно, что, как знаток, он высоко оценил высушенную человеческую голову, стоящую на моем письменном столе. «А, это из Освенцима! — сказал господин Хемилевски и вздохнул. — У нас в Маутхаузене еще не достигли подобного искусства. Конечно, в основе метод препарирования туземцев Океании, но, как вы понимаете, обогащенный применением современных химикалий».
…Я вполне доволен господином Хемилевски. Однако, к сожалению, не могу того же сказать о присылаемом им человеческом материале.
Редко кто-либо из подопытных выдерживает три, даже два сеанса. Я не успеваю проследить последовательное нарастание страха. Почти сразу же срыв, бегство к обрыву и смерть. Они погибают слишком быстро и при минимальной экспозиции. Это меня никак не устраивает!
Небезынтересны сопутствующие явления. В мозгу, очевидно, возникают галлюциногенные звуки или шумы. Подопытные пытаются заглушить их криками, хлопаньем в ладоши или беспорядочным пением. Кое-что удалось записать на магнитофонную ленту.
Сравнение.
Когда Шуман сходил с ума, ему слышалась нота ля. Он подбегал к раскрытому роялю и с остервенением колотил по клавишам: ля, ля, ля! Тогда ему делалось легче.
…Из Берлина торопят…
…К моему огорчению, лютеолу до сих пор сопутствует запах! И он отнюдь не галлюциногенный. Только сейчас я понял, какая это помеха. Ведь лютеол должен поражать внезапно! Как карающая десница господня! Не оповещая о себе ничем, в том числе и запахом, он должен мгновенно сломить волю к сопротивлению, страхом выжечь душу. И вслед за тем исчезнуть, не оставив даже воспоминаний! Никаких улик! Абсолютно никаких!
А он пахнет резедой…
При вскрытии я неизменно обнаруживаю: мозг подопытного пахнет резедой! Надавливая на грудную клетку трупа, слышу тот же запах изо рта…»
В столбик:
«Иприт пахнет горчицей.
Фосген — прелым сеном.
Синильная кислота — горьким миндалем.
Лютеол — резедой!»
И вдруг неожиданная запись:
«Иногда мне кажется, что мой собственный мозг тоже пахнет резедой. Не странно ли это?..
…Запах! Запах! Никак не могу отделаться от запаха. Все мои настойчивые попытки от него избавиться…
А я должен от него избавиться! Меня настоятельно торопят из Берлина!
Дело, бесспорно, не в лютеоле, а в недоброкачественности поставляемого мне материала. Я не успеваю проверить на нем свои догадки, касающиеся возможности уничтожения этого предательского запаха».
«И все же, несмотря на отдельные помехи и нервозную обстановку, связанную с тем, что из Берлина беспрестанно торопят, я продвигаюсь вперед — не так быстро, как хотелось бы, зато неуклонно.
На днях, перелистывая, в который уже раз, драгоценную книгу «Полеты ведьм», я наткнулся на абзац, почему-то пропущенный ранее мною. В нем упоминается разновидность грибковой болезни, которая была весьма распространена в средние века и поражала одно из наиболее известных в наших широтах злаковых растений. Так вот, в варево средневековых ведьм обязательно добавлялись эти грибки, размельченные в виде порошка.
Добавлялись! А я не учел этого сугубо существенного ингредиента.
Занявшись изучением доставленных немедленно по моему заказу болезнетворных грибков, я убедился с восторгом, что активное вещество, выделенное из них, соответствует веществу, содержавшемуся в священных мексиканских грибах.
Таким образом, жрецы древних ацтеков в этом отношении как бы перекликались через океан с нашими немецкими ведьмами.
Теперь я неизменно добавляю новый ингредиент в свой лютеол. Это, несомненно, намного усилит его действие.
…Иногда меня огорчает, что об экспериментах с лютеолом знает лишь самое ограниченное число лиц (не более пятнадцати, считая обслуживающий персонал, а также господина Хемилевски). Мои коллеги, работающие в смежных областях, то есть в других экспериментальных лабораториях, гораздо счастливее меня в этом отношении.
Понятно, об их работах ничего не публикуется в прессе. Зато между всеми лабораториями происходит регулярный обмен опытом. Лишь я не участвую в нем, хотя наравне с другими экспериментаторами получаю время от времени соответствующую документацию — для сведения.
Подобная сверхзасекреченность моей работы подтверждает, понятно, ее огромное государственное значение. Другой ученый на моем месте, более тщеславный, чем я, гордился бы этим. Но я думаю, что и великие люди нуждаются изредка в признании своих титанических усилий, пусть немногими, пусть десятком-другим видных специалистов.
Этого, увы, нет.
А ведь работы мои во сто крат значительнее работ всех этих Шулеров, Дингов, Венеров.
Для сопоставления (опять же в помощь будущему своему биографу) я решил сохранить два или три документа, посвященных обмену опытом между лабораториями.
Насколько же мои эксперименты грандиознее по замыслу и изящнее в выполнении экспериментов уважаемых коллег! Это просто наглядно!»
В тетрадь вклеены две странички машинописного текста.
Документ первый:
«…Опытами руководил д-р Шулер в присутствии лагерлейтера СС Шоберта и гауптфюрера СС д-ра Венера.
Различные яды вводились русским военнопленным обманным способом — например, с лапшой. Названные выше официальные лица стояли за занавеской, наблюдая действие ядовитых веществ на заключенных.
Такие опыты были проведены в двух различных вариантах. В первом случае, когда опыт был проведен в крематории, четверо русских военнопленных умерли сразу, во втором случае, когда опыт был проведен в блоке 46, русские остались после опыта живы, однако были все же доставлены в крематорий и там повешены. Основанием для немедленной казни этих военнопленных была необходимость сразу произвести вскрытие трупов».
Документ второй:
«Что касается экспериментов с фосфором, то в Бухенвальде они проводятся главным образом на русских пленных. Эти опыты организованы в связи с тем, что сбрасываемые на Германию англичанами и американцами зажигательные бомбы наносят гражданскому населению и солдатам ожоги и раны, которые плохо заживают. По этой причине предприняты опыты на русских пленных. Им искусственно наносят ожоги фосфором, а затем их лечат различными лекарственными препаратами, которые поставляются германской промышленностью.
Примечание. Пока эти эксперименты неизменно оканчивались смертью испытуемого».
Документ третий:
«11 сентября 1944 года в присутствии штурмбаннфюрера СС д-ра Динга, г-на д-ра Видмана и нижеподписавшегося были проведены опыты с аконит-нитратовыми пулями. Были применены пули калибра 7,65 мм, наполненные ядом в кристаллической форме. В каждого из подопытных, находившихся в лежачем положении, было произведено по одному выстрелу в верхнюю часть левого бедра.
Через 20-25 минут появилось двигательное беспокойство и легкое слюнотечение. Через 40-44 минуты началось сильное слюнотечение: появилась потребность в частых глотательных движениях; затем слюнотечение стало столь сильным, что слюна начала вытекать изо рта.
По истечении приблизительно 90 минут у одного из подопытных лиц началось глубокое дыхание, сопровождавшееся усиливающимся двигательным беспокойством. Затем дыхание перешло в поверхностное и учащенное. Одновременно появилась сильная тошнота. Один отравленный засунул четыре пальца глубоко в рот. Несмотря на это, рвота не появилась. Лицо при этом покраснело.
У двух других подопытных отмечалась бледность. Прочие явления были те же. Позже двигательное беспокойство возросло так сильно, что подопытные вскакивали, снова падали, вращали глазами, делали бессмысленные движения руками. Наконец беспокойство утихло, зрачки расширились максимально, обреченные лежали тихо. У одного из них наблюдался спазм жевательных мышц и непроизвольное отхождение мочи. Смерть наступила соответственно через 121, 125, 129 минут после выстрела.
Заключение. Ранение пулей, наполненной приблизительно 38 миллиграммами кристаллического аконит-нитрата, несмотря на свою незначительность, по истечении примерно двух часов приводит к смертельному исходу. Отравление наступает через 20-25 минут после ранения.
Начальник отдела оберфюрер СС Мруговский».
Вслед за тем написано от руки:
«В этом нет оригинальности, абсолютно никакого полета мысли! Это заурядные, почти ученические работы, хотя мои коллеги манипулируют с ядами так же, как и я. Нет, штамп, штамп и штамп!
И все же ознакомление с вышеприведенными (и многими другими) документами кое в чем помогло мне.
В качестве материала для опытов используются преимущественно русские — вот что важно! По мнению администрации концлагерей, они обладают большей стойкостью, чем другие европейцы, большей сопротивляемостью против голода и плохого обращения и большей физической выносливостью вообще.
Это именно и ценно для меня в работе моих коллег. Они разборчивее в выборе материала. Я слишком полагался на обходительного господина Хемилевски.
Ему доставляют в лазарет людей по принципу своеобразия их татуировки. Но это совсем иное дело! Чем скорее умрут эти татуированные, тем лучше для Хемилевски.
У меня диаметрально противоположные требования. Мне нужен очень прочный человеческий материал, обязательно прочный, прочнейший!
Нет, только личный, самый придирчивый отбор! На первом месте, конечно, устойчивость психики, ее готовность к длительному сопротивлению…
…Из Берлина торопят!..
…Последовательно посетил несколько филиалов Маутхаузена. К моим услугам заключенные двадцати трех национальностей, содержащиеся в Маутхаузене. Я выбрал, естественно, русского.
…Возлагаю на него большие надежды. Это моряк, разведчик. Взят в плен во время высадки десанта. В Маутхаузене участвовал в заговоре и при допросе проявил упорство. Его должны были вздернуть на столб. Мне повезло. Опоздай я на час или полчаса… Когда мне показали его, он произвел на меня вполне удовлетворительное впечатление…»
«Провел без перерыва первую серию опытов! Великолепно! Внимание не рассеивается. А ведь первое условие всякой плодотворной работы — возможно более длительная ее непрерывность.
…Он отыскал резеду и вытоптал ее! Последнее не предусмотрено, но все равно хорошо. Всего три подопытных до этого русского сумели отыскать резеду, преодолевая воздействие лютеола.
Коэффициент психической прочности русского весьма высок. Я доволен русским. Бесспорно, мой лучший точильный камень!..
…Русский упрямится. Он не хочет идти к водоему. А это вторая серия экспериментов. Отработав первую серию («клумба»), я перешел ко второй серии («водоем»). Но русский оказывает упорное (чисто инстинктивное, понятно) сопротивление ветру.
…Запах резеды преследует меня повсюду. Я ощущаю его, когда ем, пью, когда курю. Он подкрадывается ко мне даже во сне.
Старательно проверил, нет ли утечки газа в лаборатории. Сосуды герметичны.
В случае утечки все в доме чувствовали бы этот запах. Газ, сползая вниз…
…По словам Банга, Бергмана, Вебера, Мильха, Грюнера, они ощущают в помещении очень слабый (слабый!) запах резеды лишь после очередного эксперимента, и то недолго, пока сад не проветрен. Это закономерно. А я ощущаю его всегда. Почему? Последние дни это выводит меня из себя!
И в довершение именно сейчас, когда мне так нужен мой лучший точильный камень, он все чаще вырывается из рук!..
…Я увеличил концентрацию лютеола в воздухе. Но поведение девятьсот тринадцатого остается непонятным. Я не замечаю ни выражения ужаса на его лице, ни характерной беспорядочности поведения — ничего! Он расхаживает по саду с таким видом, как будто бы о чем-то догадывается (что совершенно исключено).
Банг назвал это бунтом в лаборатории. Чушь! Не было, нет и не может быть никакого бунта в моей лаборатории. Формула страха верна! Я не допустил бы ошибки в формуле…»
5. «Примите мою капитуляцию!»
Колесников проснулся с ощущением беспокойства. В доме происходило непонятное.
Все тревожно и быстро менялось вокруг. Шумы стали другими. К привычному тарахтению движка, к скрипу рассыхающихся половиц прибавился прерывистый рокот. Запускают моторы? Под рокот моторов обычно расстреливают, чтобы не слышно было криков.
Часы пробили полночь. Но шумы не стихали. По коридору громко топали взад и вперед. Вот протащили какую-то громоздкую штуковину, задевая углами за стены, — наверное, сундук или сейф.
Странно держал себя и страж. Он проявлял нервозность. То вставал, то садился. Подходил к окну, отодвигал край шторы.
Колесников тоже начал нервничать. Что произошло? Что могло произойти? План, так тщательно продуманный, сорвался?
В комнату вошли четыре эсэсовца, один из них с нашивками унтершарфюрера.
— Встать! — заорал он. — Ну-ка поднимите этого соню! Вот его одежда и башмаки. — Стук башмаков об пол. — Ты! Пошевеливайся!
Эсэсовцы торопливо подхватили Колесникова под локти и начали, мешая друг другу, напяливать на него брюки, пиджак, башмаки.
Он стоял у койки, согнувшись, свесив руки, — не выходил из роли. Хотя было уже ясно: все к чертовой матери! Четыре эсэсовца!
Его толкнули в спину. Он пошатнулся, делая вид, что не может устоять на ногах. Но эсэсовцы не дали ему упасть.
— Зачем нам такой? — сказали за его спиной.
— Профессору виднее.
— Но в машинах нет места.
— Его, может, еще и не возьмут.
— Надо было убраться отсюда вчера или позавчера. Я говорил Бангу.
— Приказ только что получен.
— Я слышал, проселочные дороги забиты битком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26